Профессор вздрогнул от прозвучавшего в спальне богини будильника. Заиграла ритмичная музыка, однако Сергей Глебович не слышал слов, он был полностью поглощён мыслями о грядущем противостоянии с Лебедевым. Профессор едва ли не прыгнул в тапки и со знакомым шарканьем поспешил к покоям Афродиты.
– Пора, – обращался он к ней, барабаня пальцами по дверному откосу, – пора!
Через час они вышли из дома и направились в сторону центра вселенной, к обители потаённого смысла жизни всего и всех. Профессор держал богиню под руку, его походка металась от неуверенной и медленной к твёрдой и вполне себе решительной. «Смогу – не смогу» слонялось в голове с каждым шагом, крутилось и ёрзало, опускалось к сердцу и возвращалось в голову, в самый мозжечок. Разум ныл где–то посередине и отдавал резью куда–то вправо так, что на глаза, сверху, накатывала странная муть, пропадающая и появляющаяся снова в мгновение.
– Тоже мне, шпионы! – посмеялся профессор. – Найти не могут, а ручищами грязными шарить не перестают!
Афродита не стала отвечать ему, лишь прибавила шаг. Они миновали парк и приблизились ко двору, где, на удивление Сергея Глебовича, было подозрительно пусто. Ни единой души, ни одного движения, за исключением покачивающихся от ветра, пустующих и провисших бельевых верёвок, натянутых между железной лесенкой и качелями. Пьяницы, старухи с их метающимся по лицам прохожих взглядом, наконец, соседи – всех будто бы унесло ветром, повыдувало из квартир и переселило на другой континент, далеко–далеко отсюда, от истины и спокойствия. Богиня остановилась перед подъездом профессора и подняла вместе с ним голову на окна восемьдесят восьмой квартиры. Было тихо, пугающе тихо.
– О чём вы вчера беседовали? – наконец она заговорила с ним.
– Персик сказал быть здесь к девяти утра, – Сергей Глебович приподнял рукав ветровки и взглянул на стёклышко часов, – без трёх минут.
– Я пойду с тобой!
– О, дорогая, это исключено! Тебя спрячут от глаз, не беспокойся за меня. Я всегда побеждал, и сейчас я тоже выйду победителем! Это же всего лишь… воробей…
– Тогда я буду ждать тебя здесь, – она указала на лавку, – посижу, похожу, но буду здесь. Буду ждать тебя победителем.
Богиня поцеловала профессора в щёку и стала бережно тереть отпечатавшуюся помаду. Её прикосновения, нежность кожи и плавность движений наградили профессора забытым чувством любви, истерзанного грязными руками в голове.
– Иди, – говорила она со слезами на глазах, – иди и покажи им всем, что ты сильнее!
– Я вернусь собой, они не сумеют подменить меня. Никогда!
Он выскользнул из объятий богини и поспешил к крыльцу, опустив руку в карман ветровки, где всегда держал ключи от дома. Домофон пропищал короткой мелодией и впустил в подъезд изгнанного жильца. Сергей Глебович поднялся на четвёртый этаж, прильнул ухом к двери своей квартиры. Мёртвая тишина.
Как и говорил Аристант, замки в обители всего сущего новоиспеченные квартиранты поменять не удосужились. Ключ вошел без проблем, раз–два, и дверь потянулась на него сама. Темная прихожая с разлитым по полу пятном света, исходившего из зала, встретила профессора сухо. Он ждал, когда из комнат выглянут наглые рыла троицы, оскалятся и бесстрашно замаршируют к нему, чтобы порвать на части. Сергей Глебович снял обувь и остановился на преданной ему, молчаливой половице. Внезапно он воодушевился, силы хлынули отовсюду и грохотом водопадов затормошили нутро. «Почему я должен красться в своем же доме?» – подумал он.
– Эй, – во весь голос окликнул тишину профессор, – тварьё! Вылезайте из нор, кроты зрячие! Хозяин пришел вас дербанить!
Говорить с преступниками в их же манере не увенчалось успехом. Либо действительно затаились по комнатам, либо у них выходной. Одно из двух, третьего не дано. Тогда Сергей Глебович повернул к ванной комнате и посмотрел в небольшую щёлку. Оттуда дул морской ветер, солёный и влажный. Через стену всё так же можно было попасть в раскалённые горячим солнцем песчаные просторы. Дыра в стене четвертого этажа по–прежнему вела в пустыню с виднеющейся вдали, словно мираж, плоской крышей цитадели из белого камня. За его длительное отсутствие строение успело претерпеть незначительные изменения. Причудливые трубы, сделанные из материала, похожего на гофру, выходили из песка и тянулись на все верхние этажи цитадели. Иногда они расширялись, пропускали нечто сферическое и вновь принимали привычный вид. Самолюбие Лебедева осталось как и прежде, алые флаги с его изображением время от времени покачивались от дуновения ветра и создавали иллюзию взмаха крыльев. Профессор проводил взглядом утопающий в песках дом и смирился с мыслью о том, что путь назад, в осознанную реальность, навсегда засыпало. Уже приближаясь к цитадели, он подметил для себя интересную и важную деталь. Если в прошлый раз воробьи–рабочие огибали всё строение спиралью, то сейчас их попросту не было. Сергей Глебович предположил, что Аристант знал, в какое время ему будет наиболее безопасно пробраться к владению Лебедева. Он сразу же вспомнил о часах, стрелка которых слонялась между секторами «Работа» и «Отдых». Следуя этим догадкам, сейчас стрелка была в секторе «Отдых», а значит все воробьи попрятались по своим комнаткам и крепко спали на сооруженных для них металлических жёрдочках.
На этот раз дойти до главного входа в цитадель для профессора не составило никакого труда. Он уже знал, где, что и куда. План Аристанта и желание поквитаться с Лебедевым также подогревали кровь и придавали сил. Громкоговоритель над входом сейчас молчал, как и всё окружение холла. У выключенного фонтана были разбросаны стопки бумаг с отпечатками лап воробьёв, здесь явно приключился небольшой беспорядок. Сергей Глебович обошел фонтан и направился к кабине лифта, чтобы добраться до минус сорок первого этажа и встретиться с главным инженером двадцать восьмым – ноль, шестым. Профессор повернул деревянный рычаг, на котором когда–то сидел воробей в красном жилете. На табло завращались ролики с цифрами, крайний левый ролик указал знак минуса. Когда числа перебежали за сорок и на третьем ролике показалась единица, Сергей Глебович отпустил рычаг, услышав, как махина испустила шипение. Лифт устремился к сердцу цитадели, минуя жилые этажи. В сетчатых дверях кабины мелькали длинные коридоры с проходами по обеим сторонам. На минус двадцать втором этаже маленькие воробушки клевали из грязных мисок пшено, пока их родители чистили перья. На минус тридцатом уставшие работники заполнили пушистыми тушками все жердочки и дергали во сне крылышками. Профессор наблюдал за тяжелой жизнью пернатых, как вдруг из кабины, из рупора диспетчера, послышался странный, дрожащий голос:
– Кто не отдыхает во время отдыха?! Не отдыхает?! Почему лифт движется во время отдыха?! Все должны отдыхать! Я строил лифт не для того, чтобы он работал во время отдыха! Это явное нарушение! Это нарушение! Нарушение! Немедленно отдыхайте!
