The Parkers family

Тишина. Чужая. Непривычная. Первое, что его встретило в этой новой, безызвестной и призрачной жизни, была она. Парадоксально и смешно, но тишина, обволакивающая пространство, казалась ему такой оглушающей, она толстым слоем и невидимой стеной медленно окутывала всё, что находилось рядом с ним, а потом и его самого. Питер закрывал глаза и проваливался в белый-белый, белёсый мир, в котором не было ни единого очертания чего-то живого. И тишина проступала оттуда, огромной массой, она двигалась на него, сжимая в своих прозрачных тисках, которые были крепче стали, и всё внутри, казалось, лопалось, и воздух пропадал из лёгких, и тогда Питер оглушительно просыпался. Он рвано дышал, он чувствовал приступ удушья, он трогал бешено бьющуюся жилку на шее и не мог восстановить свой безумный ритм сердца. Его частое дыхание было единственным звуком в этой небольшой комнатушке, одинокой, пустой, в ней не было души своего хозяина, оторванного от реальности. Он не соврёт, если скажет, что уже привык к подобному состоянию. Прошло уже два месяца с тех пор, как… При дальнейшем воспоминании его голова начинала гудеть и разрываться от пульсирующей боли, из-за чего ему приходилось закидываться наспех купленными таблетками. Но ему не хватало одной, он не читал инструкции, он не читал, какая может быть опасная для приёма доза для обычного человека, ведь он таким не был. В какие-то моменты он ловил себя на осознании того, что ему хочется выдавить из пачки максимум и попробовать, будет ли для него это последний «исцеляющий» приём. Но откуда-то из-под грудины таким жалобным, но холодным, дико холодным голосом что-то говорило: «Она такого бы тебе не простила». У Питера глаза красные, на мокром месте, и натянутая струнка его оставшихся нервов тянется, как леска, тянется и обрывается с жалким всхлипом его прорывающихся рыданий. Это случается стабильно раз в неделю, когда он обещает себе наконец начать всё с чистого листа. Это случается стабильно раз в неделю после того, как он возвращается с кладбища, ноги сами его туда ведут. И одну фигуру в чёрном костюме он там встречает тоже на постоянной основе, и тогда на его лице даже проступает тень улыбки. Знание того, что с Хэппи всё в порядке, греет ему остывшее сердце. Его ломит изнутри при попытках пройти мимо того самого кафе, где она ещё до сих пор подрабатывает. Но Питер всё также идёт дальше, лишь замечая краем глаза, как девушка старательно наливает кофе, улыбаясь пухловатому парню, они смеются заливисто, раз за разом обсуждая новости с колледжей, и даже счастливо. И отрывки этого смеха доносятся до его чуткого слуха и даже что-то начинают тоненькими заплатками зашивать где-то под рёбрами. ЭмДжей выглядит немного уставшей, но она продолжает улыбаться, особенно навещающему её каждый день другу. У них всё хорошо. Он знает, что так будет лучше. Без него им будет лучше. Они в безопасности от знания его личности. Наверное, они бы назвали его сущим эгоистом и полным придурком за такие слова, да и вообще он не должен решать за них вещи подобного плана, но проблема в том, что так они уже никогда не скажут. И Питер снова соглашается с самим собой, что так правильно, ведь больше он не может это ни с кем обсудить, кроме как со своим внутреннем голосом, едва живым, едва желающим жить. Питер соглашается с самим с собой, вспоминая его затравленно-пустой взгляд при воспоминаниях об ушедшей в пустоту любви. Как же её звали?.. Взгляд того Питера, более взрослого, но хмурого и удручённого Питера, скрывающего себя Питера — он говорил всё за себя. И Паркер не хочет такой судьбы ни для ЭмДжей, ни для Нэда, особенно помня, что лишь благодаря этому Питеру, великолепному Питеру он вообще может её видеть живой. Слова старшего Питера о потере лучшего друга, Питера с ярко-голубыми глазами, полными печали и смирения, также ему напоминали о том, что он всё сделал правильно. И он, Питер Паркер отсюда, из Квинса, которому едва исполнилось недавно восемнадцать (не считая пятилетнего скачка инопланетного завоевателя), тешит себя этим, ведь он хоть кого-то смог уберечь от себя и проклятия своей судьбы. Он отдавал себя всего этому проклятию. Тихими зимними вечерами подшивая новый костюм, он