Жанры восприятия

– … Для тебя я у неба бы выкрал зори, Прошел бы все войны и пережил все зимы, И у ног твоих я бы выложил море… Но даже в бесчувствии ты неотразима. Закончив, я бросил осторожный взгляд на Коломбину. Какое-то время она с интересом рассматривала луну, диском повисшую на искусственно-плоском небе цвета индиго, а после – очаровательно засмеялась. Я с облегчением, но и с грустью вздохнул. Мне кажется, что полюбил я ее как раз за этот смех, за этот легкий, беспечный и наивный нрав, но порой мне приходится с ней тяжело. Порой она просто не понимает, о чем я ей рассказываю, а только снова и снова очаровательно смеется в ответ. Как сейчас. – Как чудесно ты это сказал, Пьеро! Чудесно. Это слово так подходит Коломбине. Она часто роняет его, видя что-то удивительное или прекрасное. Она реагирует этим словом на хорошие новости или оценивает им чей-то наряд. Чудесно – это вся Коломбина. Коломбина, кстати, сама всегда выглядит чудесно: пышные светлые кудри, небрежно завязанные в нетугой хвост нежно-розовой лентой, красиво струятся по плечам и спине; разные платья, выбранные со вкусом, она носит с особым изяществом; аккуратное лицо выражает что-то светлое, некое заразительное состояние, которое она передает, заставляя чувствовать окружающих радостнее и спокойнее. Чудесно. Я люблю это слово. Но не теперь. – Ты ведь понимаешь, что мои намерения – не шутка? На секунду мне показалось, что в моем голосе прозвучала беспомощность и даже злость, и я быстро подавил в себе это ощущение. Тогда на его место пришло другое – я вдруг почувствовал, что я нахожусь не в том месте и не в то время. Такое со мной бывает иногда. И я даже делился этим с Коломбиной, но она, как и ожидалось, мало что из сказанного мною восприняла всерьез и переварила. Лишь отметила, что она такого никогда не испытывала, и что мне нужно чаще выходить на свежий воздух и больше спать. – Да, конечно, – мило улыбнувшись, ответила Коломбина. Сказать мне больше было нечего. Постоянная борьба за ее сердце начинала меня утомлять. Иногда возникала дикая мысль бросить это дело, но моментально во мне просыпалось нечто, сродное инстинкту, кричащее, подогревающее во мне чувства к Коломбине, направляющее меня на эту борьбу. Назойливым паразитом во мне жила мысль, что я должен эту борьбу выиграть, что Арлекин должен потерпеть поражение в этом противостоянии. Откровенно говоря, Арлекин ее просто не заслуживал. Я наблюдал за ним, долго наблюдал. Он относится к Коломбине как к трофею, и не более того. Он не ценит в ней человека, не видит, чем она особенна и прекрасна, не ищет ее общества. Но он постоянно тащит ее в общество, ему нравится, когда она его сопровождает на бестолковые мероприятия, он показывает ее, как модный наряд, который непременно всему миру нужно продемонстрировать! На самом деле не нужна ему Коломбина, настоящая Коломбина, моя Коломбина. Позер. Я часто говорил ей об этом. Она вроде как поняла, но ее поведение и отношение к Арлекину никаких изменений не претерпели. А я устал уже объяснять. И устал отыгрывать. Как и все мы, я привязываюсь эмоционально к своей жанровой судьбе. Когда уже администратор выключит эту драму? Ладно, хватит о чувствах. Поговорим о чем-нибудь другом. В конце концов, я ведь правда рад ее видеть. Коломбина положила свою голову мне на плечо, и я, несколько минут помолчав, начал. Я рассказывал ей о странах, которые мечтаю увидеть, вдыхая едва уловимый приятный аромат ее волос. Она прикрыла глаза, я стал говорить тише и, практически перейдя на шепот… – Господин Романтик, вы кончили? Коломбина вздрогнула от громкого голоса. Лицо подошедшего к нам молодого человека светилось надменной, вызывающей улыбкой. Вид его был безупречен: клетчатый бардовый костюм идеально сидел по хорошо сложенной, высокой фигуре, а темные, густые волосы были аккуратно зачесаны на одну сторону. Какое-то скользкое обаяние, резко отталкивающая красота… Арлекин. – Признаться, такого скучного свидания я никогда не наблюдал, – хохотнув, сказал он. – Сомневаюсь, что ты умеешь наблюдать, – огрызнулся я. Коломбина успокаивающе погладила меня по руке и улыбнулась Арлекину. Тот не стал мне отвечать. – Добрый вечер, – Арлекин наигранно поклонился Коломбине, так что она весело хихикнула. Я сжал зубы. Мы оба клоуны, но я только по профессии. – Ты обещалась мне после десяти. Ваше время, стало быть, вышло, – самоуверенно заявил Арлекин. Я посмотрел на Коломбину. Она ответила мне виноватой улыбкой. – Я действительно обещала ему сегодня свидание, – извиняющимся мягким тоном сообщила она. – Разумеется. Она крепче сжала мою руку, после чего, чмокнув меня в щеку, отпустила. Я расфокусировал взгляд и уставился в какую-то далекую-далекую точку, лишь бы не видеть ни Коломбины, как вещь общественного пользования переходящей к Арлекину, ни самого Арлекина, победоносно взирающего на меня и в сотый раз оставившего меня наедине с моей злостью. Они ушли, а по моим щекам потекли слезы. Но не мои. По ощущениям не мои. Я раздосадован, я в гневе, но не в печали. Я разочарован. Не в первый раз, но гораздо сильнее, чем обычно. Я встал и пошел. Не знаю, куда, но шел быстро. С такой же скоростью сменялись мысли в моей голове, одна за другой. Я не пытался понять Коломбину, мне уже было совершенно безразлично, почему она ушла с ним и что она в нем увидела. Я пытался понять себя. Что я увидел в Коломбине, и почему я столько времени ищу ее расположения? Мимо меня картонными трафаретами мелькали многоэтажки, подсвеченные холодным белым светом уличных фонарей. Внезапно фонари погасли. Я насторожился и заметил, что погасли и окна – все, кроме одного, на первом этаже. Что-то потянуло меня заглянуть в это окно. Я медленно подошел к нему и стал наблюдать фигуру упитанной женщины, стоящей ко мне спиной. Судя по движениям, она что-то нарезала, а после – бросала в кастрюлю, уже содержащую в себе бурлящее нечто непонятного цвета. Женщина резко повернулась к окну. Я присмотрелся… И увидел маску, судя по всему, из недавно срезанной человеческой кожи, будто еще живьем пришитую к тому месту, где должно быть лицо женщины. На маске яркими красными нитками была зафиксирована ужасающая, грязная от крови улыбка, а широко открытые глаза казались пустыми и безжизненными – отсутствовала радужка. В два резких шага существо очутилось прямо возле окна, но я успел отскочить и кинулся бежать. Сначала я поддался панике, но потом понял: кретин-администратор включил новый жанр, и в этот раз – ужас.