Лампа на потолке кабины потухла, и махина остановилась между минус тридцать девятым и сороковым этажами.
– Кто там?! – верещал голос сквозь бурление, словно тот исходил из–под воды. – Прочирикайте немедленно! Если не умеете чирикать – прощебечите! Но немедленно! Сейчас же! Почему тишина?! Человек? Человек?! В наших краях?! Присутствие людей здесь исключено! Исключено!
Профессор не на шутку испугался, он замер, не в состоянии вымолвить и слова. Сумасшедший незнакомец замолк также неожиданно, как и возник. Как и ожидал Сергей Глебович, план пошел не по плану. Единственным выходом из возникшей ловушки оказалась щель на минус тридцать девятый этаж, откуда исходил желтый свет, вселяющий малую долю надежды на благоприятный исход. Подоспевшие к щели воробьи с непомерным удивлением принялись разглядывать большое, полное существо со стёклами на глазах, изучающее их в ответ.
– Вы меня понимаете, родненькие? – жалобно посмотрело на них существо, разведя по сторонам двумя большими телесными крыльями, на которых в жизни не росло и малого пёрышка.
Удивление пернатых начало постепенно угасать, теперь они изучали нечто, застрявшее в кабине лифта и осмелившееся перемещаться куда–либо во время отдыха. Профессор понимал, что является для воробьёв объектом непостижимым для их крошечных голов, но, вопреки этому, в чёрных бусинках он замечал зарождающееся уважение или, более того, представление фигуры величественной, что могла бы стоять наравне с жестоким тираном Лебедевым, только с исключительно благими намерениями. Крошечные создания посчитали Сергея Глебовича их спасителем, явившегося оттуда, с первых этажей, куда здешним рабочим вход строго воспрещался. Он видел, как комочки запрыгали на краю щели и о чём–то зачирикали, попеременно смотрели то левыми, то правыми глазами, всё изучая незнакомца. У застрявшего между этажами лифта начали собираться всё новые птахи, чириканье увеличивалось по силе, они что–то яро обсуждали на своём, птичьем. Наконец они замолкли, самые смелые из них залетели в кабину к профессору и приземлились у его ног. Один воробей запрыгал у стопы, пытаясь вымерять её длину и сравнить с длиной своих лапок. Остальные поднялись по углам кабины, несколько раз обогнули вокруг потолок и вернулись к щели. Пернатые выстроились в горку, запрыгивая друг на друга, чтобы понять высоту образовавшегося проёма. Так, щель в высоту достигала девяти воробьёв, они спрыгнули на пол и вновь горячо зачирикали.
– Вы думаете, как меня из ловушки вызволить? – улыбнулся Сергей Глебович. – Да что вы, я здесь и сам пролезть смогу. Подтянуться бы только, да колени ни к Фирсову, тут же подпрыгнуть надо.
Профессор начал рукоплескать и пытаться объяснить воробьям на языке жестов, что для помощи потребуется резкость и совсем немного пушистой силы. Он загребал ладонью под тапки и указывал на подошву, что как только он подпрыгнет, воробьям следовало бы тут же давить на его стопы снизу. Выталкивать, выталкивать нечто с плешью на голове из застрявшей кабины, чтобы оно смогло оказаться на свободе и поквитаться с кровожадным тираном. Самые мозговитые воробьи, кажется, поняли его мысль. Они начали чирикать своим собратьям и объяснять идею существа. И вот, уже через минуту в кабине снова оказались пернатые, профессор приподнял одну ногу и облокотился на стену лифта, пока пара воробьев пыталась поднять ногу в воздух самостоятельно. Поначалу профессор подыгрывал им и чуть поднимал ногу сам, однако тут же понял, что эта затея до хорошего явно не доведёт и может стоить жизни нескольким рабочим, которых в небольших комнатках ждут любящие жёны и крохи дети. Тогда он доверился той смелой паре крепких телом комочков и те быстро вылетели из–под стопы, не рассчитав своих сил. На одну ногу требовалось больше, чем пары рабочих. Вновь последовали споры, чириканье охватило весь минус тридцать девятый этаж. Вскоре к правой ноге профессора подлетели пять птах и попытались поднять её. Неудача. Ещё пять, и уже успех затеи начал просматриваться невооружённым глазом. Методом проб и ошибок, профессор пришел к выводу, что для поднятия одной человеческой ноги здешними рабочими требовалось ровно пятнадцать пернатых. То ли их застоявшаяся сила, то ли желание обрести свободу, но что–то из этого явно способствовало успеху задумки. Итак, компанию в кабине профессору составили тридцать воробьёв. Сергей Глебович волновался, что, если расчёты были неточными? Что, если кто–то из пятнадцати воробьёв испугается и будет давить на тапок не со всей силы? Всё действие займёт не больше секунды, считанное мгновение, от которого могут пострадать доверившиеся неведанному незнакомцу птицы. Он не имеет права подвести их, он должен и сам приложить усилие, на эту секунду, на это мгновение позабыть о больных коленях и сделать то, чего от него ожидают сотни, тысячи погрязших в ужасном рабстве свободолюбивых созданий. Профессор выдохнул, вытер тыльной стороной ладони пот со лба и приготовился прыгать. Под ногами уже поджидали воробьи, все ожидали начала рискованной авантюры. Прыжок, и под ногами, в шквале громкого шелеста, затрепались крылья тружеников. Сергей Глебович вытянулся и упёрся животом в низ щели, опустив локти на пол этажа. Верхняя часть его тела лежала на этаже, и воробьи, почувствовав лёгкость повисших в воздухе ног, вытолкнули его полностью.
– Ох и ёх! – заохал профессор, растянувшись по холодному кафелю. – Спасибо вам, родненькие! Спасибо!
Он аккуратно поднялся и принялся отряхивать брюки, с интересом наблюдая за прыгающими у его ног воробьями, что радовались успеху вместе с ним.
– Скажите, дорогие, я смогу спуститься здесь на минус сорок первый? – спросил Сергей Глебович у рвавшегося сесть к нему на плечо воробью.
