Золотой век

Обреченно скользит одинокая лодка сквозь холодные воды бесконечной печали Только небу известно о нашем сиротстве и о боли, что связана клятвой молчания Flëur — Для того кто умел верить

Отец Тео — очень старый, слепой приблудный монах, пришедший неизвестно откуда и попросивший когда-то в общине приюта на одну ночь, неожиданно оказался тем человеком, ради которого многие совершали свои паломничества и благодеяния. И которого готовы были слушать, словно пророка. Незрячие глаза Тео, неизменно устремленные в небо и такие же чистые и глубокие, казалось, вобрали в себя всю жизнь этого старца и смущали любого, кто осмеливался в них заглянуть. Сначала братья-монахи не хотели его впускать. Чума, гуляющая по стране, зацепила подолом и окраины Мидланда — Бог знает что мог занести в общину бродячий слепец. Но он сказал, что опасаться следует не чумы, а пожара, который случится ночью, и попросил дозволения поспать хотя бы за оградой крошечных огородов, чтобы в грядущей панике его не затоптали. Пожар действительно случился, и убогая деревушка, на окраине которой приютились люди, едва не выгорела дотла. Сама же община уцелела только потому, что ее глава — человек милосердный и впечатлительный — велел на всякий случай заполнить водой пустые бочки на заднем дворе. Утром, отыскав слепого пророка среди перепачканной сажей братии, глава общины, заикаясь от праведного негодования, потребовал ответить, почему, зная наверняка о пожаре, старик не пошел прямо в деревню и не предупредил жителей? Но в ответ получил кроткую улыбку и простое объяснение: «Кому Господь велит говорить, тому и говорю. Мне ли мешать деяниям Его?» Так и появился в окрестностях леса провидец Тео. Мидландцы оставили его в общине, и старик не стал сопротивляться, как, впрочем, и не удивился. Будто знал, что никуда больше отсюда не уйдет. Хотя, может, и знал…. Он пророчествовал много, охотно и всегда верно. Вплоть до того, что если утром советовал кому-то не делать привычных дел в течение дня, а предупрежденный не слушался, то к вечеру ослушника или обязательно настигало какое-нибудь несчастье, или поражал легкий недуг, или просто не получалось то, что он так упорно делал. Естественно, слава о провидце разнеслась по округе с невероятной быстротой. И не прошло и года, как потянулись к общине первые, жиденькие ручейки уверовавших. А дальше — больше: чем шире разносилась слава, тем многолюднее становилась дорога, что вела к домику отца Тео. И через год в этой пешей реке замелькали, как лодки, всадники, которые со временем обрели паруса-гербы, а затем потянулись и кареты… Провидец не отказывал никому и, что особенно к нему располагало, большой таинственности на себя не напускал. На все расспросы о своем даре неизменно улыбался и беспечно говорил, намекая на свою слепоту: «Просто меня ничто не отвлекает». Но, когда спрашивали, как именно он этот дар осознал, затихал надолго, будто к чему-то прислушивался или вспоминал, а потом устало закрывал глаза: «Научился…» Именно от отца Тео Гриффит услышал о том, что будущее его связано со страной более великой. Но в той туманной перспективе невозможно было разобрать, с какой именно. Велики были империя Тюдор и земли Мидланда. Однако слишком тесно сплелись между собой эти бесконечно воюющие державы. Настолько тесно, что, по словам слепого пророка, в его видении они «перетекают друг в друга, подобно оттенкам одного цвета». — Ты получишь все, чего будешь желать, без сомнений, — говорил отец Тео. — Запомни: без сомнений, — это очень важно. Я бы сказал это всем, кто ко мне приходит, но далеко не каждый способен, выбрав на перепутье одну дорогу, не сожалеть потом о другой. А ты это можешь. Во всяком случае, все это заложено в тебе как в человеке, призванном совершить великое… Ты видишься мне статуей из крепкого камня, и в руках твоих сосуд, а у ног две реки. Из какой реки черпать — решишь ты сам, но другая должна будет для тебя пересохнуть. Гриффит тогда слушал все это с тем же вниманием, с которым прежде читал о великих правителях. Он давно