***

Имея некоторый опыт резкой смены жанров, я понимал, что меня будут много пугать, но ничего действительно страшного не случится. По крайней мере я еще ни разу не умер. Да, эта площадка – вся моя жизнь и другой я не имею, но я все-таки актер и пострадать не должен. Следовало только спрятаться и переждать этот жанр. И желательно поскорее. Я добежал до своей высотки, зашел в квартиру, закрылся и, не включая нигде свет, прошел прямо на балкон. Плюхнулся на пол и уставился в окно. Был слышен слегка продувающий наружу ветер, немые тополя царапали небосвод и, едва проглядывая из каких-то далеких измерений, мелкими точками светились звезды. Я снова понял, что должен быть не здесь. И стал думать. Коломбина всегда казалась мне идеалом. И сегодня вечером я снова был уверен, что она им является. Но, боюсь, это не мой идеал. До боли понятный и стереотипный, но чужой, инородный и будто навязанный. И что мне теперь с этим делать? А как же я сам? Я же сам – субстанция чужих ощущений и стремлений. Сколько помню себя – мне жанр продиктовали, я и пошел выполнять то, что положено. А что, черт возьми, положено? Всю жизнь меня не покидало чувство, что я живу не своей жизнью, а… Кому-то угодной. Я понял, что меня трясет. Вообще говоря, я должен был ощущать страх всегда, с самого рождения в этом мире, где в любой момент я вынужден подстроиться под тот жанр, что мне включил гребаный администратор, переживать то, что я не должен переживать, а точнее сказать, переживать из-за того, что меня совершенно не волнует. Здесь я был вынужден адаптировать свое сознание под восприятие, порой абсолютно мне не свойственное, и этого действительно стоило бояться. А что есть мое сознание? Сейчас я вообще сомневаюсь, что оно у меня когда-то было. Я должен был ощущать страх всегда, но мне страшно стало только теперь. Теперь, когда я, напротив, должен почувствовать себя свободнее. Но мне страшно. И это, к сожалению, полностью моя эмоция. Я выбежал на пустую улицу, сам не зная, чего от себя ожидать. Мне внезапно захотелось сделать что-то эксцентричное, только бы доказать себе, что я имею выбор. Будто в истерике, я цеплялся взглядом за все, мимо чего проходил, везде я искал вызов, на который мне нужно ответить. Но, как назло, абсолютно ничего не происходило. Глухая тишина заполнила все пространство, ни одним движением не была нарушена атмосфера бездействия и безмолвия. Это состояние природы было будто согласовано между всеми оживленными явлениями Вселенной, и я, мягко поддавшись, успокоился. Шаг мой стал меньше и медленнее, дыхание выровнялось, мысли затихли. Небо стало глубже. Светало. Свежо. В этом безмыслии я блуждал по улицам закрытых магазинов, пустых витрин и выключенных фонарей. И я был рад, что все так случилось. Я обрел в себе что-то, чего никто не сможет у меня отнять. Я был вдохновлен. Гуляя по знакомому жилому району, я заметил лысого мужчину в ярко-красном костюме и с дипломатом. Полный, как шар, он с трудом и одышкой передвигался на коротких ногах. Массивные очки забавно тряслись на его переносице, но выражение лица было до того важным, что светлые узенькие бровки, сильно хмурясь, соединялись в одну. Какой-то эталон нелепости и комичности. Вдруг мужчина поскользнулся на неясно откуда появившейся банановой кожуре. Недоумение сменилось пониманием. Администратор включил комедию. Меня пугают и ждут, что я стану бояться. Меня смешат, предвидя мой смех. Только мне уже не смешно.