Вспомнив, что птицы не понимают русского языка, профессор снова зарукоплескал, показывая указательным и средним пальцами движение ног, спускающихся по невидимой лестнице. Но и здесь была проблема: воробьи не знали человеческих ног. Тогда Сергей Глебович сомкнул ладони и затрепетал ими, будто крыльями, всё в том же направлении вниз. Тут из всей чирикающей толпы взлетел воробей в запятнанном рабочем фартуке. Он сел к профессору на плечо и чирикнул в сторону обложенной булыжниками арки, над которой висела табличка с изображением лапок и стрелки. Вдруг Сергею Глебовичу показалось, что потолок взорвался и сейчас рухнет ему на голову, погребя под собой его и всех собравшихся жителей этажа. Страшный скрежет сменился металлическим хлопком и потянул за собой жуткий гул, пока из шахты лифта хлыстал горячий воздух. Громкоговоритель в коридоре этажа начал транслировать голос Лебедева:
– Отдых окончен, воробушки! Пришло время трудиться во благо нашего светлого пернатого будущего! За работу! Ура!
Почти сразу же, не успела и закончиться его речь, загремел рупор диспетчера.
– Слышали?! За работу! Работать, работать, работать! Ура! Ура! Ура! Всем работать! Сейчас же! Сейчас же!
В кабине включился свет, двери закрылись сами собой, и махина понеслась обратно наверх. Воробей на плече начал тревожно что–то чирикать, запрыгал и замахал крылышком в сторону арки. Остальные птахи разбрелись по комнаткам и тут же вылетели из них в своей бессменной рабочей одежде, в серых фуражках и тёмно–зелёных фартуках. Они окружили профессора и всё прыгали у его ног, лететь работать им явно перехотелось. Отныне им было угодно слушать нового лидера, способного даровать им свободу и освободить от непосильного труда. Громкоговоритель снова затрещал:
– Все этажи вышли на работу, за исключением минус тридцать девятого. Для наказания нарушителей были высланы две бригады надзирателей.
Угрюмые воротилы с железными намордниками на клювах молниеносно вылетели из арки. Они бы расправились с бедолагами за минуту, если бы не вмешался профессор. Сергей Глебович хлопнул одного надзирателя об стену так, что тот проскользил по ней и упёрся своим орудием для наказания в дверь одной из комнаток, где его «радушно» встретили освирепевшие трудяги. Профессор поднялся в чёрных бусинках ещё больше, ведь теперь он предстал перед воробьями тем, кто способен отвечать силой на больно клюющих надзирателей. Один из них увернулся от атаки Сергей Глебовича и со всего разлёта вонзил металлический клюв прямо под левую лопатку. На помощь профессору поспешила та самая пара крепких рабочих, ловко откинув рьяного громилу на пол, где им занялись другие воробьи. Началось настоящее безумие, переплетённое птичьими криками, кровью и разлетающимися повсюду перьями, будто кто–то решил позабавиться и порвать подушку. Оставаться здесь долго было нельзя, профессору следовало скорее покинуть этаж и следовать вниз, к главному инженеру. Он не сомневался в том, что Лебедев уже озадачился запропастившимися помощниками и вскоре пошлёт сюда новую партию для разъяснения ситуации. Сергею Глебовичу стоило оставаться в тени как можно дольше, чтобы пробраться к тирану максимально близко. Он побежал к арке с воробьём на плече, вздыхая от надрывающей под лопаткой раны. По спине стекала тёплая капелька, показавшаяся ему платой за сражение. Таких сражений ещё может быть много, и ко всем стоит быть готовым.
Немного переведя дух, профессор направился вниз по каменным ступеням. Показался пустой минус сороковой этаж с отправившимися на работу воробьями. Ещё один пролёт, и знакомый грохот машин в аккомпанементе с дребезжащими механизмами наградил слух. Здесь ещё никто не знал о произошедшем двумя этажами выше, все работали в штатном режиме, следили за показателями и отмечали их чернилами на клочках бумаги. Сергей Глебович тихо пробрался за бурлящими колбами и выглянул в проём, по концам которого сидели надзиратели. Всё тихо. Он прошел вдоль стены к кабинету главного инженера двадцать восьмого – ноль, шестого и постучал в дверь. Не скрипнул вращающийся стул, на стол не упал карандаш. Неужели никого? Профессор постучал ещё раз, не спуская глаз со стоящего перед кабинетом, возвышающегося под самый потолок огромного сооружения в виде медного воробья. Внутри что–то бурлило и постукивало в такт жужжащих рядом насосов, подсоединённых к тем трубам из гофры, что уходили ввысь и, видимо, прямиком на поверхность. Третий раз Сергей Глебович стучать не стал, взметнувший с плеча воробей упёрся лапками в деревянную дверь и задёргал головой у замка, просунув туда клюв. Ровно пять щелчков, и дверь распахнулась. Профессор решил дать имя пернатому взломщику и прозвал его Открывашкой, чтобы хоть как–то обращаться к нему.
– Молодец, Открывашка! – весело протянул он и погладил воробья пальцем по голове.
Воробей радостно чирикнул. Они прошли в кабинет и застали беспорядок, не сравнимый с лёгким бардаком в холле. Вращающийся стул был перевёрнут, стол опрокинут, а пол усыпан шестерёнками, гвоздями, шайбами и прочей металлической мелочью. Профессор сразу же вспомнил о птенце, ребёнке двадцать восьмого – ноль, шестого, и ринулся к шторе, край которой безжизненно повис на надломленном кольце. В деревянном ящике с тёплым одеялом никого не было.
– Птенчик! – начал осторожно окликать его профессор. – Птенчик, ты здесь? Это я, друг твоего папы, не бойся. Если ты здесь, вылезай. Птенчик!
Он аккуратно потянул за одеяло и увидел на складке лишь несколько перьев, лежащих рядом с небольшой фигуркой воробья на подставке с надписью: «Моему любимому сыну». В противоположном углу комнаты опрокинутые шестерни гулко брякнули так, словно их кто–то неловко задел, и только что, вопреки своему желанию оставаться скрытным, с треском выдал себя. Сергей Глебович направился на шум, всё смотря за вознёй под небольшим обрывком плотной бумаги, на которой виднелся чертёж колб, коими был уставлен весь минус сорок первый этаж. Из–под провисшего материала, сложенного и похожего на крышу шалаша, показались крошечные лапки, сразу же упрыгавшие в самую глубь смастерённого убежища.
– Эй, – ласково, по–детски протянул профессор, присев перед затаившимся во тьме воробьём, – это же я, Серёжа, лучший друг всех воробушков!
Бумага снова зашелестела, забрякали шестерёнки под ней, и на свет, с опасением, выпрыгнул потряхивающийся от страха сын главного инженера. Профессор с трудом узнал его, свалявшаяся пушистая мордочка была запачкана сажей, а на некогда сломанной лапке трепыхались остатки прилипших бинтиков.
– Здравствуй, двадцать восьмой – ноль, восьмой! – профессор взял пушистый комочек в руки и заботливо уместил его в ладонях. – Что же у вас тут приключилось? Где твой папка?
– Вы меня извините, что сразу не признал вас, – горестно отвечал птенчик, – только вот… переполох тут, самый настоящий! Приходило начальство с надзирателями, перевернули всё вверх дном, папу забрали куда–то, забрали папу!
