в янтаре

— Не чешись, — спокойно велит Силко. — Джинкс, что я сказал? Она строит виноватое лицо, а сама все равно тянется поскрести ноющую лопатку, на которой теперь всполохом синеет облачко. Заживающая татуировка невыносимо свербит, поэтому Джинкс вся изводится, почти крутится на месте, как гоняющаяся за хвостом собака — не хватает только сердито щелкающих зубов. — Джинкс, — строго повторяет Силко. Тот самый тон, который всегда действует на провинившихся подчиненных, вгоняя их в ужас, но никогда не влияет на непокорную девчонку. — Если будешь сдирать, краска заживет с пятнами, — зловеще обещает он. — Не думаю, что ты пытаешься этого добиться. Насупившись, Джинкс возвращается к еде. Они в доме Силко — в резиденции, ему же нужно поддерживать имидж правителя Зауна, — в пустой гостиной с длинным обеденным столом. Силко полагается восседать во главе, на большом стуле с резной спинкой, но Джинкс наугад устраивается где-то посередине, и он осторожно придвигает стул рядом, почти вплотную. Джинкс притаскивает ему размокшую от соуса коробку с уличной едой — наверняка перехватила у Иерихона, она часто там бывает. То ли щупальца, то ли чьи-то язычки — Силко правда не желает знать, но вкус не такой ужасный, как кажется на первый взгляд. Были времена, когда ему приходилось питаться крысами, так что он точно не тот человек, который будет привередничать. Тем более, Джинкс редко заявляется к нему. У человека, пытающегося обуздать хаос Зауна, не бывает выходных. Джинкс проводит дни в своем безумном разукрашенном логове, где собирает новые бомбы. Это почти увлекает Силко — созидание, направленное на тотальное разрушение. Они оба загадочно улыбаются, пересекаясь в этом молчаливом, почти чужом доме. Джинкс точно знает, когда его подловить, а вот Силко чаще всего даже не догадывается, что она творит — до тех пор, пока над какой-то частью города, среди кучкующихся грязных домов, не грохнет взрыв и не поднимется столб ядреного цветного дыма. Хочешь найти Джинкс — иди по следу из трупов. Ну, или она сама тебя найдет — с безумной ухмылкой и дрянной уличной едой. Силко ловко выуживает хрусткое щупальце палочками, задумчиво прикусывает. Пожалуй, в этот раз соус слишком соленый, но ему почти нравится это странное сочетание. А по лицу Джинкс пробегает блаженная улыбочка, по-детски радостная. Эта нехитрая еда напоминает ей о чем-то важном, и Силко предпочитает не вмешиваться в клубок ее мыслей о прошлом. — Хочу потом еще по ребрам продолжить! — азартно делится Джинкс, взмахивая правой рукой. Брызги соуса едва не летят Силко на галстук. — Здорово будет, скажи! — И больно, — невольно предупреждает Силко. Глазницу печет; он старается об этом не думать. Когда говоришь «боль», она всегда приходит. — У тебя же нет татуировок, откуда ты столько знаешь… — подозрительно ворчит Джинкс. «У Вандера были», — думает он, но ничего не говорит. Они беседовали об этом около недели назад, когда Джинкс достала какого-то заездного мастера из Ионии и притащила его прямиком к Силко, минуя охрану, — бедняга едва не помер у него на ковре, когда понял, на кого именно ему повезло напороться. Возможно, Джинкс об этом забыла. Из ее слегка безумной головы высыпается все, что связано с прошлой жизнью. Она старается не помнить. Когда Джинкс снова тянется почесаться, Силко удрученно вздыхает и встает; бросает ей короткое: «Жди здесь» и уходит в свою комнату. Его нет всего несколько минут, но по возвращении Силко застает Джинкс уже сидящей на столе, скрестив ноги. Остатки его порции, как он и подозревал, начисто сметены. Он протягивает ей одну из рубашек, набрасывает на плечи. Силко сам тонкий, худосочный, но все же в эту одежду можно запихнуть еще одну такую Джинкс. Она проводит рукой по ткани, а потом хихикает, как умалишенная: — Шелк? Кто тебя надоумил? Наверное, подумал, что это пиздец как смешно… — Отсмеявшись, она ухмыляется и неловко просовывает руки в длинные рукава. — Велико же… — В этом и смысл, — терпеливо поясняет Силко. — Кожа дышит… А шелк будет приятнее, чем любая другая ткань. Он правда сомневается, что это остановит нервную Джинкс от раздирания татуировок, однако есть призрачная надежда. Он садится, смотрит на Джинкс, задумчиво дергающую отворот кремовой рубашки. Странно непривычный вид, учитывая ее вкусы в одежде, — а именно в ее почти полном отсутствии. — Джинкс, ты уже не ребенок, — осторожно начинает Силко, потому что это какая-то неизведанная территория. Предугадывать ее реакции все еще сложно — даже после стольких лет. — Ага, у детей нет таких охуенных татуировок, — довольно скалится она. — Я не об этом… Мужчины на тебя смотрят. И если кто-то захочет тебя обидеть, — значительно говорит он, — я надеюсь, что ты оторвешь его голову и принесешь мне, чтобы я повесил ее в «Последней капле» в назидание другим. От его торжественного тона Джинкс заходится безумным хохотом, а потом уточняет: — Что если его голову разнесет на ошметки? — Подойдет какая-нибудь другая часть тела, — сдается Силко. Возможно, он не образцовый воспитатель. Девчонка растет, как дикий звереныш, делает, что ей вздумается. Шатается по улицам и подрывает тех, кто ей не по нраву. Тех, кто пытается идти против Силко — в этом смысле Джинкс злее бойцовской псины, налетающей на любого, кто посмел задеть ее хозяина. Силко при всем желании не мог бы остановить ее — все равно что пытаться задержать летящий вперед поезд. Поэтому Джинкс бьет татуировки и сходит с ума, а он позволяет. Силко отчетливо помнит единственный раз, когда злился на нее по-настоящему. Пару лет назад, когда Джинкс была еще неудержимее, очень юной и злой, он вытаскивал ее из притона, где закидывались «мерцанием». Не как в «Капле», куда она, уж конечно, не пошла бы — там было жутко, как в пещере людоедов, там поселились отчаяние и ярость. Он помнит, как неумолимо волок Джинкс по улицам Зауна, а она бежала следом на подламывающихся ногах, глядя на него как-то неверяще, растерянно — что он пришел сам, без охраны, что вытащил ее сразу же, даже не успев заорать, а теперь сжимал ее запястье до хруста костей, как будто боялся выпустить. Джинкс ныла и жаловалась, пыталась ссориться, но Силко просто тащил ее дальше. И не мог посмотреть в мутные фиолетовые глаза, покрытые поволокой сумасшествия и наркотика. Он не может допустить, чтобы Джинкс сгинула. Чтобы утонула в ядовитых водах из ненависти и безумия, когда ее задушит наркотик. Лучше выбрать что-то одно — и Силко всегда шел тропой ненависти и мести. Он мог ей показать… — Можно я себе заберу? — спрашивает Джинкс, показывая на рубашку. В ней она похожа на привидение, какими их рисуют в книжках для маленьких детей. — Бери, — легко позволяет Силко. Невольно вспоминает что-то про «отдать последнюю рубаху» и позабавленно усмехается этой мысли. Наверное, он бы отдал. Это же такая мелочь — рубашка. Джинкс удивительно бережно подкатывает рукава — и точно думает иначе.