жаждал заглушить эту тупую боль в груди, создающую огромную зияющую дыру, похожую на вечный портал, который он не мог никакими силами закрыть, запереть, зашить напрочь. Питер чувствует чем-то, может, своим паучьим чутьём, что этот портал так и хочется заполнить теми самыми особенными людьми, встреча с которыми ему запомнится навсегда. Может, это какая-то родная, связывающая их всех нить, не перестающая зудеть и кровоточить, нить, напоминающая о том, что он всё же не один, хоть сейчас его дела обстоят именно так. Кто-то не даёт ему забыть о сложном бытие дружелюбного соседа-паучка. Скользя и цепляясь за крыши высоток, Питер сбрасывал с себя душевный груз, пытаясь заглушить ненасытные и разрушительные мысли, изъедающие его сознание. Зимний Нью-Йорк, куда он перебрался, пестрит бесчисленными яркими, как ёлочные игрушки, вывесками. Они не дарят ему ощущение праздника, ослепляя заразительными вспышками, но всё же это работает, это помогает ему хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть отвлечься. Преступный мир Нью-Йорка, прознавший о Человеке-пауке, настороженно не высовывается, лишь иногда на улицах всё реже случаются грабежи и нападения. Прилетая на места происшествий, Питер неосознанно, будто в трансе, на автомате, как машина, пускает паутину и обезвреживает противников. Подходя к ним ближе, он снова погружается в отрезки воспоминаний, и его корёжит, его ломит, потому что тупая и сильная жажда, перекрывающая разум, будто бы подталкивает его чем-то закрыть бреши в сердце, закрыть их с помощью насилия. Его руки словно тянутся выпотрошить самолично, устроить линчевание, и перед глазами мелькает его взгляд — взрослый, мудрый, заботливый взгляд того Питера, остановившего его от ошибки, от реального и самого что ни на есть настоящего убийства. Этот Питер спас его от самого себя, от возможного, полного крови и бессмысленной жестокости, будущего. Тот Питер выглядел как настоящий пример для подражания, от него чувствовалась та самая тёплая, отеческая аура. Умудрённый опытом, прошедший сквозь океаны боли, сделавшей его сильнее, он казался таким недостижимым, именно в этот момент, когда его самого раздирало от корки до корки. Другой Питер, с карими глазами, увидевшими страшные и невозвратимые вещи, так и говорил, что он стал жестоким, он терял свою человечность в обмен на временный перерыв от горьких и губительных воспоминаний. Они предупреждали его, они спасали его, даже не находясь здесь, далеко за пределами его мира, из уголков других вселенных. Он чувствовал какую-то целостность с ними, близость, которую не высказать простыми словами, это было что-то на грани инстинктов, что-то, вырезанное вдоль ДНК, на уровне ощущений. И под таким шквалом своей эмоциональной памяти он отступал, он не совершал той самой решающей ошибки, грозившейся разделить его личность, его сущность на «до» и «после». Питер уходил, пролетая украшенные гирляндой окна, жёстко хватаясь за края крыш, без тормозов, оставляя преступников копам, убегал, пока нечто чёрное и тихо-тихое не брало над ним вверх. И так однажды, возвращаясь после очередного патрулирования в свою пустую квартирку, носясь по крышам в попытках забить эту панику, забираясь через окно, он не заметил из-за затуманенного сознания происходящее перед самым его носом. — Напоминает мне времена моего проживания у мистера Дитковича, даже кровать похожая! Интересно, сколько здесь стоит аренда? Комнатушка помоднее будет! — послышался тихий смех, добрый, напоминающий кого-то. Только что приземлившийся Питер на клеточном уровне будто бы почувствовал неладное, а паучье чутьё почему-то наоборот отозвалось каким-то неожиданным теплом по всем его венам. Повернувшись на источник звука, он не мог поверить своим глазам. — Да, ты тоже снимал квартиру? Я пока как-то не решаюсь снимать, боюсь оставлять её одну, — вторил медовый голос, исходящий из самой груди. Владелец этого голоса расположился на кровати Паркера, подминая под себя подушку. Сидевшая рядом фигура с каким-то умилением смотрела на так и застывшего в воинственной позе Питера. — Вы…вы-вы… Я думал, что вы исчезли, ушли к себе… навсегда? Но как? — надломленный голос затихал, и Питер опустил руки, сдёрнув наконец