понимал, что просто так никто трон не отдаст, а учитывая жизненные убеждения самой принцессы Шарлотты, в остальном выбор ей оставался небольшой: или замуж, или в монастырь. Посчитав, что две реки в видении отца Тео — это и есть два пути, предложенные Судьбой. Обложившись книгами, он погрузился в мир рассуждений, нравоучительных советов, пророчеств и их толкований. Со временем интерес только креп, новые знания придавали уверенности. Если бы он только знал, что через год взлета его ждет неизбежное падение. Что бы он сделал?.. Идея Джудо казалось ему бессмысленной, ибо как могла изменить ситуацию слепая дева? Взгляд зацепился за помандер — изделие шарообразной формы, куда помещают ароматические вещества такие, как амбра, мускус, цибет, душистые травы и благовония. Изделие с филигранными узорами крепилось к драгоценной цепочке на шее и могло использоваться либо ведьмами, либо чумными докторами. Для девушки в простом одеянии помандер из серебра — слишком дорогая вещь. Лауданум, опиумная настойна на спирте, универсальное лекарственное успокоительное и снотворное средство, которое она достала, было очень популярно у женщин. Завершило картину то, что он заметил следы от ударов на спине, когда она нагнулась и настойчиво стала что-то перебирать в своей сумке. «Вот оно что». Девушка оказалось одной из флегеллантов или, как их было принято называть, «движения бичующихся». Флагелланты использовали в качестве одного из средств умерщвления плоти самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным. Этот жесточайший аскетизм распространялся и на королевские дома. Скорее всего, из-за слепоты местные побаивались бедняжку и ту приютила церковь. Помандер, изгоняющий злых духов и болезни, достался уже от кого-то внутри стен. — Джудо сказал, что ты не спал несколько дней, — держа деревянную чашку обеими руками, Энн поднесла напиток ко рту Ястреба, — тебе лучше выпить это. Станет легче. Девушка не была осведомлена о пытках и многого не знала. Сделав всего несколько глотков, он вновь уставился в одну точку, совершенно потеряв интерес к незваной гостье. Спустя несколько мгновений девушка села поудобнее и — невзначай — коснулась его руки. Приятный холод пробежал по коже, в воздухе витал особый, зябко-весенний аромат. «Галлюцинации?» — было проще поверить в это, чем в сиюминутное облегчение. Он вздохнул полной грудью, чувствуя свободу. Нечто новое и странное захлестнуло с головой. Опьяняющее чувство легкости… Ветер, пропитанный вечерней прохладой. Ему казалось, что он лежит где-то на траве, а вокруг океан из света. Бесконечное поле, где нет места раздору и войнам. Где нечто понимает и принимает тебя только потому, что ты есть. Гриффит закрыл глаза, наслаждаясь умиротворением. Ястреб не слышал, как скорчилась на полу от боли Энн, царапая до крови кожу. Она видела все, что с ним делали, чувствовала все… И это было невыносимо. Когда она выбралась из фургона, Гриффит уже спал. Словно в тумане, Энн нашла Джуда в тени. Юноша выглядел благодушно настроенным, но это внешнее добродушие могло обмануть лишь простаков; холодно-насмешливая искорка в его цепко-пристальных глазах никуда не делать. Как он повел девушку к озеру, стараясь вести так, чтобы шла своими ногами. Как они добрались туда… она не помнит. С трудом умостившись на какой-то коряге, Энн повернулась в его сторону. Девушка не могла видеть собеседника — лишь чувствовать. — Несколько дней были тучи, но, из-за тебя, выглянуло солнце. — Говорить по делу Джудо научился еще в цирке. Хорошее было время. — Не знаю, как ты это делаешь, но всем действительно стало легче. — Это не я делаю. — А кто? Девушка ответила с грустью:  — Если сейчас у людей отнять чудо, вся жизнь станет только войной и злобой, но… — Стиснув зубы от бессилия, она продолжила: — Ты знаешь, пленники из земель за пределами Тюдора подвергались строгой идеологический обработке, с целью привить им образ мышления Тюдорцев? «Перевоспитанные» пленники нередко становились патриотичнее самих тюдорцев с тем играющим на руку отличием, что они были лишь