Игра вслепую

      Мандрейк никогда не имел склонности к созерцанию, но мог быть наблюдательным. Тогда, когда это было для него выгодно.       Сейчас единственное, что он мог — наблюдать. И он смотрел. Слушал. Думал. Даже не только о том, что сделал бы со своими тюремщиками, если бы имел возможность. Он искал выход, потому что побег оставался единственной внятной целью; месть, война — всё потом, когда-нибудь, может быть.       Он мог только наблюдать, думать или спать, и порой в мыслях углублялся дальше в прошлое, чем ему хотелось бы. Со злостью отмахивался от воспоминаний, заставлял себя сосредоточиться на том, что ближе. Например, он до сих пор не понимал, почему лифмены не убили его. (Потому что дураки, которым честь не позволяет убить раненого и безоружного врага?) Они не старались выбить из него информацию, не пытали просто из мести — заперли, и всё.       Мысль, что его не принимают достаточно всерьёз, раздражала, но на самом деле, так оно к лучшему. Мандрейк не боялся пыток и боли — считал, что ничем, до чего способны додуматься зелёные, его не пронять, — но надо быть полным идиотом, чтобы огорчаться, что его не трогают! Идиотом он себя не считал.       А ему даже спать не мешали. Если он спал или притворялся, что спит, — проверяли верёвки тихо и не трогая его. Всё так же кормили дважды в день, и раз в день – выводили в уборную, как и приказано, не развязывая руки.       Не водили бы – в камере было бы куда более грязно даже несмотря на то, что пару раз прошёл дождь. Мандрейк мог не обращать внимания на грязь, хоть она ему и не нравилась (нет, болото и гниль – это другое!)… а вот лифмены, видимо, нет.       И даже так кухонная девка начала морщить нос каждый раз, когда заходила в камеру. Ну да, грязно. А чего она ожидала? Мандрейку было плевать, вот только девчонка, похоже, пожаловалась лифменам-стражникам. И они, недолго думая (или вообще не думая, с этих станется!) решили его помыть. Не нарушая приказов. Просто окатили водой несколько раз. Мандрейк ругал их такими словами и конструкциями, что девчонка убежала, а у мальчика с дудочкой покраснели уши. Пол в камере же превратился в грязевую лужу, мини-болото, и оставался в таком виде ещё несколько дней.       Мандрейк окончательно уверился, что Ронин издевался, приставив к нему этих придурков. Но предъявить претензии было некому, только запомнить и прибавить пункт к списку, за что потом отомстить. Правда, через пару дней стало уже всё равно.       Он наблюдал, и это приносило свои плоды, пусть пока он не понимал, куда девать полученные сведения. Кухонная девушка, которая приносит еду — не из местных, хотя он так и не смог понять, откуда. А болтливый мальчишка — не просто рядовой солдат, он как-то связан с Ронином. Сын, более дальний родич, ученик? Мандрейку никогда даже в голову не приходило, что у Ронина может быть сын. Что у него вообще есть родственники.       Хотя что-то, кажется, было в докладах разведки… Тьфу на разведку, и пусть их сожрут черви, если ещё не сожрали.       Когда Ронин сам явился к нему — Мандрейк увидел в этом шанс. Не то чтобы он был очень хорош в импровизации, но тут идея оказалась простой.       Просто дать лифмену то, о чём тот спрашивает, и пусть подавится.       Он знал, как Шонелли встретит Ронина. Она любого чужака встретит так. Даже с ним самим она, тогда вожак бродячей шайки, сразилась прежде, чем признать его главенство... Если, конечно, генерал вообще доберётся до неё, ведь болото всегда гостеприимно открывает лифменам объятия — как трясина, которая, лишь попади в неё, уже не отпустит. Пускай его подданные по большей части тупы и безмозглы, но их много, чужаку непросто будет пройти незамеченным (то, как «зелёные» пробрались в его логово, чтобы украсть бутон, он решил считать случайностью). Да, никто из рядовых лифменскому командиру и в подмётки не годится, но они измотают его. А потом либо он найдёт Шонелли, либо она его.       «Переговоры». Абсурдная мысль. Вот они, единственные возможные переговоры — клинок в глотку.       Что ж, если Ронину хочется делать глупости — его право. А Мандрейк собирался воспользоваться подвернувшейся возможностью, так что, когда тюремщик в очередной раз зашёл в камеру, сообщил со злорадным торжеством:       — Знаешь, а я ведь послал твоего генерала на верную смерть… Как тебе идея?       — Ты врёшь, — уверенно ответил молодой лифмен.       — Может быть, — усмехнулся Мандрейк. — Хотя зачем мне врать? Его уже не спасти, так почему бы мне не поделиться с кем-нибудь своим успехом?       — Да о чём ты болтаешь?!       — О том, что твой генерал отправился в болото, полагаясь на мои слова. Ты ведь слышал разговор. Не верю, что не подслушивал.       — Нет, не подслушивал!       Но выражение его лица ясно говорило: хоть что-то он слышал. Мальчишка совсем не умел держать лицо. Такой предсказуемый.       — Но слышал, — осклабился Мандрейк. — И понимаешь, о чём я говорю. Твой генерал полез в змеиное гнездо, и ты, мальчишка, ни-че-го не можешь сделать.       — Я… я могу…       — Ничего ты не можешь.       — Ты… ты… грязный ублюдок! Мало тебе досталось!       Мальчишка на взводе. Отлично. Ещё немного, и кинется… нет, не убивать его, максимум — врезать по морде. Но скорее кинется спасать своего командира, забыв о здравом смысле и приказах.       — Если даже я тут подохну, — Мандрейк говорил негромко, неторопливо, давая собеседнику осознать каждое слово, — то зная, что и он тоже сдох. Что все вы скоро последуете за ним, ведь другого такого командира у вас нет.       Он замолчал, потому что спохватился: увлекшись, ненароком похвалил заклятого врага. Но сказано и так достаточно. Юный лифмен побледнел и стиснул кулаки; сверлил его ненавидящим взглядом, будто надеялся прочесть мысли и узнать, не солгал ли он.       Вся красота ситуации в том, что нет, не солгал. Потому злорадство и презрение в его глазах были искренними — мальчишка это чувствовал.       И не выдержал.       Даже не ударил напоследок. Слабак.       Как только затихли шаги, Мандрейк довольно оскалился. Теперь, когда за ним не наблюдают, пора снова попробовать верёвки на прочность.       …но в одиночестве он оставался всего несколько минут. Потом тюремщик вернулся, и не один.       — Тиль, пожалуйста, мне очень нужно уйти! Подмени меня!       Мандрейк, не сдержавшись, гортанно зарычал. Проклятый Ронин всё-таки воспитал у своих безголовых подчинённых ответственность!       Немного утешала только мысль, что Ронина он больше не увидит. Но даже в ней ощущался какой-то подвох, тонкая заноза неправильности.       Мандрейк витиевато выругался вслух. Ни легче, ни понятнее не стало.

***

      «Это действительно интересный вопрос».       Да, куда уж интереснее…       Ронин снял капюшон — не было никакого смысла сейчас прятать лицо. Его уже узнали, причём раньше, чем начался разговор. Кажется, о разведке болотников он имел куда меньшее представление, чем думал. Не внушает оптимизма.       Лейст сказал: «Такой разговор не стоит вести на ногах» — и предложил сесть «вот хотя бы на эту корягу». Его солдаты, повинуясь какому-то незаметному жесту, совсем исчезли из поля зрения, хотя наверняка оставались где-то неподалёку. Но, захоти Ронин убить его, вмешаться они вряд ли успеют… Они, определённо, оба это понимают. Интересная деталь.       — Вам повезло, что вы смогли забраться так далеко, — задумчиво сказал разведчик. — …Впрочем, не совсем. Везение ведь предполагает случайность.       А то была не случайность — Ронин окончательно укрепился в своих подозрениях. Его «вели» почти от самой границы. Он ответил осторожно – как делают первый, пробный выпад в поединке:       — Но в нынешней ситуации было бы глупо полагаться на случайность, не так ли?       Он никогда не был хорош в том, чтобы играть словами. Но попытается и, может быть, что-нибудь получится, потому что это не Мандрейк. Вдруг подумалось, что болотный князь — единственный представитель их народа, с которым он до сих пор разговаривал: не перебрасывался резкими фразами в бою, не отвечал на «Сдавайтесь» — «Лифмены не сдаются!», не вёл допрос (что, впрочем, случалось очень редко) — а именно говорил. Только с Мандрейком ему случалось вести пусть полный неприязни, но всё-таки осмысленный разговор.       — Разумеется, — Лейст тонко улыбнулся. — Уверен, что и вы не полагаетесь на случайности.       — Я… — нет, он не понимал, что сейчас рассчитывает услышать его собеседник. Фраза не была брошена просто так, никак не могла быть, но ему не удавалось уловить нужные оттенки смысла. В чём он не полагается на случайность? Что он должен подтвердить или опровергнуть? Нет, это безнадёжно — он безнадёжен в том, чтобы изъясняться полунамёками. Он сказал просто и резко: — Если я не вернусь, вашего князя убьют.       Он не отдал такого распоряжения. Если он не вернётся, Шиану решать, как поступить с пленником. Но болотнику неоткуда об этом знать.       На лице того не отразилось ничего, а тон был спокойным, даже почти лёгким:       — О, поверьте, всецело в моих интересах, чтобы вы вернулись. Нам ведь тоже очень повезло, что вы забрались так далеко.       Ронин неопределённо покачал головой, не думая о том, что незрячий собеседник не различит жеста. Он и не имел ничего в виду — просто не знал, что сказать. Спросить, почему в интересах Лейста, чтобы он вернулся в лес?       Но тот заговорил первым:       — Я знаю, что происходит нечто, что никогда не происходило раньше. Знаю, что лес умирает по неведомой и не поддающейся контролю причине. Знаю, что мёртвые двигаются. Нужно ли мне знать ещё что-то, генерал, чтобы понять, что нам необходимо перемирие, а может, и не только оно?       Вот так вот просто?       Кажется, он сказал это вслух.       — Вы предпочитаете говорить прямо — что ж, я могу говорить прямо, — хмыкнул Лейст. — Так что ещё мне нужно знать?       — Мандрейк…       — Останется вашим пленником. Я понимаю. Вам нужны гарантии — хоть какие-то, — он сказал это после небольшой паузы, так что казалось, будто сперва хотел произнести что-то другое.       Ронин снова подумал о том, как странно говорить с болотником столь спокойно и рационально.       — А тебе?       Он готов был признать открыто, что не понимает собеседника. Не понимает его мотивов, его логики, странной для болотника — но и на лифменскую не похожей.       — Вы рискнули жизнью, отправившись в болото. Это ли не достаточная гарантия ваших намерений?       А вот Лейст, похоже, понимал его достаточно хорошо. Может ли быть так, что у разведки болотников больше сведений о командирах противников, чем у лифменов? Это было бы… Ронин не мог подобрать слово: неприятно, опасно, глупо… обидно?       — Что ж, раз мои намерения тебя устраивают — что теперь?       — Теперь нужно донести их до тех, кому подчиняются бойцы, а не горстка разведчиков, — Лейст невесело усмехнулся. — И, если понадобится — вбить в их упрямые головы.       — Тогда — к этому вашему Хэмлоку?       — Нет, к Шонелли.       — Но ты сказал…       — Я помню, что сказал. Но Хэмлок — лживый ублюдок. А Шонелли… да, она попытается убить вас. Несмотря даже на моё поручительство. Если не сумеет — тогда сможете с ней поговорить. Договориться.       — Это… странно.       — Не более странно, чем то, что вы пришли к нам. И да, угроза жизни князя её не остановит — только разозлит. Думать она начнёт потом. Так что не стоит. В лучшем случае она сумеет сдержаться и вас отпустит, но ваша цель ведь не в этом?       — Ты прекрасно знаешь, что не в этом, — с нотой раздражения отозвался Ронин. Лейст слишком много знал и понимал, чтобы он мог чувствовать себя спокойно. Он ведь действительно думал, не пригрозить ли Шонелли жизнью заложника, чтобы она послушала его. — Я понял тебя. Не будем терять время.       Он снова накинул на голову капюшон плаща: не стоило раньше времени привлекать внимания.              Отчасти Ронин недоумевал, как Лейст, незрячий, передвигается по болоту, которое даже для своих жителей куда более недружелюбно и опасно, чем лес для зелёного народа. Топи всё равно, кто в неё провалится.       Однако болотник, похоже, не видел в том проблемы. Он шёл небыстро, но уверенно, даже не ощупывая землю перед собой посохом. Ронин не выдержал, пробормотал:       — Не хотелось бы попасть в трясину, — хоть и понимал, что это невежливо по отношению к его спутнику. (Странно думать о вежливости к болотнику.)       — Я знаю здесь все тропы, — спокойно отозвался тот, совершенно правильно поняв, что Ронин имел в виду. — Но если вам так будет спокойнее…       Лейст негромко свистнул, и на зов выскочила юркая, похожая на уродливую ящерку тварь. Он коротко приказал: «В гнездо. Посуху», — и дальше шёл за ней след в след, похоже, различая на слух, куда ящерка ступала.       