Касание крыльев голубой бабочки

      Первые капли росы легли на траву. Я шел по ней босиком, утренняя влага касалась голых ступней. Лучи восходящего солнца нежно ласкали мою макушку, его свет разливался по лесной поляне. Цветы только начинали раскрывать свои бутоны, однако в воздухе уже запахло олеандром, лютиками и пижмой. Еще немного — и округа озарится десятками разных красок лета, заключенных в саму природу.       Вдали зажурчал ручей, и я со всех ног бросился бежать. Не замедляясь ни на миг, вдыхая свежий после ночного дождя воздух, я нырнул в воду. От неожиданного холода из меня вышибло весь дух. Немного привыкнув к воде, я принялся нырять как можно глубже, изредка всплывая на поверхность, чтобы подышать. Плавал я легко, словно родился в воде.       Вода казалась безмятежной, а на вкус — мягкой и сладкой, будучи при этом кристально чистой. Вынырнув в очередной раз, я увидел, как пляшут солнечные блики на ее поверхности, словно чертенята. Как же мне сейчас хотелось взять их в ладони, чтобы почувствовать их тепло, почувствовать этот небесный свет. Но вместо этого я лег на спину, доверившись ручью и позволив ему нести меня, куда угодно.       Стоило на миг расслабиться, отдавшись теплому весеннему утру, как в мысли ворвались воспоминания. Первое, что я вспомнил, были серые, подобно дождю, глаза Николины. Стоило мне их представить, как кровь по венам побежала быстрее. Вчера вечером она танцевала вокруг костра, как древняя богиня, пока наши родители пели старинные песни в честь наступающего солнечного затмения, что считался для моего народа хорошим знаком — оно означало, что посаженный урожай будет хорошим и богатым.       Мой отец играл на лютне мелодию, которой его научил еще мой прадед. Николина, танцевала под нее, двигаясь так же плавно, как лодка на воде. Я следил за каждым ее движением, пока она не подмигнула мне с озорством. К щекам сразу же прилил жар, а кончики ушей запылали. Я так и не понял, что на меня так подействовало — то ли жар костра, то ли сама Николина. Но сейчас, охлажденный водами ручья, я наслаждался воспоминаниями вчерашнего вечера.       Яркий луч солнца ударил мне в глаза сквозь веки, словно пытался вывести из мира грез. Неожиданно я рассмеялся, да так по-детски, что застучало в висках. Купаясь под сенью голубого неба и серебристых облаков, что казались мне легче пуха, я был невероятно счастлив.       Мое внимание привлекло дно ручейка, я мог коснуться его рукой, стоило только нырнуть поглубже. Я видел, как сверкали разноцветные камни, усыпав собой все дно. Одни были гладкие, изумрудного цвета, другие — в белую крапинку, некоторые не умещались на ладони, а какие-то из-за маленького размера было сложно поднять. Но я с упорством нырял все глубже ко дну, набирая в ладонь как можно больше камней. И вот, раскрыв руку, я увидел, как влажные камни разной величины блестели от лучей солнца. Они переливались на свету, как драгоценности.       Не веря своим глазам, я заметил, как что-то еще блеснуло на дне ручья. Набрав как можно больше воздуха в легкие, я нырнул туда, слегка запутавшись в водорослях. Но зрение не подвело меня: то, что я нашел, было чудом. Настоящий восторг поднимался от самого моего сердца, угрожая накрыть с головой, подобно волне. С легкостью выпрыгнув из ручья, я присел на уже успевший согреться песок, и он приятно грел мои ступни.       В моих руках лежала ракушка — настоящее речное сокровище. Мне показалось, что сама удача поцеловала меня. Теряя терпение и пытаясь сохранить хрупкое самообладание, я начал осторожно вскрывать раковину, стараясь ничего не повредить. То, что оказалось внутри, заставило меня ахнуть. В раковине лежала жемчужина идеально округлой формы, имевшая цвет лунного света. Я поднес ее ближе к глазам, обдав теплым дыханием, чтобы удостовериться, что это не сон.       