расходным материалом. Там находилось около двухсот детей, дворян, рыцарей и стариков, которые были взяты в плен или просто захвачены в заложники. Все они были одеты в лохмотья, немытые и грязные, терпящие голод и питающиеся только объедками и водой. Они получали военную подготовку… хотели того, или нет. Среди них был и мой Эдвард. Странно, как война корежит людей. Никто не узнает, что у человека внутри, пока он сам этого не покажет. Он вернулся не героем, нет. Он просто пришел домой, провел с нами одну ночь за трапезой, а утром его нашли повешенным. Не выдержал пыток и того, что увидел. Ты спрашиваешь себя, зачем я тебе все это рассказываю? — Энн сжала руки в кулаки. — Пусть война уже окончена и все правзднуют победу, я не могу простить и забыть. Я бы заставила их страдать всех: от детей до стариков. Забрать боль сложно — вернуть легче. Видеть, как они корчатся от боли, оставаясь с целыми телами. Как испытывают то, что дарили другим. — Ты сделаешь только хуже себе, — Джудо лег на землю, сложив под голову руки, — тебе не станет легче. Месть — замкнутый круг. — Ему тоже не станет легче, и дело ни в тебе конкретно. Есть вещи, которые не прощают.

***

Внешний вид выдавал некоторую придирчивость и капризность. Из-за очков смотрели голубые блаженные глаза — умные и проницательные, но… не добрые, отнюдь. Он всегда смотрел безмятежно и мягко, но не доброжелательно. — Джон — хороший человек. Анне хотелось покинуть это помещение, впрочем, ей вряд ли дали бы так бесцеремонно уйти… Налюбовавшись, человек наконец поднял руки в широком жесте. Пальцы у него были тонкие и белые, как у пианиста со стажем. Ногти подстрижены и отполированы. — «Джон — хороший человек»? — Спенсер хотелось закричать: «Он и твой отец тоже!», но в легких не хватало воздуха. Брат никогда не обращался к их отцу, как она. Словно вел деловую дискуссию, и не более. Девушка с изумлением посмотрела на метаморфозы. Кажется, молодой человек уловил ее мысли. Глаза, только что холодно блестевшие, опять стали отвлеченными и блаженными. Он заискивающе улыбнулся, глянув на Анну. Спенсер его совершенно не понимала. — Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватаясь за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы — ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя. Они уйдут и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними — убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз, когда они исчезают, бликуя стеклянной дверью на прощание, ты носишь в кармане тепло их ладони и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах — если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили — унести бы в волосах хотя бы запах, звук голоса или снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего. Они все равно уйдут. А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову — чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас, что никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь, но от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым рефлекторным импульсом при прочтении и просмотре чего-нибудь стоящего будет: «Надо им показать». Ты зависима от людей, Анна, а им на тебя плевать. — Не совершай классическую ошибку всех умников: не думай, что нет людей умнее тебя. Все мы гении. Но если ты будешь судить рыбу по ее способности взбираться на дерево, она проживет всю жизнь, считая себя дурой. Пробуждение наступало медленно и мучительно. Сознание возвращалось каплями воды, которые нехотя образовывали единое целое подобно тому, как сливаются пузырьки воздуха, вырываясь наверх из морской пучины. Наверное, ей что-то снилось. Она могла только предполагать. Перед глазами мелькали затухающие образы — плотная темнота, таящая неведомые опасности, и голоса. На мгновение ее оглушил раскатистый сигнал иномарки, пронесшейся мимо. Было еще кое-что. Странное имя, паутиной облепившие все остальные образы и вытесняющее их из головы, как взрослый хулиган расшвыривает шпану помельче. Имя, покачивающееся в сознании, почему-то было хуже всего. Из-за него жутко