Ронин не поблагодарил сразу за такую заботу о его душевном спокойствии (слишком противоестественным сперва казалось благодарить болотника), а потом уже глупо было что-то говорить.       Они больше часа пробирались мимо тощих, больных с виду, а то и мёртвых деревьев, озерков мутной стоячей воды, на которой лопались пузыри неприятно пахнущего газа, зарослей жёсткой осоки. Прошли по ковру грязно-зеленоватой ряски, которая колыхалась от каждого шага, — Ронину трудно было не думать о тёмной воде под ней и о том, что он тяжелее что ящерки, что Лейста. Но вряд ли тот забыл о такой детали. Вряд ли в его интересах утопить лифменского генерала в первой попавшейся луже.       Болото казалось вымершим: они не встретили никого из местных жителей (случайно ли, ведь кое-кто не любит полагаться на случайности?), пока не добрались до завала брёвен и веток над разливом мутной воды. На нём то тут, то там мелькали скрюченные фигурки болотников — то ли часовые, то ли просто бездельники.       Туда через топкий участок вели связанные из сухого тростника мостки; прежде чем вступить на них, Лейст отослал своего проводника.       — Вот и пришли. Стражники не посмеют проверять, кто меня сопровождает, так что к Шонелли мы должны пройти без проблем. И… не обманывайтесь её голосом, — тихо предупредил он.       — Что?       — Сами услышите. Пока мы идём, ничего не говорите, хорошо?       Ронин кивнул, потом, спохватившись, ответил вслух:       — Хорошо.              Их действительно никто не остановил, не задал ни единого вопроса. Лейст уверенно пробирался по пробитым в мёртвой древесине лазам, шёл по шатким мосткам, взбирался по веревочным лестницам, прицепив посох к незаметному креплению за спиной.       Наконец они вышли на обширную площадку наверху, с которой открывался отличный вид на окрестности — ну, за исключением того, что Ронин назвал бы вид на топь каким угодно, только не «отличным».       — Давно не виделись, Шона, — негромко сказал Лейст, и его голос звучал на удивление тепло.       Кто здесь генерал, стало понятно ещё до того, как на приветствие обернулась тварь, которая стояла под потрёпанным штандартом, увенчанным мышиным черепом. Это существо слишком выделялось среди прочих, кто был здесь.       Первое, что бросалось в глаза при взгляде на Шонелли — четыре руки и хитиновые пластинки-чешуйки, покрывающие тело: не доспех, а естественная броня, где-то крупные, в ладонь, где-то совсем мелкие. Второе — оскал, полный острых как иголки зубов (или, может быть, это была приветственная улыбка). А ещё жёлтые глаза и длинные тонкие пластинки хитина на половине головы — гротескное подобие волос.       Пожалуй, Ронин не заподозрил бы в ней особь женского пола, особенно если бы столкнулся на поле боя. Там вообще не то того, чтобы присматриваться. Но сейчас, когда он знал, что это «она», а не «он» — замечал, что в её внешности есть женские черты. Или, может быть, они мерещились потому, что он знал: она женщина. Ведь на самом деле откуда в таком создании взяться женственности?       — И что здесь у нас? Лейст, разве твоё место не у границы?       Теперь Ронин понял, что имел в виду генерал разведки. У Шонелли был очень красивый голос: мягкое бархатистое сопрано, которое никак не вязалось с её обликом.       Как росянка, сладкий запах которой завлекает в смертельную ловушку.       — Моё место там, где я могу принести пользу своему народу и своему князю.       Ронин машинально отметил, что на первом месте Лейст назвал народ. Определённо, тот выглядел очень странным болотником…       — Больше всего пользы ты принесёшь, если добудешь информацию о том, где его держат, чтобы я могла спланировать рейд!       — Нет, Шона, ты ошибаешься. Я привёл к тебе гостя — и в этом пользы куда больше.       Шонелли оскалилась, и не понять, что за эмоция за тем скрывалась.       — Снимите капюшон, генерал, — тихо попросил Лейст. — И будьте готовы.       Ронин не стал спрашивать, к чему. Он догадался и сам.       Когда Шонелли бросилась на него, замахнувшись двумя клинками, он был готов.