– Не волнуйся, маленький, найдём твоего папу! – слегка потрепал его по макушке профессор. – Я сюда и явился, чтобы спасти всех! Так ты не знаешь, куда папу забрали? Когда по времени забрали?
– Забрали его пять секторов «Работа» назад как нарушителя, – объяснял воробушек. – Всех нарушителей, обычно, отправляют на минус пятидесятый этаж. Папа рассказывал мне, что туда лучше не попадать, но никогда не говорил, что там. Как его клевали, как его клевали!
Профессор понял, что двадцать восьмого – ноль, шестого, скорее всего, упрятали в тюрьмах. Но разве могут держать таких опасных персон в тюрьмах? Ведь устроенный обыск в кабинете был явно неспроста, Лебедев догадался о готовящейся диверсии и желал отыскать здесь чертёж арбалета. Сергей Глебович не хотел думать о плохом и приободрил сынишку инженера:
– Значит нам и нужно туда направиться, на минус пятидесятый! Вызволить папу и помочь вызволить всех из… этажа.
Открывашка заёрзал на плече и что–то зачирикал. Его подхватил двадцать восьмой – ноль, восьмой, у них состоялась небольшая беседа на своём, птичье–лапьем, после чего малыш заговорил на русском:
– Двести тридцать четвертый – ноль, девятый, говорит, что одним нам вниз спуститься не удастся. Нас троих заклюют надзиратели прямо по пути, там усиленная охрана. Нужно оповестить через громкоговоритель всех сородичей, что пришёл спаситель. Поднять бунт, чтобы отвлечь от нас всё внимание и обеспечить себе безопасный спуск.
– Можно я буду называть его Открывашкой, а то я с этими цифрами с ума сойду! – накренил голову Сергей Глебович. – Без обид, дружище.
Сын инженера начирикал речь профессора своему товарищу и тот одобрительно чирикнул в ответ.
– Стало быть, Открывашка! – Сергей Глебович улыбнулся. – С этим решили. А где же нам найти такой вещатель на всю цитадель?
– Таких громкоговорителей всего два. Первый в кабинете Лебедева, а второй – в кабинете папы, то есть здесь!
– Удача не перестаёт нам улыбаться! – заметил профессор и чуть приплясал. – Главное, чтобы не перестала. Так! Так чего же мы ждём? Покажи, где эта штуковина!
Сын инженера выпорхнул из ладоней и задержался у прибитого, почти во всю стену чертежа цитадели с массой указанных на ней размеров. Изображалась она в трёх видах: полностью, в разрезе, и верхняя её часть, отдельно комната с часами, где Лебедев приводил механизм в действие специальной рукоятью. На разрезе минус пятидесятый этаж значился как «безымянный». Воробушек вонзил когти в название злополучного этажа и затрепетал крылышками, потянув за собой весь чертёж. Огромный лист рухнул на пол, обнажив за собой небольшую панель управления.
– Вот папка твой тайников наделал! – удивился Сергей Глебович, облизнувшись от предвкушения ожидающих их впереди приключений. – Вон, трубка какая–то, туда говорить?
– Да, – воробей ответил машинально, подсоединяя отвалившиеся проводки в клеммы питания устройства, – папа отключил, наверное, чтобы сигнал не проходил. На всякий случай.
– Ты и в проводах разбираешься?!
– Я ценю уроки моего отца, – с гордостью сказал двадцать восьмой – ноль, восьмой.
Профессор, без преувеличения, поразился словам сына инженера. Отец мог бы гордиться им, ведь ему удалось воспитать настоящего пернатого мужчину, способного на всё. Когда двадцать восьмой – ноль, восьмой прыгнул лапками на рожок громкоговорителя, оттуда проревел небезызвестный булькающий голос, абсолютно безумный и громкий:
– НЕЛЬЗЯ!!! БЕЗ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ НАЧАЛЬСТВА ГРОМКОГОВОРИТЕЛЬ НЕ ЗАПУСКАТЬ!!! НАРУШЕНИЕ! ВИУ–ВИУ–ВИУ! НАКАЗАТЬ! НАКАЗАТЬ! НАКАЗАТЬ! ВЫ КОЛДУЕТЕ? НЕ СТОЯТЬ НА МОЁМ ВЫХОДЕ ИЗ ПАНЕЛИ НА КАДР! ВИ–У–ВИ–У–ВИ–У!!! ГРОМКОГОВОРИТЕЛЬ ЗАПУСКАТЬ ТОЛЬКО ИЗ КАБИНЕТА НАЧАЛЬСТВА! ПОНЯТНО?! НЕ СЛЫШУ–У–У!!!
От вибрации воробушек свалился на пол в разбросанные железки, неудачно приложившись крылышком в момент падения об острую шестерню, как будто специально лежавшей ребром. Открывашка ткнул на красную кнопку в панели и страшные вопли прекратились, он взметнул вниз вместе с профессором, на помощь раненому двадцать восьмому – ноль, восьмому.
– Тебе не больно? – осмотрел крылышко профессор.
– Ерунда, так, царапина, – нахохлился воробушек и затрясся, сбрасывая с себя серую шубку пыли. – Только вот что за голос? Раньше таких не знал, да и не было их!
– Многое у вас тут поменялось, пока меня не было, – заметил Сергей Глебович. – Воробья медного соорудили на этаже, трубок наприсоединяли и моторов наподключали. Бардаки повсюду. Это что же, всё из–за меня?
– Наверное, – горько обронил сын инженера, – это так. Лебедев последнее время стал ещё хуже, с ним теперь всегда надзиратели летают, ни на шаг одного не оставляют. Паранойя!
– Раз так, то нужно в кабинет Лебедева прорываться, с боем – так с боем!
– Нет, – всё смотрел себе под лапки воробушек, – это верная смерть. Если мы все пойдём к кабинету, то все и умрём. А если кто–то один отправиться туда, наверх, пока двое других будут добираться до минус пятидесятого этажа… это шанс! Я полечу в кабинет, а вы с Открывашкой поедите вниз.
– А если, – профессор хотел спросить о безопасности, как тут же был перебит воробьём.
– Я всё решил! Доверьтесь мне. Я делаю это не только ради себя. Я делаю это ради свободы папы и всех птичек!
– Ну, раз так, – Сергей Глебович посмотрел на Открывашку, – тогда мы направимся вниз, а ты оповестишь всех рабочих через громкоговоритель в кабинете Лебедева. Сумеешь?
– Обещаю! – под чёрными бусинками двадцать восьмого – ноль, восьмого собрались прозрачные капельки.