Редко кому удавалось найти речной жемчуг, а сейчас он ютился в моей ладони. Дрожащими пальцами покрутив его и осмотрев со всех сторон, я заметил, что каждая сторона блестит по-своему, начиная с серебристого цвета и заканчивая бледно-розовым. Я не знал, что с ней делать. Мне хотелось с улыбкой прибежать к отцу, и чтобы он угадал, что я сегодня нашел. Хотелось прийти к матери, показать ей жемчуг. Хотелось встретиться с Николиной и вложить его в ее ладонь. В это утро я каждой клеточкой чувствовал жизнь, возвращаясь домой.       Ноги несли меня обратно через то же самое поле, но я уже не обращал внимания на праздник цветов, не слушал, что нашептывает ветер лесу. Перепрыгивая через поваленные деревья, я выскочил на тропинку, что вела к дому, и только ступив на нее, я смог перевести дыхание, чувствуя, как вспотела рука, которой я сжимал свою находку.       Мой дом был самым крайним, прямо возле изгороди; а дальше тянулось зеленое поле. Я со скрипом распахнул калитку, еще издалека заметив, что мама накрывает стол под Яблоней. У нас был свой небольшой яблоневый сад. Каждый год отец собирал хороший урожай и мы продавали его на базаре.       — Мама, мама! — кричал я, что есть сил, успев только войти.       Мама подняла на меня свои добрые голубые глаза. Улыбка сверкнула на ее красивом лице, чуть тронутом змейкой морщин. Одной рукой она гладила нашу кошку, что уселась на скамейку, а другую уперла в бок, делая вид, что сердится — но я знал, что она мне рада.       — Ты снова бегал купаться на речку, ничего не сказав нам с отцом? — раздался ее строгий голос.       — Прости меня, вы спали. Я не хотел вас будить, — оправдание прозвучало сбивчиво и слабо.       Я готов был захлебнуться обуревавшим меня желанием рассказать маме все, что приключилось со мной за утро. И когда молчать больше не было сил, слова полились, как река:       — Мама, ты не представляешь, что я нашел. Ты такого еще никогда не видела, я уверен, — она удивленно подняла бровь, черты ее лица смягчились. — Значит, я как обычно купался в реке, разглядывал всякие камни, как вдруг мое внимание привлекло что-то блестящее. Это была ракушка, мама, а в ней — жемчужина!       Я запрыгал на месте от удовольствия, не сумев сдержать восторг. Моя рука разжалась, являя блестящую поверхность жемчуга, что все так же переливался на солнце. От потрясения мама так широко раскрыла глаза, что я еще больше засмеялся, чувствуя, как капельки пота выступили на лбу. Представляю, как удивится отец; как будет улыбаться Николина, ведь никто еще не дарил ей такого подарка.       — Сынок, это настоящее чудо. Я видела жемчуг лишь однажды в детстве, как тебе удалось? — в голосе матери читалось неподдельное восхищение. — Я немедленно позову отца.       Только она захотела сдвинуться с места, как со стороны калитки раздался знакомый голос:       — Хозяева, вы дома?       Через мгновение отец уже был на пороге. Я был раздосадован, что нам помешали. Сначала ему нужно было увидеть мой жемчуг, а потом отвлекаться. Пришедшим, оказался наш сосед. Он был явно чем-то встревожен. Я тихо подошел к отцу, не давая о себе знать. Сосед что-то горячо ему рассказывал. Возбужденный и весь взмокший, он так рьяно размахивал руками, что странное беспокойство проникло мне в душу.       Недолго думая, мама подошла к ним, сразу включившись в разговор. Стоило ей подойти, как они понизили голоса, перейдя почти что на шепот. У меня холодок пробежал по спине, когда мама закрыла рот рукой, пытаясь сдержать то ли крик, то ли возглас.       Я не мог подойти ближе, пока меня не позовут. Но что-то мне подсказывало, что я там буду не к месту; и отец не обрадуется моему появлению, так что сейчас я мог только ждать. Надо же, я почти позабыл про свою находку, пока наблюдал за чужим разговором.       