My little guiding light

А вчерась у окна в вечеру

Долго-долго сидела она

И следила по тучам игру,

Что скользя затевала луна

И чем ярче сияла луна, И чем громче свистал соловей, Тем бледней становилась она, Сердце билось больней и больней

А. Фет «На заре ты её не буди»

«Люди»

Не так давно они ещё были повсюду: в транспорте, на улице, в магазинах. И все они ещё не понимали тогда, как все серьёзно. Но сейчас, спустя всего-ничего, людей, казалось бы, стало меньше, но нет. Не стало.Многие из тех, кто тогда свободно ходил на улице, просто находятся в другом месте. Просто умирают. Просто кашляют кровью. Просто синеют, пропитывая помещение ощущением присутствия смерти. Просто. Всё в этом мире просто и если задуматься, то нет в нём ничего проще, чем людская смерть. Эпидемия стала настоящим ударом для мира, что только-только начал дышать под тяжестью скорби и боли пришедших с Первой мировой войной и сказать, что девушке, которая совсем недавно стала медсестрой было сложно и страшно работать в это время — ничего не сказать. Изо дня в день наблюдать за тем, как люди умирают, без возможности помочь им, помечать ещё живых людей для морга, потому что точно знаешь — через пару часов они уже не очнутся от этого кошмара. Изо дня в день. Но даже подобные «живые мертвецы» не были самым страшным. Нет.Самым страшным и выбивающим весь воздух из лёгких был тот факт, что детей эта дрянь убивает ничуть не реже, чем взрослых. Не было ничего хуже, чем наблюдать за тем, как даже не её ровесники, а совсем-совсем ещё дети, лет десяти, а то и меньше, метались в горячке, синели и, в конце концов, умирали. Каждый раз сердце девушки, пропуская удар, готово было разбиться на тысячи кусочков, когда кто-то из них спрашивал «Я умру?», когда родители с мольбой в глазах смотрели на врача и когда матери этих детей кричали от ужасной боли осозния того, что их ребёнка больше нет. Каждый раз.

Болезнь убивающая будущее. Болезнь убивающая молодых. Болезнь убивающая душу и отбирающая всякие силы продолжать бороться против неё.

Пожалуй единственным, что помогало ей держаться на плаву и не опускать руки были письма.

«Его письма»

Они были тем немногим, что согревало её душу во время разлуки и спасало от всего этого ужаса. Приходившие не слишком часто и не слишком редко, они дарили ей то недостающие тепло, в котором она так нуждалась, и вот, сегодня пришло ещё одно. Открыв конверт, слава богу, на этот раз самый обычный, и развернув бумагу она сначала просто пробежала по письму глазами, вглядываясь в написанные родной рукой закорючки, над которыми всегда посмеивалась, а затем с удивление обнаружила в самом низу рисунок. Она не сразу поняла кто это, ведь линии были быстрые и местами не очень чёткие, но спустя примерно полминуты стало понятно, что смотрит она на… Себя? И да, действительно, собранные в аккуратную причёску длинные волосы, форма её госпиталя и улыбка. Да, это определённо её улыбка, потому что точно такая же озарила её лицо прямо сейчас.

Этот влюбленный идиот нарисовал меня.

