Край судьбы

К рассвету решимость удавить любимую женщину к чертовой матери истерлась, и на ее место пришло замешательство и полное непонимание - как же теперь быть. Будь это первые минуты после того, как он отхохотался, отматерился и даже отплакался в ночь, рванул бы к ней в номер и затеял разговор, пусть даже и с полусонной или злой от того, что разбудил ее. Ведь она где-то тут, совсем рядом, вот только неизвестно, где именно. Но сейчас, когда за окнами брезжил рассвет, порыв перестал казаться справедливым и, что важнее, благим. Нужно было правильно разложить свою колоду и посмотреть, что же там в рукавах. В том числе и у нее. Итак, во-первых, он стал отцом. Неожиданно, совершенно бесповоротно и больше пяти лет назад. Иронично до боли. Во-вторых, никем он не стал, и если Этери не захочет, то, пожалуй, может и не стать. У него даже нет серьезных доказательств того, что хоть какие-то отношения между ними существовали. Решись он по суду доказывать свое отцовство, то ничего не выйдет. Мать ребенка просто скажет, что Даниил Маркович бредит. На этом всякие походы по инстанциям и закончатся. Кто бы подумал, насколько невыгодны порой тайные связи. Но пугало в таком раскладе даже не это. Наверное, если бы он очень захотел, дожал бы. Вот только - все это будет просто война. Зная Этери, война на смерть, без пленных и милости к павшим. Война Дане была не нужна. Он хотел видеть сына, общаться, растить. В конце концов дать свою фамилию. Он имел на все это право. И, чего греха таить, он хотел семью, где будет этот славный русоволосый мальчишка с пристальным карим взглядом своей стервы-матери. И саму ее хотел. Рядом. Близко-близко, хотя признаем, та еще змея оказалась прекрасная Этери. Но, когда отвечала на поцелуи, становилось сладко и темно, как ни одной другой женщиной. И этот горячий мрак был ему необходим. Ему требовалось было признание. От нее. А признаваться сердечная рана Даниила Марковича ни в чем не собиралась. Тут уж можно не сомневаться. Сколько у нее было возможностей? Минимум раз в Америке. Множество вариантов в Новогорске. Да и в Москве, в “Хрустальном”. И не призналась, значит - и не планировала. Выходит путь один - заставить ее проговориться. Случайно и ненамеренно или же под давлением, но сказать Этери Георгиевна о том, кем же ему приходится Макс, должна сама. Тогда он в игре, в силе, в своем праве. Тогда ей не отвертеться. Больше Даня ничего не надумал. Внутри звенело открытием, новой жизнью, необычностью ситуации и чем-то еще. Может быть, впервые за годы осмысленностью будущего. Глейхенгауз принял душ, почистил зубы, поправил бороду машинкой, присмотрелся к седым волоскам на висках и махнул рукой, не будет ничего делать. В конце концов теперь ему вполне по статусу входить в возраст, приобретать седину даже. Он почти семейный человек, как бы семья ни сопротивлялась его решению. Обиду он прожил за те несколько часов ночи, в которой невозможно многое успел передумать и перевспоминать. И ничего плохого вспоминаться не хотело, только счастье: смех Этери, пристальней взгляд Макса, то, как высокая стройная женщина берет мальчика за руку и ведет за собой. И сейчас испытывал что-то вроде злой нежности. Он безоговорочно полюбил своего сына, которого почти не знал, н то, что знал было полно света. И совершенно по-особенному обожал женщину, родившую этого волшебного мальчишку. Этери и тут оказалась выше всех других, самостоятельнее, вернее их отношениям, чем мог ждать Даня. Из номера выходил, напевая что-то бравурное. Увидевший такого приятно взбудораженного хореографа Шпильбанд только улыбнулся и совершенно по-русски поинтересовался: - И как твои дела? И как твое хорошее настроение? - Дела протекают своим чередом,- отрапортовал Даня, толкая двери на выход из гостиницы.- Настроение соответствующее. - Ты такой счастливый по поводу или просто Питер так радует. - Питер прекрасен,- почти пропел Глейхенгауз.- Да и вообще, жизнь хороша и жить хорошо! С этими словами Даниил Маркович запрыгнул на подножку автобуса, вывозящего танцоров на тренировку. Озадаченный тренер Диши и Глеба зашел следом, удивленно перекинулся взглядами со своими не менее озадаченными спортсменами и занял место в двух рядах от них и через проход от Дани. К разговорам, впрочем, постановщик программ не стремился, смотрел в окно и то улыбался, то хмурился. Встрепенулся уже перед выходом из автобуса, поймал локоть Дианы, спускающей ногу на ступеньку и просил: - Диш, а в день рождения Макса отмечаете в феврале или в марте? Погруженная в свои мысли спортсменка сначала даже не поняла вопрос, потом улыбнулась и, не задумываясь ответила: - Да как получится. А вам зачем? - Да как-то хочу вписаться, так сказать,- небрежно бросил Даня. - Ааа! Мама сказала, да?- кивнула девушка.- Но это вам у нее лучше спрашивать, как Макс в этот раз придумал. Он каждый год по-новому решает. - Творческий подход, стало быть,- кивнул мужчина. - Есть в кого,- усмехнулась Диша и прибавила ходу, чтобы не отстать от Глеба и тренера. Даниил спешить за ними не стал. Думал о том, как легко иногда достается правда, если вовремя задавать правильные вопросы. Ди, кажется, даже не поняла, что сдала родную мать с потрохами. И даже не задумалась, выдавая правду. Вот только не узнай он эту правду раньше, никогда не смог бы спросить о ней и услышать честный ответ. Всю тренировку провел в раздвоенном состоянии: с одной стороны следил за происходящим на льду, с другой - строил планы. В итоге понял, что идти нужно вечером, в номер и не мытьем так катаньем дожимать упрямую женщину до правды. Даже если это грозит скандалом. Слишком много умолчаний и откровенного вранья было между ними. Не стоит продлевать этап недомолвок. Второй раз поймал за руку Диану же при выходе со льда: - Напомни мне номер, в котором мама живет. Говорить пытался как можно небрежнее, будто это и неважно. Но Ди в действительности было сильно не до сложных перипетий личной жизни ее матери и ее же хореографа. Как все спортсмен перед стартами, она погружалась в себя, ничего толком не замечая и не вдаваясь в сложные сути. - Номер 213,- коротко ответила на вопрос Глейхенгауза и ушла заминаться. Итак, ему осталось дожить, додышать, дотерпеть до вечера. И не дольше. Дольше молчания и лжи он не выдержит.