болела голова даже во сне. Это, наверное, было неправильно, потому что это был сон и в нем ничего не могло болеть. Но очаг боли в голове пульсировал ровно с такой силой, чтобы она не могла отрицать его наличие. Это имя… оно что-то от нее требовало, чего-то ждало. Она не знала, что делать, и это сводило Спенсер с ума. Имя вспухало и расширялось, поглощало все. Она с ужасом поняла, что сейчас ее череп лопнет, не в силах терпеть давление изнутри. — Девушка?.. С вами все в порядке? «Нет, не все в порядке», — думала, чувствуя, как мир, созданный воображением, сереет и тает. Не все в порядке. Сейчас девушка проснется, сон уйдет, как бесконечная череда других кошмаров… но это имя останется в памяти и будет глодать ее день и ночь, пока она не умрет. Его имя. Спенсер повернула голову и посмотрела на того, кто ее разбудил. Вопреки ожиданию, это был не официант, а обычный парень — должно быть, просто проходил мимо. Он с тревогой вглядывался в огромные мешки под глазами девушки. — У вас все хорошо? — переспросил он. — Вы так… так стонали, и я подумал… Анна сделала попытку улыбнуться. Лучше бы не делала, потому что парень тут же неосознанно подался назад. «М-да, — обреченно подумала девушка. Это плохой знак, когда ты улыбаешься мужчине, а тот пятится от тебя, словно привидение увидел». — Мне приснился сон, — сказала она и выпрямилась на стуле. — Спасибо, что разбудили. Парень беззаботно махнул рукой; озадаченное выражение потихонечку сползло с его лица. Теперь Анна увидела, что это вполне симпатичный молодой человек — из тех, кто поет под гитару у костра и возвращает оброненный на улице бумажник владельцу, даже если в нем лежат пять тысяч рублей мелкими купюрами. Спенсер стало немного стыдно из-за того, что она ненароком подарила парню пару неприятных минут. Тот, впрочем, не был в обиде. — Да что вы, — сказал он. — Ну, я пошел. — Удачи, — напутствовала девушка. Она сидела и смотрела, как парень прошел к выходу из закусочной, показал оттуда жест «о’кей» и шагнул через стеклянную дверь. Анна направила взгляд на клетчатый паркет пола и попыталась вспомнить, что же ей такое приснилось. В памяти были только какие-то обрывки, которые рвались, стоило за них покрепче схватиться. Возможно, ничего особенного — стандартный фирменный кошмар. Но она была уверена, что минуту назад он ей не казался банальным. Так бывало всегда… всегда, когда ее одолевали страшные сны. Ладно, проехали. Спенсер оглядела остатки своего скромного пиршества. Пустая коробка из-под картошки фри и маленькая кока-кола; отец всегда с неодобрением относился к ее увлечению подобной кухней, говорил, что рано или поздно она заработает себе язву. Вовсе не тот рацион, который может вогнать в сон, но вот она умудрилась. Девушка попыталась представить себе, как она выглядела со стороны, когда спала в окружении всех этих неповторимых предметов, озаренная багровыми лучами солнца. Наверное, конченой идиоткой. Она потянулась, разминая затекшие мышцы. Пора оклематься и отправиться в путь. Хотела вернуться «домой» до того, как стемнеет. Своеобразный дом — квартира тети на Ставропольской улице. Не сказать, что девушке были тут относительно рады. Отнюдь, но Логвина приняла ее, пусть и не сразу. — Мы боимся дружить, потому что боимся быть преданными. Я знаю много людей, обожженных предательством, которые, во избежание повтора событий, заводят себе домашних питомцев: понимающих и молчаливых собак, кошек или говорящих попугаев, — все зависит от фантазии. Смешно, если бы не грустно. Люди теряют не друг друга, а прежде всего самих себя. Какая-то часть тебя уходит с тем, кого ты потерял, ведь дружба как любовь. Лучше ни к кому не привязываться: слишком это рискованно. Видимо, причиной столь ярко выраженной грусти были письма от «старого друга». Со слов тети, тот человек ушел, поглощенный местью. — Если бы мы встретились с ним сейчас… Сомневаюсь, что в нем осталось что-то от человека. Спенсер аккуратно вставила ключ в замочную скважину. На секунду ее обуял испуг: вдруг ключ не подойдет, вдруг эта квартира окажется вовсе не ее домом на ближайшие выходные? Но нет — ключ легко совершил два оборота, замок привычно щелкнул. Дверь отворилась. Вопреки своим фантазиям, девушка не влетела пулей под укрытие родных стен, а немного помедлила перед тем, как переступить порог. Сначала внимательно огляделась, выискивая малейшие признаки чего-либо «неправильного». В длинном коридоре горели лампы, на полу были разбросаны обрывки газет, соседи все никак не могли закончить долгий ремонт. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как она ушла сегодня утром. Все так же обыденно. Спенсер напоследок посмотрела на лестничную площадку. Груды почтовых ящиков тоже не было. Она толкнула рукой дверь с золочеными цифрами. Шарниры громко, но раздражающе скрипнули. Еще до того, как узкая щель между дверью и косяком превратилась в проход, она знала, что бра в прихожей включен и бросает оранжевые блики на страрые обои. Девушка вошла в квартиру, совершенно забыв запереть дверь за собой. — Тетя? — негромко окликнула девушка, боясь, что может кого-то напугать. Но в квартире стояла полная тишина, лишь пылинки кружили в воздухе. Девушка прошла на кухню и аккуратно повесила сумку на спинку ближайшего стула. Письма, которые Татьяна Анатольевна нашла, стопками ютились на столе. Среди них был и камень незаурядной формы. Анна так и не осмелилась прикоснуться к ним и прочитать. Это было не ее. Выудив из сумки телефон, она поставила тот на зарядку и включила одно из старых видео Куплинова. Тишину в квартире заполнили звуки. Это расслабляло и отгоняло чувство неуюта. Спенсер не чувствовала себя комфортно в этой квартире. Казалось, что кто-то невидимый наблюдает за ней. Изучающий взгляд невидимки блуждал по ней, и это чувство не покидало, стоило пройти в одну комнату или в другую. Девушка несколько раз оборачивалась, но краем глаза замечала лишь иногда сероватую, иногда черную дымку, которая тут же исчезала. Еще и телефон глючил: то выключался сам по себе, то пропадала сеть. Перезагрузив его несколько раз, девушка, с горем пополам, решила сделать чай и несколько бутербродов. Ближе к вечеру приготовить что-нибудь для тети. Порадовать ее. Сеть в телефоне так и не появилась. Старенький самсунг словно жил своей жизнью. Спенсер повторно перезагрузила телефон. Даже взяла в правую руку и настойчиво подняла. В отражении черного экрана мелькнул силуэт за спиной. Вскрикнув и резко развернувшись, она уставилась на то самое место, где несколько секунд назад сидела тень. Опустившись на ватных ногах на пол и глотая ртом воздух, девушка еще несколько минут оглядывала квартиру. Странный камень на цепочке лежал близко к краю стола. Вот-вот и упадет. В спешке девушка схватила, что считала самым важным, и бросилась бежать из квартиры. Плевать, что в старых тапочка и домашней одежде. Главное, что в руках телефон. Снаружи можно хоть кому-то позвонить. Неважно кому! Лишь бы не оставаться тут. Все оказалось куда хуже. Кругом царил мрак - ничего не было видно. Привычный мир исчез, оставшись за дверью квартиры. Под ногами была лестница, ведущая вниз. Спенсер опустилась на колени и подергала первую перекладину. Провела рукой, но так и не смогла прийти в себя. Несколько раз оглянулась. Посмотрела на то самое место, где секунду назад была дверь квартиры. Ничего не больше не было. «Нет, это все сон!» — паника нарастала в душе с новой силой. Фонарик самсунга не смог осветить все. Было только ясно, что наверх дороги нет. Только вниз. Перекладина не шелохнулась, казалась надежной. Анна начала лезть вниз, предварительно ощупывая руками каждую перекладину. Когда она опустилась на полметра, лестница душераздирающе скрипнула. Кровь остановилась в жилах. Она ждала, что вот-вот опора под ногами проломится, и мертвой хваткой вцепилась руками за верхнюю перекладину. Мелькнула мысль, что под ее весом вполне может развалиться вся лестница и она полетит вниз с этой высоты. Но лестница выдержала. Восстановив дыхание, Спенсер начала спускаться дальше. Когда она была уже близка к цели, сверху послышался жалобный вой. Она