Сын инженера снова запрыгнул на рожок и высунулся в трубу громкоговорителя, напрямик шедшей в кабинет начальства. Он затормошил крылышками и полетел наверх. Профессор и Открывашка проводили храброго птенчика взглядами и поспешили направиться к лестнице, ведущей прямо в тюрьмы. Там, при спуске, их должны поджидать надзиратели. Выход был лишь один – дождаться, пока из громкоговорителя не послышатся чириканья двадцать восьмого – ноль, восьмого. Через пятнадцать минут томительного ожидания, из всех труб распространилось радостное чириканье, ни разу не понятное профессору, но греющее души маленьких комочков. Он зашмыгал носом от вида того, как рабочие в главном зале минус сорок первого этажа подняли головы и оторвались от своих дел, пока надзиратели только–только начинали подозревать неладное. Суматоха началась мгновенно и приобретала стихийный характер, прозвучавшие чириканья наполнили воробьёв храбростью. Они хватали лапками шестерни и запускали их в надзирателей, для которых теперь каждый прослушавший бунтовскую речь из труб стал нарушителем. Под рёв сигнализаций, профессор с Открывашкой пробрались к арке и поспешили вниз, заметив, как группа охранявших лестницу надзирателей взметнула наверх по шахте лифта. Дорога в тюрьмы была открыта, сын инженера сумел оповестить рабочих о явлении спасителя, но спасётся ли двадцать восьмой – ноль, восьмой сам? Эта мысль не давала Сергею Глебовичу покоя, он напрочь позабыл о боли в коленях и даже не понял, как преодолел девять этажей и оказался в сыром помещении так быстро.
Здесь пахло птичьим помётом и жжёным пухом. Длинный коридор, уходящий вдаль, не оставлял шанса свету, что боялся очутиться внутри и тоскливо опал там, где заканчивалась последняя ступень. Но даже отсюда, по сторонам, просматривались решётки камер заключения, где сидели поникшие воробьи, когда–то клеймённые популярным в здешних местах званием нарушителя. Пока нечто проходило мимо камер, они осторожно изучали телесного цвета существо, на шарнире которого, откуда выходили общипанные крылья, сидел мастер пятого цеха минус пятнадцатого этажа – Двести тридцать четвёртый – ноль, девятый. Мастер начал чирикать, и на его чириканья заключённые потянулись ближе к решёткам и несколько оживились. Профессор разглядел на лапках некоторых пристёгнутые, обтёсанные в форме шара белые камушки. «Рьяные нарушители» – подумал он и ноги его, свободные от породистых пут, направились дальше, вглубь проклятого этажа. И вдруг профессор услышал то, что поразило его больше всего. Открывашка чирикнул раз, и в ответ, из всех камер, хором послышалось одно чириканье. Стоило ему зазвучать дважды, и заключённые ответили ему тем же. Сомнений не оставалось – профессор только что, благодаря Открывашке, заручился поддержкой всего минус пятидесятого этажа, не понимая ни одного слова в их языке, но хорошо разбирающегося в тоне и настроении. На секунду он вспомнил лекторий, как в весенний день в его дверь влетает треть звонка, оповещающая о подошедшей к концу паре философии. Радостные возгласы началу перемены оглушали его так же, как чириканья воробьёв сейчас. Открывашка спорхнул с плеча и понёсся к решёткам камер, ловко орудуя клювиком в замочных скважинах. Двери одна за другой распахивались настежь и ударяли о стены, словно здесь бушевал неощущаемый сквозняк. Освобождённые закружили над профессором, прыгали у ног и ждали его слова.
– Птички! – воодушевлённо произнес он. – Сегодня вы обретёте свободу! Сегодня вы станете счастливыми раз и навсегда!
К нему потянулись пленённые камушками воробьи. Сергей Глебович ловко перебивал хрупкие цепи одним точным ударом тапка, будто те были из стекла:
– Летите и помогите своим друзьям! Мы избавимся от Лебедева! Избавимся!
Они не понимали друг друга, но в их мордашках, в очках набекрень, спадающих к носу, блуждало неподдельное счастье. Вдруг из камеры №20 выпрыгнула группа только что освобожденных Открывашкой воробьёв. Они подозвали профессора крылышками и обратили его внимание на настенный рычаг, замаскированный под цвет стен. Сергей Глебович понял, что это разработка двадцать восьмого – ноль, шестого, и, без всяких дум, потянул её вниз. Пол затрясся, и в том месте, где только что по сторонам отлетали цепи, раздвинулись каменные двери, обнажая потайной люк. На металлической подставке к ним выезжало смастерённое главным инженером орудие мести по наработкам профессора – самый что ни на есть арбалет. Рядом стояли три мусорных ведра, переоборудованных в подставки для легковоспламеняющихся болтов, что лентами шли из вёдер под низ арбалета, где тускло горел огонёк. По другую сторону находилось прикреплённое сидение с рулём, кнопкой подачи болтов и перекрестием, играющего роль прицела. Вся конструкция со свистом испускаемого пара остановилась точно на этаже, профессор с нескрываемым интересом подбежал к установке и принялся изучать её:
– Воробьиная зенитка к нам пожаловали! Ох, мы Лебедеву сегодня праздник устроим! В жизни не забудет! Только вот… где же сам инженер?
На стуле покорно дожидался профессора конверт. Внутри лежали две бумажки, и обе с названиями: «Инструкция к применению» и «Открыть после победы». Сергей Глебович убрал вторую в карман брюк, а первую развернул и вчитался в её содержимое:
ИНСТРУКИЯ К ПРИМЕНЕНИЮ АРБАЛЕТА УЛ-1 (УСТРАНИТЕЛЬ ЛЕБЕДЕВА)
1. ПОДНЯТЬ СПРЯТАННУЮ УСТАНОВКУ НА КРЫШУ ЦИАТЕДИ (ПОВЕРНУТЬ ЗАМАСКИРОВАННЫЙ РЫЧАГ В КАМЕРЕ №20, ДЛЯ ПОДНЯТИЯ НА ЭТАЖИ ВЫШЕ ПОВЕРНУТЬ РЫЧАГ РЯДОМ С ВЕДРОМ ЛЕГКОВОСПЛАМЕНЯЮЩИХСЯ БОЛТОВ). НАПРАВЛЕНИЕ – ЗАБРОШЕННАЯ ШАХТА ЛИФТА, ВЕДУЩАЯ В КАБИНЕТ ЛЕБЕДЕВА И НА КРЫШУ.
2. ПРИ ВСТРЕЧЕ С ЛЕБЕДВЫМ ЗАНЯТЬ МЕСТО НА СИДЕНИИ И ПОВЕРНУТЬ АРБАЛЕТ В СТОРОНУ ЛЕБЕДЕВА ПРИ ПОМОЩИ ВРАЩАЮЩЕЙСЯ ЧАСТИ, РАСПОЛОЖЕННОЙ ЗА АРБАЛЕТОМ.
3. НАВЕСТИ ПРИЦЕЛ НА ЛЕБЕДЕВА И НАЖАТЬ НА КНОПКУ ПОДАЧИ БОЛТОВ. САМОВОСПЛАМЕНЕНИЕ БОЛТОВ ПРОИСХОДИТ ПРИ ПОМОЩИ ОГОНЬКА, РАСПОЛОЖЕННОГО СНИЗУ.
