Лед, освещенный полуденным солнцем

      Вот уже неделю Джейн лежит в больнице Ривертона. Пока врачи запрещали ей вставать, она спала, ела, снова спала, залипала в телефоне и едва не лезла на стену от скуки. Пыталась читать журналы, оставленные заботливыми медсёстрами, но сразу же забросила: от дурацких советов в стиле «Десять признаков того, что он в тебя влюблён» сводило зубы. Но даже когда ей разрешили «ходить, но не перенапрягаться», легче не стало: длинный белый больничный коридор она выучила наизусть в первый же вечер, а вот заглядывать в другие палаты желания не возникало вовсе.       Клинт за это время приезжал всего пару раз: привёз ей книги, одежду, чистый альбом и упаковку карандашей.       Рисует она недавно, всего год или чуть больше: как-то попались под руку карандаш и пустой блокнот, и после нескольких набросков она поняла, что бумаге можно отдать всё, что не помещается в душе.       На ней можно оставить боль, пульсирующую чёрно-алым цветом; тоску, утопающую корнями трухлявых пней в серо-зелёном болоте; гнев, похожий на удар молнии в низких сизых тучах. На бумаге спокойствие будет голубым безмятежным морем; радость — жёлтым летним солнцем; счастье — белым парусником, который плывёт, куда ему вздумается, а любовь… Рисовать любовь она не умела совсем. Не получалось. Что бы ни пыталась изобразить, какой бы карандаш ни брала — рано или поздно на рисунке всё равно появлялись чёрные и алые росчерки.       Не сказать, что за год она сильно продвинулась вперёд или из-под её карандаша вышло хоть что-то сто́ящее — рисование успокаивало, и этого ей было достаточно. Бумага, в конце концов, всё стерпит?       Сегодня она рисует с самого утра, надеясь, что это поможет выбросить из головы явившийся накануне сон, но чем старательней она его забывает, тем ярче он становится, тем больше деталей и подробностей всплывает, — и карандаш то и дело выскальзывает из пальцев, оставляя на бумаге неровный, изломанный след.       Этот сон… Джейн прикрывает глаза и замирает, на мгновение возвращаясь мыслями в сновидение, и её губы трогает улыбка, а пальцы сами собой сжимают край одеяла. Она зажмуривается до боли в глазах и трясёт головой, и в испуге гонит мысли прочь.       Нет, нет, это неправильно, это совершенно неправильно! Потому, что следом за прикосновениями рук в этом сне мурашки по плечам бегут вполне реальные. Неправильно потому, что нежные поцелуи из сна ощущаются на губах до сих пор. Неправильно потому, что она вспоминает, каким обжигающим был во сне взгляд светлых глаз, — и наяву сбивается дыхание, учащается пульс и поджимаются пальцы ног.       Неправильно потому, что это был Клинт.       Он её друг, а это был всего лишь сон — и ничего больше. Нужно просто почаще напоминать себе об этом, и всё будет хорошо. Они только друзья, и эта дружба никогда не станет чем-то большим. Это же просто невозможно, у него ведь семья...       «Была», — подсказывает внутренний голос настолько быстро и услужливо, что Джейн вскрикивает в ужасе и злится на себя, как никогда прежде.       Не смей так думать о них! Слышишь, ты! Не смей! О Купере, о Лайле, о Лоре и Клинте, о том, что ему дорого — не смей!       Злость словно выливает на неё ведро ледяной воды и помогает вернуться в реальность, и скомканный лист, криво вырванный из альбома, летит под кровать. Что ж, Клинт сейчас в Ландере с Кейси, и он не приедет в Ривертон ещё несколько дней, и за это время сон окончательно выветрится из памяти.       В дверь стучат, и после её разрешения в палату заглядывает Клинт. По её телу — от макушки до пяток — прокатывается волна жара. Вот же!..       — Привет! — салютует он, касаясь края шляпы. — Прости, что без предупреждения, но мы подумали, что тебе скучно, и решили нагрянуть.       Джейн не успевает спросить, каких «мы» Клинт имеет в виду, как из-за него выглядывает мальчишка лет одиннадцати. Он, как и Клинт, в белом халате, который ему почти доходит до пят.       Радостно вскрикнув и начисто забыв про своё смущение, Джейн босиком подбегает к Кейси и присаживается перед ним на корточки. Одно дело, когда Клинт говорил о своём младшем сыне, и совсем другое — увидеть своими глазами, что тот жив и здоров.       — О, малыш, это и вправду ты!       Она оглядывает его с ног до головы, ласково ерошит волосы на макушке, кончиками пальцев проводит по лбу и порывается расцеловать всю его забавную курносую мордашку, но, опомнившись, чуть отстраняется.       — Ты, наверное, совсем меня не помнишь, да? — улыбается она. — Тебе было лет пять, когда мы виделись в последний раз.       — Я помню журавликов, — Кейси смущённо ковыряет пол носком ботинка. — И горку. И как мы летом купались в речке.       Джейн вспоминает, как две недели летних каникул каждый божий день дети придумывали для неё разные развлечения, как она устроила на речке небольшой магический водопад из радужных брызг и как Нейт нырял в отражение радуги в воде в поисках сокровищ.       — Ты теперь останешься с нами? – спрашивает Кейси.       Джейн крепко обнимает его, целует в макушку, и в горле першит, когда он обнимает её шею и носом утыкается в плечо.       — Останусь, малыш, — тихо говорит она и целует его в голову. — Так долго, как только смогу.       Клинт, оставив на стол пакет с продуктами и опершись на стену, наблюдает за их трогательной встречей и потирает уголки губ, скрывая улыбку.       — Ты любишь рисовать? — вдруг спрашивает Кейси, через её плечо замечая альбом и карандаши.       — Да, но получается плохо, — улыбается она. — Хочешь?       — А можно?       По его горящим глазам Джейн угадывает, что рисовать Кейси обожает. Она вспоминает рисунок дерева на стене в доме Клинта и думает, что мальчик похож на Лайлу не только внешне. Может быть, когда-нибудь он нарисует всё, что не успела нарисовать его старшая сестра.       — Конечно! — кивает она. — Хоть все страницы изрисуй! Кстати, малыш, у меня твой плюшевый аллигатор, ты можешь его забрать.       Оглядевшись, Кейси замечает на подоконнике любимую игрушку и улыбается Джейн:       — Пусть пока побудет у тебя, — великодушно машет рукой он, потом быстро собирает карандаши и альбом с кровати и устраивается за столиком, и первым делом аккуратно раскладывает карандаши по цветам.       — Ну всё, в ближайший час его и бульдозером отсюда не вытащишь, — с усмешкой комментирует Клинт.       За попытку подняться Джейн расплачивается резкой болью в боку, весьма доходчиво напоминающей о вреде резких движений и прыжков с кровати. Охнув, она опирается ладонью на пол и зажмуривается, потому что перед глазами прыгают темные пятна. Клинт осторожно помогает подняться.       — В порядке? — он встревоженно заглядывает в её лицо. — Я позову врача?       Джейн кивает и тут же качает головой:       — Не надо, сейчас всё пройдёт.       Через несколько секунд она и впрямь может выпрямиться и дышать, и медленно опускается на стул. Клинт ставит перед ней тапочки, двигает ближе второй стул и наклоняется к её уху.       — Кейси говорил о тебе всю дорогу до Ривертона, — шепчет он, чтобы не смущать сына, и Джейн изо всех сил старается не замечать его дыхание на своей шее. — И когда был младше, часто спрашивал про тебя и рассказывал, что во сне ты помогала ему строить железную дорогу.       — Правда? — в очередной раз отогнав мысли о своём сне, Джейн берёт себя в руки и с улыбкой оборачивается на мальчика. От нахлынувшей нежности сердце тут же тает, как розовый зефир в чашке горячего шоколада. — Я говорила, как сильно признательна вам с Лорой?       — Примерно три тысячи раз, — хмыкает Клинт и добавляет уже серьёзно: — Это меньшее, что мы могли сделать для тебя.       «Меньшее, что они могли сделать» — назвать новорожденного сына в честь её погибшего брата. Джейн вспоминает, как вырывала железное сердце Альтрона и сминала его алой магией, словно кусок пластилина; как думала, что следующее сердце вырвет из груди Бартона и торжествующе посмотрит в глаза — пустые, безжизненные, похожие на разлетевшиеся вдребезги осколки льда. Хорошо, что вовремя сообразила, насколько жестоко и несправедливо винить его за выбор, который Пьетро сделал сам. Да и, если уж быть совсем честной, она виновата в смерти брата намного больше, чем Клинт.       «Меньшее, что они могли сделать» — ждать её в гости, не наряжать без неё дом и рождественскую ёлку и не начинать киномарафон праздничных фильмов. Кричать ранним утром на весь дом «Ванда, Санта оставил тебе подарки! Целых пять штук, Ванда!» и доверить печь торт на день рождения Нейта. Она не так часто приезжала к ним на ферму, но время, проведённое в семье Клинта, было по-настоящему счастливым.       «Меньшее, что он мог сделать» — не дать ей упасть в бездну, подхватить, удержать от неверного шага — и не важно, из жалости или потому, что считал себя должным. Вытащить из непроглядной тьмы и повернуть лицом к свету. Быть светом.        Даже сбежав из Нью-Йорка, даже отказавшись от своих сил, она неспроста выбрала работу в ФБР: надеялась, что так, помогая другим людям, как некогда помогал ей Клинт, сможет вернуть ему свой долг. Это меньшее, что она могла сделать.       — Ванда?       Голос Клинта выдёргивает её из раздумий.       — Прости, что?       — Я спросил, был ли у тебя врач сегодня?       — Да. Сказал, что дня через три меня можно выписывать, — она морщится и невольно потирает бок.       Раны не болят, но ноют — надоедливо и противно, как зубная боль, которая становится слишком сильной, чтобы её не замечать, но ещё недостаточно, чтобы бежать к врачу.       Клинт скептично прищуривается.       — Не рановато ли?       — Да я сама виновата, — разводит руками Джейн и с улыбкой кивает на Кейси. — Бросилась к этому красавчику, едва увидела.       — Н-да, тут я тебя понимаю, — хмыкает Клинт, — удержаться сложно. Не забудь позвонить, когда получишь выписку, я тебя заберу отсюда.       Джейн кивает. Ох, поскорее бы! Здесь, в Ривертоне, теплее, чем в горах Реки, и ей всё чаще кажется прекрасной идея выбраться через окно третьего этажа, спуститься по водосточной трубе и сбегать в одних тапочках хотя бы в ближайший супермаркет. Хоть куда-нибудь, лишь бы не оставаться больше в четырёх одинаково белых стенах с въевшимся запахом чистящих средств и лекарств.       — Как думаешь, можно сейчас навестить Бена? — спрашивает она. Всю неделю она думала о том, чтобы проведать Шойо, но так и не решилась пойти его искать. — Ты ведь знаешь, в какой он реанимации?       — Знаю, но не уверен, пускают ли к нему. Кейси, — окликает он сына, — мы с Вандой пойдём к Бену, посидишь здесь или пойдёшь с нами?       Мальчишка на мгновение отрывается от альбома, чтобы кивнуть:       — Да, пап. Я ещё порисую.       