Вернувшись за стол, я уселся на скамейку, где мирно спала свернувшаяся клубочком кошка. Стоило мне коснуться ее, как она зевнула, вытягивая от удовольствия передние лапы. На столе стояло парное молоко — наверняка его принесла жена соседа, она всегда заботливо предлагала нам домашнее молоко, творог и сыр. Мне очень нравилась эта женщина, которая всегда была неизменно добра со всеми детьми. Ведь, к сожалению, собственных детей у нее с мужем не было. Наверное, это сильно ее печалило, хотя она никогда не подавала вида. Молясь каждую ночь перед сном за свою семью, я втайне еще просил благословения для их семьи, думая, что хорошие люди должны быть вознаграждены.       Мой взгляд нечаянно коснулся неба. Еще совсем недавно на нем не было и облачка, а сейчас его затягивали тяжелые тучи, что тянулись с востока. Это встревожило меня, однако солнце продолжало ярко светить, и я отбросил дурные мысли. Сегодня ничто не должно испортить моего настроения.       — Аллей, сынок, — голос отца вывел меня из оцепенения, — мы с мамой должны ненадолго уйти, нас ждет совет. Ты, главное, дождись нас, никуда не уходи. Мы очень скоро вернемся.       Голос отца дрожал. Это было не похоже на крепкого мужчину, которым он был. Его глаза были слегка влажными, и я начал переживать еще больше.       — Скажи мне, что случилось, папа? — как оказалось, мой голос тоже дрожал.       — Я обязательно расскажу, как только вернусь. Только будь дома и никуда не уходи! — отец потрепал на прощание мою макушку.       В ответ у меня получилось лишь слабо улыбнуться, сжимая жемчужину в руке. Я кожей чувствовал беду, что буквально повисла в воздухе.       Я видел, как родители уходят в сторону деревни. Если на совет собирали всех, значит, действительно случилось что-то серьезное. Я чувствовал, как между ребер стучит мое сердце. Вдруг над головой прокричал ворон, да так громко, что я от испуга подпрыгнул на месте.       Делать было нечего, я должен был как-то себя занять, да и отец запретил выходить из дома. Мне ничего не оставалось, как пойти и позавтракать в одиночестве. Как же не хватало привычных шуток отца за столом и смеха матери. Сейчас только кошка мурлыкала под боком. Я съел несколько блинов — таких же вкусных, как и всегда — и запил их еще теплым молоком.       Позавтракав, я решил сделать по дому что-то, что обычно делал отец, и первым делом направился в конюшню. Конь отца давно ждал его. Я дал ему душистого сена. Папа никогда не разрешал мне ездить на его лошади. Он купил ее три года назад на ярмарке и с тех пор они не расставались. Конь был действительно красивый. Черный, как вороново крыло, с горящими обсидиановыми глазами. Его кожа так и блестела на солнце, а из ноздрей вырывался пар. Я никогда не видел коня беспокойней. Мне кажется, что прошлый хозяин просто не смог с ним совладать, потому и продал. Но отец ни разу не пожалел. Вместе они обскакали уже немало сел и деревень, где отцу всегда были рады — его уважали и любили.       Я положил руку ему на загривок. Конь сразу же посмотрели в мои глаза — я видел в них силу, своенравность и страсть. Если бы было можно, то я бы запрыгнул на него без уговоров, с лихвой отдавшись быстрому галопу, чтобы бег показался полетом.       — Какой же ты красивый, Август! — восхищение вырвалось из моих губ.       Уверен, что сейчас в моих глазах читалось неподдельное благоговение. Я любил этого коня, и сейчас был рад, что он разрешил мне к нему прикоснуться. В этот момент между нами установилась незримая связь. Его неспокойный характер передался мне, внутри все зудело и кипело. Но Август так резко заржал, что я отпрянул — и нить оборвалась. В ушах зазвенело, а конь встал на дыбы. Больше я не рискнул его беспокоить. Чувство было такое, будто бы из меня вытянули всю энергию, что совсем недавно била живым ключом.       