4. ПОСЛЕ УСТРАНЕНИЯ ЛЕБЕДЕВА ЗАДУТЬ ОГОНЁК ВО ИЗБЕЖАНИЕ ПОЖАРООПАСНОЙ СИТУАЦИИ.
5. ОТКРЫТЬ ПИСЬМО «ОТКРЫТЬ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ».
– Ну, всё ясно! – профессор сложил бумагу и сунул её в карман ко второй. Он дал отмашку Открывашке и они забежали на площадку с арбалетом вместе с парой десятков освобождённых воробьёв, изъявивших желание помочь и, в случае чего, защитить их.
Дёрнув за рычаг, площадка медленно потянулась вверх, под раскрывшийся потолок с нависшей тьмой, превратившейся в точку далеко–далеко в высоте. Они поднимались всё выше и выше, и вот мелькнул минус сорок первый этаж. Сейчас медный воробей выглядел устрашающе, ведь сверху можно было увидеть то, что никогда не увидишь снизу: почти у головы, где заканчивались стёкла и виднелся край бурлящей жижи, барахталось нечто огромное, как кит в океане. Там жило то, что говорило в лифте и из панели кабинета главного инженера. Но что это такое и кто там находился, профессор понять никак не мог. Оно походило на сырую курицу, лежащую в холодильниках магазинов в лотках. Словно огромная птица, выращиваемая в своеобразном инкубаторе для тайных целей. Но, как бы устрашающе она не выглядела, всё внимание на себя переманивал тот хаос, что развернулся повсюду. Борьба за свободу всегда несёт за собой жертвы, ведь без них невозможно соткать нового общества. На полу, рядом с колбами, рядом с медным воробьём, лежали безжизненные комочки, в перемазанных фартучках, с валяющимися рядом кепями. В их застывших бусинках отражался новый, свободный мир, которого им уже не застать. Нет ревущих машин, нет непосильного труда. Есть окрыляющая свобода, есть безграничное счастье. Площадка поднялась выше, и весь минус сорок первый этаж исчез из виду.
Открывашка потёрся об щёку профессора, заметив, как тот плачет.
– Он за всех у меня ответит! – скаля зубы, проговорил Сергей Глебович, потёр глаза и поджал душки очков, чтобы те больше и не думали спасть к носу. – Сейчас я ему пёрышки подпалю! Подпалю!
Жилые этажи они миновали очень быстро, здесь стало пусто, но было и то, что несколько подбодрило профессора. То тут, то там, но на этаже покоились тела надзирателей – глупцов, отстаивающих всё ради ничего. «Туда им и дорога» – позлорадствовал он и в последний раз поправил очки. Вместе с ним подбодрились и освобождённые из тюрем воробьи, они раскатились в чириканье, больше похожим на усмешки. С каждым пролётом крыша приближалась к ним, чёрная точка превратилась в основание часов в кабинете Лебедева, и тут профессор сообразил, что как только они достигнут их, то пробьют механизм и уничтожат его. Вдруг, площадка остановилась, перед ними предстал холл первого этажа, и здесь же, рядом с фонтаном, показалась довольная, зажравшаяся морда Лебедева.
– Привет, главный нарушитель! – хмыкнул он и угомонил свободной рукой то, что держал другой за спиной. Надзиратели заняли места на жёрдочках под потолком, дожидаясь команды. – Сопротивление бесполезно, глупенькие мои.
– Умный, мозг так из ушей и прёт! – упрекнул его Сергей Глебович.
– Да ты тише, тише! – с издёвкой произносил Лебедев. – Смотри, что у меня есть.
Наконец он достал руку из–за спины и показал профессору небольшую квадратную клетку, в которой бился пойманный двадцать восьмой – ноль, восьмой.
– Представляешь, Глебыч, – продолжал он, рассматривая железные пруты, – стоило отойти от своих обязанностей, чайку попить, как вдруг, из моего кабинета я слышу речи совершенно вульгарного характера, на нашем, конечно же, птичье–лапьем. Про какого–то спасителя, про какую–то там свободу, – он не сдержался и рассмеялся, – вот умора, а?! Возвращаюсь, а там он, пришибленный бочкой, если мне не изменяет память, пятьсот семьдесят три сектора «Работа» назад сынишка моего бывшего преданного работника.
Лебедев поманил пальцами и заулюлюкал, издеваясь над запертым в клетке воробьём, пока тот отчаянно продолжал молотить лапками пруты. В этот момент, пока первый представитель троицы отвлёкся и перестал смотреть на профессора, шансом воспользовался Открывашка. Он тихо пополз по плечу вниз, за спину Сергея Глебовича, оставляя на одежде мелкие дырочки от коготков. Надзиратели не подняли шума сверху, а значит так же, как и Лебедев, были заняты зрелищем у площадки. Открывашка спрыгнул на тетиву арбалета и быстро попрыгал по ней, скрывшись от враждебных глаз в ложбинке спускового крючка.
– На кухню придавленного, – скомандовал Лебедев и принял величественную позу освободителя, – там то я его, да с брусничным соусом!
Величие правителя цитадели продлилось недолго и запахло жареным. Открывашка упёрся в спусковой крючок и один болт из ведра тут же подался в механизм, с щелчком обогнул огонёк и сорвался точно в того, кто облизывался при мысли сладкой, чуть с кислинкой добавки к блюду. Болт пробил жилетку Лебедева и остался внутри, чуть накренившись у его сердца. Профессор быстро сообразил, что здесь с ним расправиться не получится – помешают надзиратели, и тогда он навалился на рычаг площадки, чтобы та отнесла их на крышу. Лебедев, тяжело дыша, опёрся на чашу фонтана и выронил из рук клетку, держась теперь у стремительно багровеющей раны. Освобождённые сплотились вокруг Открывашки и поспешили к упавшей клетке, пока надзиратели летели в атаку. Завертелась бойня, от которой профессор уезжал на платформе вверх. Лебедев кинулся за ним, выбежал на раскалённый песок и принял свой истинный облик огромного воробья. Пернатая тень, что виднелась через окна цитадели и взмахивала внушающими ужас крыльями, встревожила Сергея Глебовича и заставила его занять место за арбалетом. Он удобно уселся на сидении и вытянул ноги на специальную для них подставку снизу. Правой рукой он держался за тот указанный в инструкции вращающийся механизм, что приводил арбалет в движение на все триста шестьдесят градусов. Левую же профессор расположил на пусковом механизме, кнопке подачи болтов, он же спусковой крючок. Обращённый Лебедев лихо огибал цитадель и на мгновение останавливался в окнах, совершая несколько взмахов крыльями и запуская в поднимающуюся с профессором конструкцию десятки острых перьев. На такое дерзкое поведение отвечали и из шахты лифта: Сергей Глебович не жалел болтов и трясся от дребезжащего, словно отбойного молотка, арбалета. Закоренелые лапы Лебедева зияли парой болтов, пробивших их насквозь. С брови Сергея Глебовича текла струйка крови от пролетевшего рядом пера. Окна метались по разным сторонам, выстраиваясь в подобие лесенки, поэтому арбалет ни на секунду не переставал вращаться, всё выпуская жала в небывалую птицу. Площадка поднималась, как показалось профессору, целую вечность, пока не достигла кабинета Лебедева и не пробила собой подаренные Носухоротовым часы. Символ нерушимого порядка затрещал по швам и раскололся на множество частей, что кубарем полетели вниз.