Сама Ани не знала и, если честно, от слова совсем не понимала, что такого находят люди в её улыбке, но даже ей иногда удавалось заметить, что в ней есть что-то, чего нет в чужих. И по мнению Эренберг это было странно, ведь что вообще отличает одну улыбку от другой? Настроение человека, строение черепа, тот, кому она адресована, контекст и собственно на этом всё, но ведь есть и те, чью улыбку находят особенной вне зависимости от ситуации и от того, знакомы ли люди вообще. Почему так происходит никто не знал тогда, да и сейчас никто не знает. Люди с особенной улыбкой просто есть и своей улыбкой они способны изменить очень многое, но они иногда сами об этом не догадываются. Посмотрев на оставленные родной рукой линии ещё какое-то время, девушка собралась наконец начать читать письмо, но голос сзади вынудил её вновь сложить листок и убрать его в конверт. — Я кажется просила вас оставить меня в покое! Он был одним из её пациентов и во время лечения, видимо, слишком увлёкся девушкой. Мужчина регулярно пытался добиться её внимания, приходя то с цветами и конфетами, то с пригласительными на закрытое мероприятие, а бывало, что и просто ждал девушку около госпиталя по-вечерам и его пыл не охладили ни твёрдые отказы, ни кольцо на безымянном пальце. Даже тот факт, что Эренберг регулярно после работы встречал Гекидо не повлиял на происходящее. И вот, он снова пришёл сюда не понятно чего ради. — Если мне не изменяет память, то в прошлый раз я твёрдо сказала вам, что не заинтересована в вас. А сейчас, простите, но я должна вернуться обратно к больным. Существует вещи куда более важные, нежели ваши низменные желания. Девушка уже было подошла к дверям, но тут её схватили за запястье и сильно сжав, дёрнули на себя.  — Ани, я умоляю вас, лишь одна прогулка, я не прошу вас ни о чем большем! — голос наглеца был полон тоски и, как показалось Ани, отчаяния, но вместо правил приличия, о которых ей предполагалось бы вспомнить, как девушке из приличной семьи, она вспомнила о том, что люди далеко не понимают, когда с ними беседуют в подчеркнуто вежливой обстановке и через секунду ладонь с громким шлепком сталкивается с щекой мерзавца. Мужчина отпускает руку Эренберг и делает полшага назад, но через пару секунд уже сам резко дёргает её на себя и теперь уже слуга медицины получает пощёчину. Щека горит, на нижней губе ощущается влага, а в голове лёгкий, почти сразу прекращающийся, звон. — Советую вам быть осторожнее со словами и действиями, мисс Эренберг, а то мало ли чем может обернуть случайное слово. Ани не сразу понимает к чему он ведёт, а сам брюнет делает неопределённый жест рукой и уже сходя по ступенькам, обернувшись, с лёгкой, почти дружелюбной улыбкой, говорит: — Оно ведь как пуля — никогда не знаешь кого и в какой момент ранит.

Берегите себя, Ани.

***

Fields of Verden — Sabaton

«Война»

Что вам приходит на ум, когда вы слышите это слово? Разруха? Паника? Страх? Быть может всё вышеперечисленное? Что бы вы не ответили, вы будете правы и не правы одновременно. Война — это страх и грязь. Страх смерти, страх неудачи, страх за тех, кого можешь больше не увидеть и грязь. Война — это всегда грязь. Бесконечная грязь, но не та, что после дождя, а та, что после людей. Когда войне придёт конец нам всем конечно же расскажут о том, какие мы герои, да только никто не скажет о том, что «герои» не щадили мирное население, что далеко не все вышестоящие строго пресекали мародерство и насилие, что люди, которые будут потом стоять с медалями и дарить окружающим улыбку, сейчас окунают руки так глубоко в кровь, что неосознанно опускаются в неё с головой. Война — это смерть. Смерть не только физическая, но и духовная. Смерть человечности и всех возможных принципов. Она стирает границы в головах разных людей и рисует новые на картах самых разных стран, но она всегда одинакова. Она всегда была, есть и будет ужасна настолько, насколько позволяет время. Война всегда будет разрушать и ей не важно что она будет разрушать. И то, что несёт разрушения не может раз и навсегда их закончить, как хотелось бы тем великим умам, что нарекли это кровопролитие «Войной, что закончит все войны». Какая нелепость. Какой нелепый, мерзкий и совершенно неуместный фарс скрывается за этими словами. От этого тошнит. Гекидо отложил в сторону записную книжку и поправил немного давящий бинт. Казалось всего пару дней назад он точно также оказался в госпитале, а прошло уже больше месяца. Даже письмо успело прийти. Он с нетерпением ждал каждое. Её письма были той единственной вещью, что спасала его из лап происходившего вокруг ужаса. Он хранил каждое из них и каждым из них бесконечно дорожил. Дорожил ничуть не меньше, чем обладательницей рук их написавших. Родной взгляду почерк, лёгкий запах духов исходящий от бумаги — всё это дарило надежду на новую встречу и всё это было Анданту бесконечно дорого. Прошлое свое письмо он отправил из госпиталя. Тогда шла битва при Марне и осколок снаряда довольно глубоко вошёл в правое плечо, вплоть до кости, что совсем не благостно влияло на руку и возможность её использовать, однако же на удивление он восстановился довольно быстро. К стыду Анданта он крайне плохо помнил и что писал в письме, и как отправлял его — не то состояние было. Но что он помнил действительно хорошо, так это то, как он рисовал самую прекрасную девушку где-то внизу листа. Два хитро смотрящих в сторону осколка летней зелени, если быть точнее.

