Не место для бабочек III: Клинок доблести

— Каньон разведчики нашли тихим и достаточно безопасным, но на всякий случай двигаться по нему лучше побыстрее. К сожалению, единственный путь в Дрезен выглядит как хорошее место для ловушки. Поэтому выдвинемся засветло, вслед за малым отрядом скрытной разведки, и не раньше полудня, — заканчивает Аневия свой доклад. Выглядит она куда лучше, чем чувствует себя Ри. — Хорошо, — ничего хорошего, но разговор пора заканчивать. — Тогда встретимся утром. Отдай распоряжения, чтобы готовились к передвижению лагеря. — Обижаешь, командор! Уже сделали, пока вы там развлекались, — Аневия пытается улыбнуться, но обеспокоенно добавляет. — Хотя веселье, видимо, не удалось? Ри кисло пожимает плечами. — Не люблю шумные вечеринки. Кажется, главу шпионов эта слабенькая, на соплях висящая отмазка устраивает — или она просто понимает, что ничего более правдивого от командора не добьется. Она споро прощается, сообщив перед уходом, что полученную за день документацию они с Ирабет уже упаковали в зачарованный походный ящик, разделив с текущими бумагами и разложив и те, и другие, в порядке важности для похода. Ри благодарно кивает, желает Аневии спокойной ночи и наконец-то отпускает с лица всякое подобие улыбки. Наконец-то не для кого ее держать; Ланн, кажется, не торопится к ней присоединиться. В дороге он выспрашивал у Ри подробности ее «дел», заставивших оставить его в одиночестве почти на весь праздник, но она отмалчивалась и просила подождать до командорского шатра. И теперь надеялась уснуть быстрее, чем он задаст вопросы снова — или неожиданно придумать приличную причину для того чтобы снова промолчать. А завтра у них будут совсем другие дела и заботы, а потом… может, он просто забудет? Может, ему все-таки не придется врать? Дейрана Сиила отбуксировала в его шатер сразу по прибытию в ставку. Посокрушалась, что утром бедолага явно пожалеет о своем решении перепить настоящего паладина, но в глазах ее все-таки мелькнули озорные искры торжества. Мол, надо было головой думать; Ненио всю дорогу корпела на свежими записями в своей бесконечной записной книжке. Кажется, магичка совершенно не умеет отдыхать. «Кто бы говорил», — Ри хмыкнула, завозилась с пуговицами платья. В спальной части шатра по-прежнему — даже сильнее, чем раньше — пахло росистой грозой. — «С днем рождения меня, бездна его подери…» Уснуть оказалось куда проще, чем придумать себе и своему молчанию очередное оправдание; уже сквозь сон Ри почувствовала теплые объятия, щекотное прикосновение чешуи к обнаженной спине и все-таки улыбнулась. Впервые совершенно искренне за этот безумный день. *** Это случилось под утро, ворвалось в спокойный, мягкий сон о вечнозеленом Элизиуме темным пятном. Это потянуло Ри прочь от привычной уже качели, растущей прямо из древесной ветви, вырвало из неги и бросило в промозглый холод кутонской язвы; она почти почувствовала прикосновение мокрых снежных хлопьев к обнаженной коже. Почти. Снег и ветер тянулись к ней из темной воронки, хлестали по голым ногам и плечам, били в глаза ослепительной темнотой, в конце которой скрывался слабый, едва различимый свет. Она слышала голос, нараспев читающий заклинание, и не могла разобрать ни пола, ни возраста заклинателя. Темная фигура в тяжелом плаще нисколько не прояснила картину, она была одновременно огромной и крохотной, близкой и далекой. Ри вслушалась в заклинание, изо всех сил потянувшись обратно в воображаемый Элизиум, замерла на половине пути туда, в темную стужу; заклинание призыва, надо же! Кто-то пытается призвать ее, словно демона или элементаля. Кто-то, находящийся на Голарионе — и это осознание безо всякого обоснования просто возникло само собой. Ри уцепилась за иллюзию собственного сна — настоящего в своей иллюзорности, желаемого и привычного, — и с усилием освободилась от течения направляющей к холоду тьмы. Вернулась к качели, к ароматам цветов, к смеху азат и молча проводила взглядом исчезающую точку неправильной, неумелой магии. И только тогда проснулась — в своей кровати, рядом с крепко спящим Ланном. Резко села, пытаясь восстановить отчего-то сбившееся дыхание. Аромат грозовой сладости забил ноздри; где-то будто наконец разбили целый флакон тех самых духов. Голова кружится и от удушающе-приторного запаха, и от неожиданно сильной жажды; Ри находит свой рюкзак, вытягивает забытую полупустую флягу с водой и жадно, огромными глотками опустошает ее. Проводит рукой по лицу, забирая несколько капель холодной влаги со лба и щеки. Это не слезы, не пот. Это пропахший серой растаявший снег язвы. Значит, и произошедшее не было просто ночным кошмаром, это было что-то большее, что-то худшее; Ри поднялась с кровати, быстро оделась и вылетела из шатра, будто за ней гнались все обладатели темных плащей, какие только есть на Голарионе. Кто, зачем, куда?.. А вдруг бы получилось? Панические мысли метались по черепной коробке, пока тело, будто заводная игрушка, носилось по едва просыпающемуся