– Мой контроль! – жертвенно заревела птица снаружи и пустилась в безумие, перья стали острее, и их количество кратно увеличилось. Книжные полки в кабинете валились на пол одна за другой. Страницы книг прошивали насквозь болты и перья.
– Не хотел по–хорошему, значит, будет по–плохому! – кричал ему профессор в надежде быть услышанным. Кровь кипела внутри него, виски пульсировали, а палец не переставал сжимать крючок.
Потолок кабинета разлетелся от неугомонной, ревущей и дышащей огнём махины. Белые камни разлетелись, словно игрушечные кубики, во все стороны. Наконец площадка остановилась, и Сергей Глебович смог увидеть результаты проделанной работы. Небывалая птица показалась во всей красе, с торчащими отовсюду болтами и что–то вопящей то на человечьем, то на птичьем.
– Как же так (чирик–чирик), почему я раньше не догадался, что этот (чирик–чирик) поможет тебе?! А что ты будешь делать дальше?! У тебя нет шансов перед Перовой и Фирсовым, они разорвут тебя, узнав обо мне и о том, как ты жестоко расправился со мной! Они тебя уничтожат! Уничтожат!
Перья вновь понеслись в профессора, и тот снова закрылся от них израненной рукой. Арбалет вращался от ловких манёвров Лебедева, пока вдруг спусковой крючок не перестал отзываться взметающими болтами. Сергей Глебович в ужасе глянул вниз и побледнел: все три ведра были пустыми.
– Финита ля комедия, профессура! – загорелась в улыбке почерневшая от жара болтов птица и попыталась выстрелить в своего кровного врага тем, чему посчастливилось остаться от опалённых перьев. Жухлые остатки безжизненно полетели вниз, где их подхватили огненные песчинки и окончательно превратили в золу. Обожжённый Лебедев, опираясь на ещё взмахивающее крыло, собирался было направиться прямиком на крышу и разнести арбалет вместе с тем, кто за ней находился, покончив с собой и заодно прихватив в могилу врага.
– Каким же ты был славным парнем, – с горечью кричал Сергей Глебович, – посмотри, в кого ты превратился?
– Я стал таким из–за вас!
Он собирался покончить со всем, однако в холле что–то громыхнуло со страшной силой и обратило его внимание. Из клубов чёрного дыма, вверх, на крышу, летели уцелевшие освобождённые во главе с сыном инженера и Открывашкой. У всех у них на клювах, переливаясь от солнца, сверкали железные намордники поверженных надзирателей. Они с остервенением накинулись на иссохшую птицу и облепили её отовсюду. Их было так много, что казалось, будто на Лебедеве в мгновение появились новые перья.
– Будь ты проклят! – заревел он от боли и вдруг затих, камнем полетев на песок, пока воробьи разлетались с его туши. Профессор слез с арбалета и опёрся на каменный балкон крыши, смотря за тем, как песок поглощает в себе огромное чёрное пятно. Сергей Глебович попятился назад и бессильно упал на сиденье, подставив под солнце изрезанную макушку. Он снял очки и почувствовал, как глаза его зачесались, предвещая слёзы. Перепачканные в золе руки тряслись и кровоточили, напоминая ему о том, что отныне он стал убийцей.
– Зачем же всё это?! – спрашивал он у себя. – Можно же было всё решить иначе, мирно! Почему же такая жестокость?!
На балкон залетели двадцать восьмой – ноль, восьмой и Открывашка. Они приземлились на брюки профессора и радостно зачирикали.
– Получилось, получилось! – прыгал сын инженера. – Мы победили! Мои друзья теперь свободны!
– Свободны, – бездумно повторял за ним профессор, – свободны…
– Почему вы печалитесь? Смотрите, смотрите!
Двадцать восьмой – ноль, восьмой показывал на улетающих вдаль пустыни воробьёв, прочь от цитадели зла. Открывашка поклонился профессору, чуть согнув одну лапку и распушив крылышки.
– Прощай, Открывашка, – грустно улыбнулся ему профессор, – удачи тебе, дружище!
На прощание он погладил его и отпустил к своим друзьям, собиравшихся в колонны. Воробей нашел себе место и вскоре слился с тысячами других сородичей, улетая всё дальше и дальше отсюда. Смотря за ним, профессор перевёл взгляд на арбалет и вспомнил предпоследний пункт в инструкции, задув огонёк, словно свечку на торте. Оставалась последняя, пятая позиция, и на ум сразу же пришел инженер.
– Письмо! – воскликнул он и потянулся в карман брюк.
Сергей Глебович развернул записку с надписью «Открыть после победы» и увидел самый обычный текст. Двадцать восьмой – ноль, восьмой прыгнул на палец и стал слушать, что читал ему Сергей Глебович:
«Я не сомневался в тебе, человек! Ты стал освободителем для целых будущих поколений, тебя будут почитать все, ведь ты, отныне, герой! От лица всех рабочих, я выражаю тебе благодарность! Все мы внесли вклад в собственное освобождение, но твой останется в нашей памяти на века. Позволь мне, человек, попросить тебя об одном одолжении. Вероятно, моё время, о котором я успел позабыть здесь, в пустыне, уже сочтено. Мне почти удалось доделать арбалет, но, боюсь, я мог ошибиться в расчётах количества болтов. И на то есть причина: Лебедев сделал меня главным в новом проекте «Медный воробей», подразумевающим построение сосуда для содержания самого опасного нарушителя. Мы подключили насосы и заполнили полость медного воробья специальным раствором, вызывающего бурный рост нарушителя, что приносит боль и мучения. Снизу установлены трансляторы волн, непременно настроенных на то, чтобы свести находящегося внутри с ума. В свободное время я спешу в тюрьму и вношу правки в арбалет. Итак, у меня есть очень мрачное предположение, что эта разработка станет для меня последним изобретением, и что этим нарушителем окажусь я. Лететь мне некуда, я в ловушке и готов принять неизбежное. Прошу, позаботься о моём любимом сыне. Забери его с собой и покажи ему наш мир. Он последняя часть меня, это всё, что у меня осталось, и кого я буду любить, пока нахожусь при уме. То, что будет плавать в медном воробье, будет уже не мной. Я сделал в кабинете Лебедева, на его столе, панель управления сосудом. Вероятно, он захочет использовать меня в бою против тебя, но можешь не беспокоиться, я сделаю кнопку запуска механизма нерабочей. Молю тебя, выключи питание насосов, избавь меня от страданий. Благодарю тебя за всё, человек!