с себя маску. Те, к кому он обращался, были однозначно теми людьми, перед кем он мог снова обнажить свою личность. — Кажется, что-то не хотело нас отпускать обратно, — предложил свою версию Питер старший, неодобрительно косясь на разлёгшегося кареглазого Паркера. Тот, почувствовав на себе настороженный взгляд голубых глаз, выпрямился и смотрел теперь точно на свою младшую версию. — Точнее сказать, кто-то, — ответил тому Питер и подмигнул самому младшему Паркеру, всё ещё стоящему в абсолютно ошеломлённом состоянии. — Я до сих пор не понимаю, — Питер наматывал круги по комнате, почему-то боясь приближаться к своим нежданным гостям, боясь, что это очередное помутнение его расстроенного рассудка, решившего сыграть ещё одну изощрённую иллюзию. Но спасибо, дорогой Мистерио, теперь Питер в плане различий иллюзий и реальности настоящий профи. — Да остановись ты уже наконец! Голова кружится! Кстати, новый костюмчик? — Питер с взъерошенными и стоящими дыбом волосами осторожно остановил его, удерживая тонкое запястье запутавшегося паучка. Это остановило не только его хождения, но как будто такое нежное касание дало ему понять, что происходящее, которое, казалось бы, уже больше никогда не должно было случиться, абсолютно реально. Младший Паркер, расправив плечи, пронзительно посмотрел в глаза сидящего напротив него Питера, тот всё ещё сжимал его руку. При зрительном контакте чудилось, словно электрический разряд прошёл сквозь тело, волнами коснувшись кожи, до самых кончиков пальцев. — Дааа, знаешь, он теперь без все этих новомодных примочек такой… — продолжил ещё один Питер, он тоже положил свою ладонь на их, сжатые вместе, образовав подобие круга. Теперь их троих пробило нечто, из-за чего уже максимально чуткое паучье чутьё стало ещё тоньше, будто бы это прикосновение дало им возможность проходить сквозь пространства, словно скопы искр готовы были вот-вот вырваться из-под ткани их костюмов. — Классический? — подхватил, еле дыша, владелец костюма. И в тот момент все переглянулись друг с другом, расцепив руки. Сидящие на его кровати Паркеры почти синхронно кивнули головой, теперь уже увлечённо рассматривая все детали ткани. Такой жест вернул Питера в сознание, успокоило и подарило какую-то толику надежды. — Серьёзно, парни, мы можем с вами открывать клуб кройки и шитья с нашими-то навыками! — смеясь и разряжая ещё натянутую обстановку, высказался кареглазый Питер, косясь на швейную машинку, стоящую у окна. Ему надо знать. Ему жизненно необходимо это знать, не обман ли это его зрения, его запутавшегося мозга. Он помнит их расставание, как будто это было пару минут назад, так тяжело было покидать их, расцеплять руки и покидать жаркие объятья людей, которые в один лишь миг стали самыми близкими на свете, буквально частью его самого. — Эй, Пит, — встав с кровати, к нему подошёл долговязый Паркер. Он аккуратно взял его бледное лицо в ладони и немного приподнял к себе, наладив зрительный контакт. Глаза этого Питера — карие, тёплые, они внушали доверие, единение, какое-то даже родство исходило от них, и это ещё больше успокаивало младшего. Он смотрел в них, не отрывая взгляда, будто находя тихую гавань в своей половинке души. — Мы тут и мы придумаем что-нибудь с этими вашими вселенскими порталами… И без того волшебника! — наконец решительно произнёс он, отводя, смущаясь, руки и снова садясь к наблюдавшему за всем этим старшему Паркеру. Он многозначительно кивнул, согласившись с «собратом», и похлопал присевшего с ними рядом Пита по плечу. Такое движение окончательно привело его в чувство. С ними было хорошо, с ними было спокойно. И с ними Питер впервые за долгое время не ощущал всем нутром и каждой частичкой тела ту убийственную тишину, сопровождавшую его везде и всюду. С ними будто бы мир снова обрёл какие-то краски, перестав быть блёклым и черно-белым. Он понимает, что он слишком загнал себя в эти прутья своей собственной невидимой тюрьмы, будто бы иллюзии Мистерио, которую он чувствовал буквально под коркой. Юный паучок смотрел на своих братьев (именно так ему хотелось их звать, особенно зная, что те абсолютно не против), улыбаясь от души, собираясь спросить их обо всём, что с ними приключилось за это время.