Вымотанный, я решил еще раз взглянуть на жемчужину — не привиделась ли она мне. Но драгоценность все так же была со мной, небольшого размера, с нежным розоватым свечением. Ее вес ощущался с трудом. Спрятав жемчуг как можно лучше во внутренний карман рубашки, я улегся на стог сена, что так заботливо скрутил отец. Оно показалось мне таким удобным, таким мягким, словно перина, что, сладко зевнув, я ненадолго закрыл глаза — и тут же меня потянуло в сон. Прежде, чем погрузиться в манящий сонный мир, я почувствовал, как что-то нежно коснулось моей щеки, словно пухом провели по коже, так же легко, почти что невесомо. Этого было достаточно, чтобы почувствовать себя в безопасности и на время забыться.       Где-то вдалеке прогремел первый раскат грома, настолько оглушающий, что я открыл глаза. В воздухе пахло подступающим дождем. По небу гуляли тяжелые тучи, словно налитые свинцом, они грозились обрушиться на землю каскадом молний. Не было видно и краешка голубого неба. Но сколько же я тогда проспал? Родители наверняка должны были вернуться.       Первым делом я решил проверить сад, но когда прибежал туда, меня встретила лишь тишина — и в этом давящем безмолвии не было ничего, кроме угрозы, что скоро небеса разверзнутся и прольется дождь. Только налитые красным яблоки висели на деревьях как ни в чем не бывало, им было все равно на быстро меняющуюся погоду. Кто-то убрал со стола посуду, исчезли блины и молоко, а кошки и след простыл. Оставалось лишь пойти домой.       Стоило мне ступить на крыльцо, как я услышал родительский голос: отец с матерью разговаривали о чем-то на повышенных тонах. Я знал, что подслушивать за родителями будет некрасиво с моей стороны, но ничего не смог поделать с любопытством, что росло с каждой секундой.       Сойдя с крыльца как можно тише, я заглянул в окно, что выходило на веранду. Белый тюль, качаясь от легко сквозняка, не давал родителям меня заметить. Мама что-то горячо доказывала отцу, пока тот сидел, оперевшись руками в колени. Мой взгляд бегал между ними и я все никак не мог взять в толк, что они обсуждают. Глаза матери блестели от накативших чувств. Отец попытался взять ее руки в свои, но когда она отпрянула, я не выдержал и зашел в дом.       Они определенно не были готовы меня видеть. Мама было потянулась в мою сторону, но отец опередил ее одним движением руки. Я чувствовал, что между нами поселилась какая-то невысказанная печаль, известная только им двоим. Такие вещи всегда чувствуются, особенно когда они касаются любимых. У меня ком стоял в горле от волнения.       — Где ты был? Я просил тебя оставаться дома, — первым заговорил отец.       — Я спал в конюшне, а проснулся, когда услышал гром. И сразу же пришел сюда, — мой ответ удовлетворил отца, он кивнул, и тогда я продолжил: — Но где были вы? И что вас так расстроило?       Я с надеждой посмотрел на маму, надеясь, что она все расскажет — но нет. Она с мольбой посмотрела на отца, и тот снова заговорил:       — Аллей, сынок, понимаешь, мы с мамой были не на совете, — его голос смягчился, что не внушало мне доверия. — Мы были в доме Николины. Ее родители позвали нас и других соседей.       — Но зачем?       Мое терпение заканчивалось. От непонимания происходящего сводило мышцы.       — Скажи ему уже, наконец, — не выдержала мама. — Или я скажу сама.       — Аллей, — отец снова обратился ко мне, — Николина, она… она больна. Очень больна. Мы не знаем, насколько это опасно, и сейчас ее лучше не посещать…       Что говорил отец дальше, я уже не слышал. Какой в этом смысл, когда мир уходит из-под ног. Только сегодня утром я собирался вручить ей подарок, хотел увидеть ее жизнерадостную улыбку, услышать беззаботный смех. Я побежал к ней домой, чтобы убедиться, что она жива, что она все так же дышит и может шутить, что отец ошибся и на самом деле все хорошо, что с Николиной все хорошо. Мои ступни горели, а горячее дыхание обжигало сухие губы.       