И если умирать, то только ради взгляда этих глаз

Впрочем время и ответное письмо внесли ясность и заполнили пробелы. Как оказалось, наш гений отправил письмо в конверте с печатью госпиталя, а вы уж поверьте, подобные печати в военное время отнюдь не радостные эмоции дарят и сказать, что Ани было страшно вскрыть конверт и начать читать — это ничего не сказать. У неё руки дрожали. Сильно дрожали. Сначала от волнения, а потом от гнева, потому что к концу письма ей хотелось собственными руками придушить этого, какое счастье, всё-таки живого идиота. Следующее своё письмо он отправил уже в нормальном состоянии и в нормальном конверте, но ответа пока не получил. Может не доставили ещё? Откуда-то справа, сквозь шелест и шум, донесся едва различимый стук низких каблуков.

Джонетсу

Джонетсу, как и Ани, была медицинской сестрой, но в отличии от второй чаще сталкивалась с солдатами, нежели с гражданскими. Необыкновенная женщина. И нет, не поймите неправильно, для офицера морской пехоты США, Гекидо Анданта, существовала только одна женщина и эта женщина ждала его за несколько тысяч километров через океан, но, не отметить личностные качества этой особы было бы преступлением. И речь именно про личностные качества, а не внешние данные. Она безусловно была красива и отрицать этот факт было глупо, но внутренняя её красота затмевала внешнюю многократно. Дважды едва выжившая под обстрелами, она несмотря ни на что продолжала работать не опуская рук, делая всё, что в её силах ради общей победы и ради будущего мира. Умная, красивая, бесконечно добрая и честная, но такая глубоко несчастная. Иногда Гекидо казалось, что с каждым днём эти синие глаза становятся все тусклее, а тоска во взгляде все заметнее за наигранным счастьем и фальшивой улыбкой. Каблуки стучали всё ближе и стоило ей оказаться в поле его зрения, как она тут же ответила на ещё не озвученный вопрос и даже не на один. — Нет, писем не приходило. Да, сейчас тебя ждёт очередная неприятная перевязка. — взгляд прямо в изумрудные глаза, — Не дождёшься. — Прям совсем никак? — Где ты хочешь чтобы я тебе краски достала? У меня нет ни одного знакомого художника, а сейчас их из ниоткуда достать не выйдет! — несмотря на то, что возмущение в голосе брюнетки преобладало, чем дольше она возмущалась, тем смешнее становилось ей самой, — Где мне их искать? У себя в декольте?! Извини меня, конечно, но даже там боюсь не найду! Под конец тирады и он, и она искренне рассмеялись. Про себя Андант отметил, что с губ медсестры не сходила улыбка, а на правой руке поблёскивало новенькое колечко с небольшим сапфиром, таким же насыщенно синим, как её глаза. Парень сел немного иначе, в попытке уловить игру света на гранях камня, за что сразу же получил подзатыльник от повелительницы бинтов и спирта. — Мне вот одно интересно, Гекидо, как Эренберг шило в твоей заднице терпит? Вот сколько общаюсь с тобой столько же и не понимаю какое терпение для этого надо иметь! — Вероятно также, как ты терпишь того, кто подарил тебе это кольцо, Джони. — Следите за языком, господин офицер, когда говорите о лучшем мужчине! — Так я и не о себе говорил… Синие глаза встречаются с насмешливым укором глубоких зелёных. — Я бы на её месте тебя убила. Так. Всё. Свободен. — Женщина поднимается на ноги и уже в пол оборота заканчивает мысль, — Учти, что ты здесь только на пару дней и… — она делает паузу, словно сомневаясь в правильности того, что собирается сказать.

Береги себя, Гекидо.