Плечом к плечу

Ночь выдалась душной. Тяжёлый, спёртый воздух, казалось, можно раздвинуть руками. Слабые порывы бриза тянулись от залива, силясь разбавить духоту хоть каплей свежести — и терпели поражение, и вновь отступали, возвращались к чёрной полночной воде за новой порцией скудной прохлады. Шутка шагала вперёд, неверно покачиваясь, и, кажется, опять норовила свернуть с тротуара на газон. Впрочем, её это не смущало: она продолжала оживлённо жестикулировать и что-то увлечённо рассказывать в пустоту, ни капли не сомневаясь в том, что её слова достигают ушей собеседника. Шота со вздохом ухватил девушку за плечо и повёл в нужном направлении. За последние сорок минут он проделывал это уже в пятый или шестой раз. Но ничего. Осталось совсем недалеко. Они уже побывали в больнице, в шумном и тесном приёмном отделении — как обычно, в праздничные ночи у дежурных врачей был аврал. Там, в безупречно чистом царстве белого и бежевого, под пронзительным светом ламп Шота сдал Шутку на попечение молодой медсестры и принялся ждать вердикта врачей. Почти час он маялся в углу отделения, между большим зелёным фикусом и детским столиком с конструктором и карандашами, втайне надеясь, что дурман «дьявола» окажется достаточно веским поводом, чтобы госпитализировать девушку хотя бы до утра. Но не вышло: в конце концов сияющая Шутка возникла в коридоре снова. Назначения врачей были просты: препарат с непроизносимым названием внутривенно и ночь крепкого сна. Шутка хвастала детским пластырем на сгибе локтя, откуда недавно извлекли иглу капельницы, и восхищённо рассказывала, что язык у неё уже почти не заплетается, зато голову всё ещё кружит. Низкие тучи отражали свет фонарей, превращая его в тусклое оранжевое марево. Густой влажный воздух смягчал резь в глазах, зато плечо снова заныло — похоже, действие обезболивающего заканчивалось. К тому же Шота подозревал, что и сам отхватил дозу дурманящей причуды, хоть и поменьше той, что досталась Шутке. Голову слегка вело, как будто стакан воды, выпитый в «Полумесяце», вдруг обернулся внутри него чистейшим виски. Сдерживаться при звуках шуткиной болтовни становилось всё труднее. Ну почему она не умеет передвигаться молча? Нужно было попросить, чтобы в больнице ему вкололи то же, что и ей. Но тогда они проторчали бы там ещё час, а времени было жалко. После больницы Шутка порывалась уехать домой на метро, и даже успела отбрести с полсотни метров в сторону ближайшей станции, прежде чем Шота догнал её, усадил на скамейку и собрался вызвать такси. Тут-то Шутка и обнаружила пропажу сумки. В сумке были ключи, телефон, бумажник, документы — словом, всё необходимое, кроме предусмотрительно сложенной в карман геройской лицензии. Проклиная всё на свете и собрав остатки терпения в кулак, Шота отвёл девушку назад в приёмное отделение, однако там пропажи не обнаружилось. Заодно выяснилось, что Шутка не знает на память ни одного номера из записной книжки — кроме своего собственного, а при попытке связаться с агентством Джампер трубку взял автоответчик. Девушка была полна решимости продолжать поиски и вернуться в тупик, где поймали злодея, однако на этом месте Шота решил, что с него довольно. И так половина ночи потеряна впустую. Пора брать инициативу в свои руки и самому обеспечить Шутке ночлег. И вот теперь они брели по полутёмной улице, удаляясь от ярких огней в центре квартала и понемногу приближаясь к цели. Оживлённый шум города стихал, звуков становилось всё меньше: лёгкий, порывистый шёпот ветра, стук колёс поезда вдалеке да изредка — шорох автомобильных шин. Полной тишины, однако, не получалось. Всё портила непрестанная шуткина болтовня. Шота давно уже не вслушивался в этот бурный словесный поток, всеми силами стараясь пропустить его мимо, не вникать, сохранять самообладание. Получалось плохо. Голову всё ещё кружило, и слова рвались на волю — резкие, громкие слова. Пусть заткнётся хоть на пять минут. Пусть даст ему покоя. Он зарылся поглубже в шарф, жалея, что нельзя обмотать им уши. Перед глазами вдруг замелькала ладонь. Похоже, Шутка наконец заметила, что собеседник совсем её не слушает, и решила привлечь к себе внимание. — Ау, Стёрка! Слышишь, чего я говорю? — её голос звенел не то возмущением, не то обидой. — Я всё предусмотрела! Геолокацию тебе прислала, сказала не выпускать из виду! А ты всё равно опоздал! Если бы действовал побыстрее, всего вот этого вот, — она сделала неопределённый жест, словно намекая на все перипетии долгой ночи, — всего можно было бы избежать, и было бы проще! Так что сам виноват, что так вышло! Шота стиснул зубы. Не надо ей отвечать. Не нужно вообще с ней связываться, пока она в таком состоянии. Пока они оба в таком состоянии. Это самое разумное. Поистерит и перестанет. Не отвечать. Но слова вырвались сами, будто против его воли. Чуждо и странно было услышать вдруг собственный голос — словно это заговорил кто-то другой. — Знаешь, что? Если ты зовёшь на помощь, если хочешь работать вместе, то делай это как положено. Сообщай всё, что знаешь о преступнике, чего от него ждать, какой план. Сделала бы так сразу — всё было бы иначе. — Да ну! — она всплеснула руками в притворном удивлении. — Смотрите, кто заговорил про командную работу! А когда мы ловили того типа с лазером три дня назад, какой у тебя был план? Ты мне хоть слово про него сказал? — План был драться, — огрызнулся Шота. — Зайти, победить, выйти. А от тебя всё равно ничего не требовалось, толку было тебе что-то рассказывать. — Отличный план! — язвительно отозвалась Шутка и вскинула вверх большие пальцы. — Во! Просто гениальный план! Верх рациональности! Да тебе просто повезло, что он не сжёг тебя заживо! Что мне не пришлось разбираться с ним в одиночку! И в этот момент сдерживаться стало больше невозможно. — Ну пусть бы сжёг, какое твоё дело! — Шота вложил в этот крик всё — и досаду на липучую, бестолковую Шутку, и раздражение от бездарно потраченной ночи, и странное, едкое отчаяние, причину которого и сам не смог бы объяснить. — Может, так было бы лучше! — И, запоздало опомнившись, добавил: — Но я бы не выпустил его к тебе. Уж на это меня бы хватило. — Ого… — поражённо выдохнула Шутка, как-то странно взглянула на него и наконец-то затихла. Остаток пути они проделали молча. Шутка шагала, уставившись в землю, и как будто крепко о чём-то задумалась. Но это молчание не принесло Шоте облегчения. У долгожданной тишины был неприятный, горчащий привкус.