Твой верный друг и помощник, главный инженер цитадели 28–06»
Последние строчки профессор читал хрипло, весь воздух исчез из лёгких и больше туда не поступал. Оторвавшись от письма, он вздохнул и пощурился солнцу. Сын инженера понял каждое слово, склонил голову и о чём–то долго думал, пока сухой ветер обдувал их наверху и подхватывал крупицы песка со стыков белого камня.
– Папа внёс свою огромною лепту в победу для всех нас, – он посмотрел на профессора, – нужно исполнить его просьбу, я не могу оставить его здесь.
– Отключить… питание, – робко спрашивал Сергей Глебович.
– Да, – с трудом произносил он, – отключить питание. Идёмте.
Они спустились по каменной лестнице с крыши цитадели прямиком в кабинет умерщвлённого Лебедева, подошли к его столу и упёрлись глазами в панель управления, на которой, как и в кабинете инженера, был громкоговоритель.
– Вы слышите?! – доносилось оттуда. – Здесь кто–нибудь есть?! До отдыха ещё работать и работать! Куда все подевались?! Алло?! Бутылка воды и миска пшена! И кусочек сахара! Пошевеливайтесь! Алло?! Ответьте мне! Мне скучно, когда со мной не говорят! Давайте поиграем в города! Я начну! Москва! Вам на «А»! Алло?! Алло?!
– Нажмите на кнопку отключения, – плакал воробушек, обращаясь к профессору – пожалуйста…
– О! Голос! Я вас знаю?! Я вас знаю! Виу–виу–виу! Это нарушитель! Голос не принадлежит Лебедеву! Нельзя пользоваться панелью, если вы не главный инженер или Лебедев! Тревога! Поднимайте тревогу! Алло?! Не молчите, нарушитель!
– Папа… – двадцать восьмой – ноль, шестой прыгнул на рожок и плаксиво протянул, – папочка!
– Слезьте с меня! Не нужно так близко! Говорить в метре от громкоговорителя! Я не глухой! Виу! Где надзиратели?! Почему никто не спешит арестовать преступника?! Тревога! Отпустите меня на волю! Я буду большим воробьём, буду бороздить небеса! Ничего там не трогайте! Алло?!
Профессор положил палец на кнопку и взглянул на воробья. Тот прикрыл, словно обнимая, крылышком горловину громкоговорителя, и повернулся к профессору, твёрдо и уверенно кивнув ему.
– Спасибо тебе за всё, двадцать восьмой – ноль, шестой! – склонился над панелью Сергей Глебович и нажал на кнопку. Гул снизу прекратился, голос электрически заревел и сменился шипением, продержавшимся пару мгновений и сменившимся тишиной. Стена в приёмную, где произошел когда–то разговор между профессором и Лебедевым, вдруг осыпалась и обнажила за собой просторы родной восемьдесят восьмой вселенной, вселенной Дома, а именно, ванной комнаты.
– Нам пора, – Сергей Глебович обратился к воробушку, – пора.
Двадцать восьмой – ноль, восьмой запрыгнул к профессору на палец, и уже в проёме между двумя мирами, обернулся и в последний раз посмотрел на необъятную пустыню. Сергей Глебович перешагнул порог и поспешил вон из ванной, направившись с воробьём к кухонному окну. Профессор раскрыл створку и высунулся вместе с двадцать восьмым – ноль, восьмым, перекинувшись через подоконник.
– Лети, ты свободен! – плакал Сергей Глебович, гладя ему крылышко.
– Кто вы? – с уважением спросил воробей. – Я вижу такого, как вы, впервые. Я буду рассказывать о вас всем!
– Я? – вытирал слёзы профессор. – Я – Сергей Глебович. Сергей Глебович я!
– Сергей Глебович, – задумчиво повторил двадцать восьмой – ноль, восьмой, – вас никогда не забудут, как не забудут и моего отца! Прощайте!
– Прощай!
Последние слова профессор произнёс так громко, что внизу, у подъезда, его услышали. Не находившая себе место Афродита вдруг задрала голову и ужаснулась, глаза её округлились, а в груди спёрло.
– Серёжа! – заверещала она. – Нет! Слезай! Нет–нет! Господи, слезай оттуда!
Но Сергей Глебович не обращал внимания на крики. Он смотрел вдаль сквозь слёзную пелену, за колышущимися крылышками воробья, как тот величественно полетел к соседнему дому, несколько раз быстро обогнул его и скрылся за углом.
– Ой, во больной! – послышалось из окна пятого этажа. – Залезай обратно, окаянный! Ох, совсем из ума выжил!
Голос принадлежал императрице подъезда, несменной бабе Мане. Профессор отмахнулся крикам отовсюду и спокойно залез обратно в квартиру, осторожно закрыл створку и уже собирался выходить из квартиры, как в прихожую влетела Афродита и набросилась на него.
– Ну что же ты, что же! – она крепко обнимала его. – Ой, что же ты! Ой! Куда же, как? Ой!
Богиня разрыдалась у него на плече, не выпуская из объятий. Сергей Глебович вдохнул свежесть её волос, и тихо шепнул ей на ухо:
– Победил! Победил! Но тебе здесь нельзя, слышишь? Нельзя тебе. Подожди меня в подъезде, я ещё не закончил. Не бойся, в окно без надобности я в жизни не полезу!
Афродита что–то тихо сказала, но профессор её не расслышал. Она вышла на лестничную клетку и прикрыла дверь, оставив Сергей Глебовича в квартире одного. Тогда он вернулся в ванную комнату, он чувствовал, что совершённое несколько минут назад событие бесследно пройти не могло. Он смотрел за тем, как в самой ванной тяжело вздымался чёрный, обугленный ком, дышащий и кашляющий пеплом.
– Как больно… – прохрипел ком и растворился на глазах профессора, превратившись в тёмную золу, ускользающую с кровью в сливное отверстие. На его месте осталась боксёрская перчатка из потёртой кожи с белыми шнурками. Сергей Глебович сразу же догадался, что именно этот предмет нужно будет возложить у фонтана во владениях Носухоротова в руки первой статуи. Но пока, он положил награду за устранение Лебедева на тумбу в прихожей, выключил в ванной свет, переобулся в уличные ботинки, оделся и вышел к Афродите.
– Тебе не плохо? – спохватилась она, только профессор появился на пороге. Он закрыл дверь, убрал в карман ключи и обратил к ней перепачканные в саже и крови руки.
– Это плата за свободу, – медленно качал руками Сергей Глебович, – видишь? Вот она, плата за свободу!
Богиня лишь покорно кивала ему, не отпуская с него глаз, дёрнула за ручку входной двери и направилась с профессором вниз по ступеням:
– Идём, сейчас дома примешь ванну, смоешь с себя всё, тебе станет лучше, клянусь!
– Ванна? – приободрился он. – Перед тем, куда я последую дальше, ванную принять не помешает! Но это завтра. А сейчас, дорогая, назад! На Олимп!