Не знаю, сколько я так бежал, но когда увидел колодец, то вдруг понял, насколько сильно мне хочется пить. Вода была холодной, и ко мне сразу вернулась энергия. До дома Николины было недолго, поэтому я припустил со всех ног. Красная крыша виднелась издалека, ее мог заметить любой путник. Это был один из самых добротных домов в нашем поселке и здесь никому не отказывали в ужине или ночлеге.       Еще не успев приблизиться вплотную, я увидел, как на ветру шатается калитка в ограду. Детей, младших братьев Николины, нигде не было видно, что было на них не похоже: обычно они круглыми днями носились по улице. И тут меня сковал леденящий ужас. Дом казался пустым и одиноким, словно в нем в самом деле поселилась болезнь. Я бесшумно зашел за ограду — даже собака не залаяла, — прикрыв за собой калитку. Мне и в голову не пришло позвать хозяев — так было страшно подать голос. Я уже начал было сомневаться, что пришел по адресу, но увидел сгорбленную фигуру старика, мирно сидящего на завалинке; это был дедушка Николины. Я вздохнул с таким облегчением, словно сотню лет не видел живых людей.       — Здравствуйте, — я постарался поздороваться как можно бодрее, но на меня даже не обратили внимания. Тогда я повторил: — Здравствуйте, дедушка.       На этот раз меня услышали. Дедушка, до этого понуро сидевший, поднял на меня свои глаза, и я увидел не вчерашнего старика, что рассказывал нам былины у костра, а изможденного старца, что еще больше постарел за одну ночь. Его глаза, покрасневшие от пролитых слез, заволокло пеленой тумана. Он смотрел на меня, но казалось, что не видел. Я перевел взгляд на его руки — они дрожали от переизбытка чувств. Не выдержав, я рухнул рядом с ним на колени и взял старика за руку.       — Аллей, это ты? — я еще крепче сжал его пальцы. — Ох, Аллей, у нас такое горе.       Я хотел спросить, что случилось, хотел узнать, что с Николиной, но дедушка разрыдался горючими слезами. Я не мог тратить время на его успокоение. Ноги сами повели меня в избу.       Дверь оказалась не закрыта; я лишь толкнул ее, и она отворилась. В доме царили сумерки, а воздух казался затхлым и сырым — так всегда пахнет, когда в доме есть больной человек. Из гостиной раздавалось глухое рыдание — пройдя туда, я увидел отца Николины и ее плачущую мать. Они не сказали ни слова, только подняли на меня свои красные глаза. Но разговоры были ни к чему — что могут сказать родители, убитые горем? Возле матери Николины сидела ее сестра, Варвара. Она-то мне и указала взглядом на комнату моей подруги.       Готов поклясться, что пока я шел, ноги у меня подкашивались от волнения. Сердце в груди металось испуганным зверем, которого поймали в силки. Я запустил руку в карман, сжав жемчужину до побелевших костяшек. Ничто не помогало.       — Николина, — я произнес ее имя сдавленно и тихо, словно на моей шее лежала чья-то рука.       Я увидел ее лежащей на кровати среди вороха подушек, без чувств. Подойдя ближе, я опустился на край постели. В первый раз в жизни мне нечего было сказать, нечего было думать — настолько меня поразил ее внешний вид. Окаменелая, с пересохшими губами и бледной кожей, она не подавала никаких признаков жизни. Если бы не ее сдавленное дыхание, то я бы перепугался еще больше.       — Что же с тобой стало? — пока я говорил, внутри меня переворачивался мир.       Я осмелился взять ее за руку, чего бы не сделал, будь она в сознании — храбрости бы не хватило; но сейчас это не имело значения. Кожа Николины горела огнем — ее определенно лихорадило, но я не видел на ее коже и капли пота. Казалось, что она сгорает изнутри.       