подняла голову и едва различила выглядывающую из-за края морду собаки, причем животное было огромных размеров. Тварь не обращала на девушку никакого внимания и увлеченно обнюхивала площадку. Слишком большое тело для собаки, да и откуда собакам взяться тут? Она вновь посмотрела на «животное». «Нет, это не собака», — перекладина выскользнула из рук, и она отчаянно замахала руками, пытаясь сохранить равновесие. Телефон вывалился из кармана и полетел вниз, сверкнув серебряной стрелой. Но Спенсер было уже не до того. Она медленно, но неотвратимо выгибалась назад, теряя опору. — На помощь! Голос заглох. В последний раз сделала попытку дотянуться до заветной перекладины. Пальцы не достали на считанные миллиметры. — Не-е-е-ет! Окончательно потеряв равновесие, Анна упала вниз, и странное дело — время словно остановилось, вытянулось, как резина. Спенсер чувствовала, как невыносимо медленно проваливалась спиной вперед в пустоту, и видела, как проклятое животное наконец убралось восвояси, сделав свое черное дело. Руки и ноги сами собой возносились наверх. «Наверное, я умру, — отрешенно подумала девушка. И это странное замедлившееся время — вестник древней старухи с косой. Упаду на пол, переломаю руки, ноги и шею. Теплый труп обглодает здешняя живность", - она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть, далеко ли осталось до пола, символизировавшего финальную точку ее жизни. Но тут в ушах раздался свист ветра, и тело резко потянуло вниз. Все. Девушка не умерла, но боль была неописуема. Будто все кости переломались одновременно и впились в мясо острыми краями обломков. Спенсер хотела закричать, но удар вогнал все звуки обратно в глотку. Упав на спину, она вдобавок стукнулась затылком о пол. Перед глазами засверкали вспышки дюжин фотоаппаратов. «Я… я жива?» Судя по боли, пронизывающей каждую клетку тела, это действительно было так. Анна громко застонала и почему-то попыталась шевельнуться. И тут же пожалела о своей попытке. «Господи, уж лучше бы умерла». Она лежала, всматриваясь в темноту над собой и прикусив губы, ожидая, пока стихнет боль. Почему-то захотелось спать — затягивала теплая волна истомы, увлекающая в сладкое беспамятство. Девушка испугалась, что еще минута - и она уже не сможет себя контролировать. Спать нельзя ни в коем случае. Нужно встать, чего бы это ни стоило. Одному Богу известно, откуда взялись силы, но девушка кое-как встала на ноги и выпрямилась. Ее подташнивало; время от времени сами собой скашивались ноги, но, в целом, жить можно. Анна подвигала конечностями, убедилась, что ничего не сломано, растянуто или вывихнуто. Не считая ушибов от удара, серьезных ран она не обнаружила. Похоже, падение было удачным — сколь бы чудовищно это ни звучало. Когда волна всепоглощающей боли начала утихать, Спенсер осознала, что стоит в полной темноте. Телефон больше не светил… Возможно, сломался? От следующей мысли девушка похолодела. Если фонарь, то, может, и телефон тоже… Она схватилась руками за левый камень и дрожащими пальцами попыталась найти телефон. Желтый огонек фонарика больше не горел. На нее взирали несколько мелких трещин. Анна нажала на экран, провела несколько раз по нему пальцами. Ничего. Значит, теперь у нее нет света. Вдобавок с большущей шишкой на голове — спереди и сзади. Зато на желанном первом этаже. Неравный обмен. Кромешная темнота. Спенсер почувствовала, как по спине побежали мурашки. Да, теперь она на первом этаже, но это преимущество — ничто по сравнению с потерями. Каждый шаг чреват смертельной опасностью. Если какая-то тварь почует ее… то пощады ждать не придется. Словно в ответ на ее страх, Анна услышала справа негромкое шуршание, до того тихое, что сначала она не разобрала — действительно ли был звук, или его опять нарисовало излишне богатое воображение. Затаив дыхание, она напрягла слух до звона в голове. Где-то вдалеке завыла одна из тех адских собак, но поблизости ничего не было. Спенсер уже начала расслабляться, как шуршание повторилось. Теперь она услышала это отчетливо. Кто-то был рядом с ней.