лагерю. По тракту вытянулись повозки, лошади нетерпеливо бьют копытами, их спины укрыты теплыми попонами в красных и синих тонах. От костров возле немногих стоящих еще жилых шатров тянет теплом и спокойствием, лошадиные носы извергают живой, настоящий пар. Ри тянет руку и гладит ближайшее к ней животное — крупную гнедую кобылу с аккуратно остриженной жесткой гривой. Лошадь не склоняется к чужой ласке, но и не препятствует ей. Любопытно тянет носом, ожидая угощения — или просто пытаясь найти поблизости хозяйский запах. Ее глаза плотно укрыты шорами. Шея у кобылы теплая и крепкая. Ри тянется к ощущению реальности, распускает связавшие ее путы беспокойства, изгоняет остаток «завода», чтобы хотя бы на время оставить страх позади. Ему ведь там и место, да? Не здесь, не в этом дне, который при всей своей важности просто один из многих. Есть дела поважнее, чем предаваться панике — а к вечеру, уже на новом месте, Ри обязательно посоветуется с Зосиэлем или Дейраном о том, что видела. Дейран. Вчерашние события снова возникают в сознании — Чужак, чужое присутствие в голове, давящее, пугающее. Он с этим живет все десять лет? Как он справляется, если сама Ри едва не сошла с ума в единственный момент, когда прикоснулась к его тайне? Лишь вскользь взглянула на ее отражение в далеком прошлом, и все равно смертельно испугалась. А он с этим живет, в постоянном окружении неизвестно чьих отрезанных голов, в постоянной опасности и без возможности с кем-то об этом поговорить. Иначе… иначе ведь смерть, так? Его и тех, кому он откроется. Он мучается, а Ри даже не может ему помочь, снова оставляет одного, как и все до нее. Но стоит ли тянуться со своей помощью и поддержкой, если максимум, что от этого получит граф — очередной повод бояться, только теперь еще и за нее?.. Друзья так не поступают. Друзья не добавляют и без того тяжелой ситуации большего веса, не вгоняют глубже оставленные в ранах стрелы и кинжалы. Друзья ведь не для этого, так? Нужно просто дать ему понять, что она будет рядом, если… если нужно будет вместе с кем-то помолчать. Раз уж поговорить не получится. Ри приближается к одному из костров. Сидевший возле него сонный новобранец подскакивает и вытягивается в струнку, неумело бьет в грудь кулаком, испуганно приветствуя ее, как полагается по статусу. Ри кивает, чуть улыбается. — Не обращай на меня внимания. Я просто хочу погреться, — и вместе с новобранцем опускается вниз, к разложенным вокруг костра обрубкам зачищенных от коры бревен. Кутается в плащ, прячась от промозглого ветра и все еще парящих в воздухе хлопьев влажного снега. — Командор, разрешите обратиться? — испуганно произносит новобранец. Ри смотрит на него с капелькой грусти: а ведь совсем молодой еще. Возможно, еще месяц назад думал об ученичестве у какого-нибудь гончара или кузнеца, или пас овец где-нибудь под Неросианом, вычесывал белоснежную шерсть вот этими самыми пальцами, сейчас спрятанными под кольчужные перчатки. Из-под манжеты форменной телогрейки, надетой под крестоносные латы, торчит краешек рукава вязаного зеленоватого свитера. Может, его связала мама этого мальчишки?.. — Обратись, — Ри кивает. — Говори свободно, нас никто не слышит. — Командор, я чего хотел-то, — мальчишка мнется, опускает глаза. Наверное, покраснел бы, но щеки и так уже горят от холода. — Мне бы медовухи со склада получить. Поболе нормы, немножко. Я чуть-чуть, честно! День рождения у меня скоро, а проставиться совсем нечем. Интендант даже за деньги ничего не выдает, перед мужиками неудобно. Мы ж вместе пришли, добровольцами. С одной все деревни. Пятеро нас. Выберем день, чтобы собраться и в наряд не надо было, разумеется! Никому не помешаем, мы же тихонькие… — Сколько тебе будет? — Девятнадцать, командор, — взгляда не поднимает, жмется. — Эльфу я смешной, наверное… — Ничуть, — Ри склоняет голову набок. — Как тебя зовут? — Юстас, командор. Юстас Флемминг. Худенький, нескладный, с острым веснушчатым лицом — простой деревенский парнишка. Вот как такому откажешь в медовухе? — Я распоряжусь, чтобы вам доставили медовуху через два дня. Больше нормы, но не слишком. Смотри не перепей, Юстас Флемминг, — мальчишка вскидывает на нее благодарный взгляд. Такая мелочь, а столько радости… Кажется, в командорском сундуке по совершенной случайности завалялись несколько бутылок медовухи — Ри уже не помнит, как они там оказались. Вот ими-то она и собирается порадовать именинника. В конце концов, вчера у нее у самой был день рождения, она ведь заслужила подарок? Эгоистично посмотреть, как мальчишки радуются кусочку мирной жизни, кажется, будет достаточно, чтобы жизнь перестала казаться такой сложной и мрачной дрянью. Уходя от теплого костра и сияющих глаз одного деревенского Юстаса Ри направляется к шатру Ирабет. Нужно еще передать ей, чтобы освободила именинника и его приятелей от службы в урочный день. Пусть порадуются, пусть хоть у кого-то останется немного надежды, раз у самой Ри всю ее, кажется, выбило промозглым ветром.