Всеми силами я отказывался это признавать, ведь еще вчера мы смеялись, да так громко, что гул стоял в ушах. А сейчас она была больна. Даже ее роскошные волосы перестали отливать медью и стали напоминать скорее ржавчину.       Возле кровати в стакане стояли лютики. Наверняка их нарвали для Николины братья. Но цветы выглядели совсем невесело, несмотря на свою свежесть. Их головки сникли, тронутые первым дыханием смерти, которая уже и без того слишком близко подобралась к Николине.       Не зная, что делать, я был готов расплакаться от отчаяния. Это было не похоже на обычную простуду — иначе бы ее семья так не горевала, а весь поселок не был так обеспокоен, гадая, отчего же кожа крепкой и здоровой девушки, чьи губы обычно такие же алые, как вишня, а щеки всегда налиты румянцем, стала гореть огнем.       Еще раз взглянув на нее, я решил выйти к ее семье. Они все так же сидели в гостиной. Отец семейства мрачно смотрел в окно, а Варвара укачивала в объятьях сестру; та подняла на меня свои заплаканные глаза — и тут я обомлел: в них было столько неприкрытой ненависти.       — Это все ты виноват! — не успел я ничего сообразить, как мама Николины набросилась на меня. — Твоя вина, что моя девочка больна! Ты годами вбивал ей в голову бредни про волшебных существ, уводя на долгие часы в лес. А она верила тебе. Верила всему, что ты ей рассказывал. Всем твоим сказкам. Зачем? — она почти что кричала. — Зачем ты это делал?       — Не нужно, Зарина, не нужно, — вмешалась Варвара; она обхватила сестру руками, когда та зашлась в истошном рыдании.       — Что вы такое говорите?       Меня била крупная дрожь. Я не понимал, в чем меня только что обвинили. Разве я мог нанести вред Николине?       — Николину нашли сегодня утром недалеко от лесного озера. Там, куда всем запрещено ходить. Она была вся мокрая и лежала на берегу без сознания. Мы даже не знали, что она не ночевала дома. Ее нашел лесник. Скажи мне, вы хоть раз были там? — спросил отец Николины.       — Нет, конечно, нет, — я говорил с такой горячностью, что даже покраснел. — Я бы никогда не посмел привести туда Николину.       — Ты все врешь, — Зарина все никак не могла успокоиться. — Врешь!       — Аллей, тебе лучше уйти, — Варвара смотрела на меня почти умоляюще. — Ты сможешь прийти потом, но сейчас тебе лучше уйти.       Мне больше нечего было здесь делать. Я не мог даже посмотреть им в глаза, так что просто вышел из дома. На улице уже вовсю хлестал дождь, тяжелые капли скатывались по моей одежде и щекам. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько опустошенным и уязвимым. Дорога домой была длинной, дождь не переставал лить не на секунду, и я весь промок. Дошел, когда на улице уже полностью стемнело.       Мама ждала меня в дверях с тускло горящей свечей в руке. Она стояла в ночной рубашке, а на плечах была накинута теплая шаль, волосы были убраны в тугую косу. Я сразу же упал в ее объятья, плача, как маленький мальчик, пока она гладила меня по голове. Я еще не знал, что делать, когда любимые болеют, а ты никак не можешь им помочь. А еще страшнее то, что это могло случиться по твоей вине. Ведь что-то привело Николину в лес.       Переодевшись в сухую одежду, я лег под одеяло, желая как можно скорее провалиться в сон. Мама погасила последнею свечу, и я остался в полной темноте, где кошмары всю ночь давили мне грудную клетку. Мне снилась Николина, тонувшая в глубоком озере, словно ее кто-то тянул ко дну. Она все кричала, пыталась звать меня по имени, но только больше захлебывалась водой. Ее глаза стали цвета болотной тины — а потом какое-то чудовище запустило в нее свои когти, распарывая ее нежную кожу, забирая по частичкам ее красоту и жизнь.