Джейн натягивает махровый халат поверх больничной пижамы, рассовывает по карманам мандарины и вместе с Клинтом выходит из палаты. Они спускаются на этаж ниже, и, пока Клинт общается с врачом, она оглядывается: в коридоре отделения реанимации и интенсивной терапии точно такие же белые стены, как и в отделении, где лежит она, но вот тишина…       Гнетущая, тяжёлая тишина давит на уши и вызывает неприятные мурашки. Кажется, что души тех, кто лежит здесь без сознания, бродят по длинному коридору из одного конца в другой и ищут обратную дорогу. Кому это удаётся — приходят в себя, кому нет — остаются в этом коридоре навечно. Даже врачи и медсёстры ходят здесь в обуви с мягкой подошвой и напоминают белых безмолвных призраков.       — Идём, — Клинт ведёт её к одной из дверей. — Врач сказал, что Бен в сознании, но ещё очень слаб.       Он открывает дверь в бокс и пропускает её вперёд. Джейн подходит к кровати и не сразу узнаёт Бена: лицо осунулось и посерело, морщин стало больше, седины — тоже; он дышит с помощью кислородной трубки, и дыхание лишь угадывается по едва вздымающейся груди. Клинт взглядом показывает ей сесть на единственный стул, а сам становится за её спиной.       Кажется, Бен спит, но стоит Джейн осторожно коснуться его ладони, как он открывает глаза и слабо улыбается им обоим.       — А, Кори, Джейн. Вижу, тебе крепко досталось, девочка, — взглядом он скользит по её лицу, и Джейн касается ссадины на лбу, о которой почти забыла.       — Не так, как тебе, — улыбается она уголками губ. — Здравствуй, Бен. Как ты?       — Как поживаешь, старина? — спрашивает Клинт.       — Врачи говорят, жить буду. Что, в мои-то годы, уже достижение, — ворчит он, а Джейн улыбается шире: раз ворчит, значит, дело идёт на лад. Бен смотрит на Клинта: — Так ты поймал ту пуму или нет?       — Ты невыносим, Шойо! — хватается за голову тот. — Поймал я твою пуму, поймал! Ты хоть когда-нибудь перестаёшь думать о работе?       — А кто ж ещё будет о ней думать, если не я?       — Я, Бен, — отвечает Джейн, — когда меня выпишут, я подам рапорт о временном переводе в Шайенн, а оттуда — в Бордер-Флэтс. Сначала подменю тебя, а там видно будет.       — Ты не вернёшься в Вегас? Останешься здесь? Я не понимаю… — он недоумённо переводит взгляд с неё на Клинта и обратно. — Вы, ребята, чего-то не договариваете…       Да уж, старого копа так просто не проведёшь! Джейн оборачивается на Клинта, и тот пожимает плечами — почему бы и нет?       — Бен, я должна сказать тебе, — отчего-то страшно волнуясь, она достаёт из кармана и оставляет на столике мандарины. — Вот, съешь потом.       — Спасибо. Ты о них должна была сказать? — хмыкает он.       — Нет, конечно. Джейн я стала всего шесть лет назад, а моё настоящее имя – Ванда Максимофф.       — Ванда? — он снова непонимающе моргает, и его лицо изумлённо вытягивается: — Постой-ка… — он переводит взгляд на Клинта: — Та самая Ванда? Твоя Ванда?       От смущения Джейн готова провалиться под землю, но ладонь Клинта легко сжимает её плечо.       — Да, — отвечает он непробиваемо спокойным голосом, и её сердце замирает, чтобы через мгновение совершить кульбит и ухнуть в пятки.       — Как же ты её нашёл, Кори? У нас же ничего не получилось.       — Это она меня нашла, — усмехается тот.       — Случайно! — быстро добавляет Джейн. Хочется выбежать на улицу и упасть лицом в снег, чтобы унять пылающие щёки. — Я все эти годы думала, что он мёртв.       Бен качает головой, будто не веря в такие совпадения:       — Надо же, надо же… А я всё никак не мог понять: ну кого же мне напоминает агент Беннер! Что ж, это весомая причина остаться здесь, Джейн. Я уверен, ты справишься, — он легко похлопывает ладонью по её руке, а после тяжело вздыхает и устало прикрывает глаза.       Джейн тут же вскакивает, найдя в этом отличную причину избавиться от руки Клинта на своём плече:       — Позвать врача?       — Нет, — останавливает Бен. — Всё нормально. У меня пулевое ранение, а не сердечный приступ.       — Береги силы, старина, — Клинт легко пожимает его пальцы. — Ты уже выговорил дневную норму слов на сегодня, теперь спи и отдыхай. А мы пойдём.       — Поправляйся, — добавляет Джейн, — я ещё загляну к тебе.       Бен медленно моргает, соглашаясь, и они выходят из бокса, тихо закрыв за собой дверь.       — По-моему, я заставила бедного Бена волноваться, — уже в лифте говорит Джейн и потирает переносицу. — Наверное, не надо было сейчас говорить ему, кто я.       Клинт пожимает плечами:       — Тогда бы он извёлся, гадая, с чего вдруг ты решила остаться.       — И надумал бы всякого, — подхватывает она. — Но я не ожидала, что он так скажет. Ну, что я справлюсь.       — А как иначе? Ты ведь моя Ванда, — хмыкает Клинт и снова обнимает её за плечи, так легко и непринуждённо, так по-дружески, словно не замечая (или действительно не замечая) её порозовевших щёк.       Джейн сильно смутили слова Бена, но куда сильнее — когда их повторил Клинт. Конечно, это всего лишь шутка, но от этой шутки опять учащается пульс. Он её друг, он её друг, друг!..       Едва они возвращаются в палату, Клинт сразу смотрит на часы.       — Кейси, нам пора ехать, — говорит он сыну, который увлечённо раскрашивал альбомный лист. — Собирайся.       — Так быстро? — расстраивается Джейн, хотя в глубине души даже рада этому: можно будет немного перевести дух и перестать думать о Бартоне. — Может, ещё немного побудете со мной?       — Прости, мы хотели успеть засветло добраться до дома. — Он ободряюще касается её щеки: — Потерпи немного, скоро тебя выпишут.       — Угу. И пропишут ещё неделю постельного режима, — вздыхает она и тихо смеётся своим воспоминаниям: — В детстве мы с Пьетро всегда болели одновременно. Приходил доктор и говорил маме, что нам нужно пить больше жидкости и соблюдать постельный режим. Мы, конечно, тоже слышали его, и если я вдруг вставала, Пьетро тут же пугался: «Ты куда, Ванда? Мы же постельно лежим!»       Клинт едва заметно улыбается.       — Значит, будешь постельно лежать столько, сколько потребуется, — разводит руками он, — тут уж ничего не попишешь. Кейси!       — Сейчас, пап! — откликается тот, что-то спешно дорисовывая в альбоме. — Всё, я закончил!       Он подбегает к Джейн и, привставая на цыпочки, быстро шепчет на ухо.       — Эй, я начинаю ревновать, — ворчит Клинт.       Джейн показывает ему язык, улыбается и кивает Кейси, обнимает его и расцеловывает щёки. Мальчик выбегает в коридор, а Клинт тормозит в дверях:       — Чуть не забыл: Уилма передавала привет и скорейшего выздоровления.       — Спасибо! — Джейн улыбается и запоздало удивляется: — Ты рассказал, что я здесь?       — А не надо было? Она удивилась, когда узнала, но была рада, что ты нашлась.       — Нет-нет, всё в порядке. Лора всегда была ко мне добра, я благодарна ей за участие.       Клинт кивает на прощание, а Джейн подходит к кровати, по пути собрав несколько скомканных листов с неудачными рисунками, и берёт в руки альбом. Кейси велел скорее поправляться и приезжать к ним в Ландер или Джексон, а ещё добавил, что плюшевого аллигатора она может оставить у себя насовсем.       Джейн листает альбом, с улыбкой смотрит на железную дорогу и несущийся вдаль поезд, на белого щенка, спящего в коробке под ёлкой, и на семейный пикник под деревьями возле чистого пруда, на охотничье ружьё и машины на широком шоссе, и думает, что Кейси, в отличие от неё, умеет рисовать любовь. Она перелистывает страницу и поражённо замирает. Альбом выпадает из дрожащих рук и раскрывается на последнем рисунке, и Джейн никак не может заставить себя отвести от него взгляд.       На ослепительно белые горы Ветреной Реки льёт чёрно-алый дождь.