***

Щёлкнул выключатель, и прихожую залил свет. Шутка, промолчавшая до этого рекордные десять минут, вдруг оживилась и ринулась вглубь квартиры, с любопытством оглядываясь по сторонам. — Разуйся, — буркнул ей вслед Шота, и она послушно сбросила туфли. Через секунду её голос уже доносился откуда-то из комнаты: — Ты здесь живёшь? Да ну, не может быть! — она выглянула из дверного проёма и смерила Шоту взглядом. — Я-то думала, что у тебя дома будет бардак! — Это ещё почему? — Ну, ты просто так выглядишь…- она замялась, и указала на него неопределённым жестом, — в общем, выглядишь, как человек, у которого дома должен быть беспорядок. Но тут не из чего делать беспорядок. Тут вообще ничего нет. Это была правда. В крошечном помещении был только шкаф с вещами у стены, да свёрнутый матрас-футон на полу. Из свёртка торчали края одеяла и подушки. В остальном комната была вопиюще пуста, до звенящего в углах эха. — Туда иди, — Шота ткнул пальцем в сторону кухни. — Не будет бардака, если не хранить что попало. Если вещь не используется, её нужно выкинуть. Всё просто. — Пфф, ясно, — Шутка подавилась невольным смешком. — Признайся, расчёску ты выкинул первой! Она включила свет на кухне и скривилась. — Ну и лампа у тебя тут, как в фильме ужасов! Ой Стёрка! — голос прервался смехом, будто она увидела что-то неудержимо забавное. — Ничего себе! Что это? Шота поморщился. Похоже, она имеет ввиду диван. Диван остался от предыдущих жильцов. Праздничного оранжевого цвета, с мягкими подлокотниками, с декоративной подушкой — удобный, но совершенно лишний в скромном и тесном помещении. Вытащить его из кухни оказалось непосильным делом — вероятно, заносили его туда по частям. Разбирать диван на части снова было долго и муторно, а потому Шота просто махнул рукой на неуместный предмет мебели — пусть себе стоит. Сам он давно привык к кричаще-яркому пятну между стеной и столом и перестал обращать на него внимание. Но Шутка, конечно же, не упустит шанса об этом похохмить. Чтобы пресечь насмешки в зародыше Шота поспешно вытащил из шкафа запасной комплект постельного белья, размотал свёрнутое одеяло и направился на кухню. — Это называется диван, и на нём можно спать, — съязвил он и сгрузил ношу на оранжевую обивку. — Можешь лечь тут, чайник ставить вон там, кофе в шкафу, ванная справа по коридору. Я ухожу до утра, дальше сама разберёшься. Утром можешь идти, когда захочешь. Если я не вернусь, двери можно не закрывать — тут всё равно красть нечего. Только постарайся сделать так, чтобы меня отсюда не выселили после твоего визита. Вот и всё. С Шуткой вопрос наконец-то решён. Теперь — ещё доза обезболивающего, чтобы отпустило ноющее плечо, и снова в ночь, подальше отсюда. Утром можно будет задержаться подольше, и тогда она уйдёт сама. Им даже не придётся видеться. Шутка пристально следила за ним, развалившись на оранжевом плюше. — Надо же, какое трогательное доверие, спасибо! — она усмехнулась, но как-то натянуто. — И куда же ты пойдёшь? — В патруль, — коротко ответил Шота. — И какие планы на патруль? — улыбка исчезла из голоса Шутки окончательно. — Опять драться? — Скорее всего, — Шота вытянул из шкафа аптечку, а из неё — упаковку таблеток. Вытряхнул пару штук на ладонь и направился за стаканом воды. Он и оглянуться не успел, как Шутка резво сцапала таблетки и принялась изучать этикетку. — Положи на место, — пригрозил Шота, но она лишь отмахнулась. Прочитала пару строк и подняла на него встревоженный взгляд. — Внезапно! Тебе нехорошо? — Нормально, — сдержанно ответил Шота, но Шутку это не успокоило. Она настойчиво потыкала пальцем в этикетку. — По одной дважды в день, а ты сколько взял? Две, три? Будешь превышать дозировку — посадишь печень, тут так написано! — Уймись ты наконец! — Шота повысил голос и тут же осёкся. Один раз за сегодня он уже сорвался, достаточно. Нужно взять себя в руки. — Всё время так делаю, и ничего. Нормально всё. Иначе плохо помогает. — Допустим, — в её взгляде проступил недобрый блеск. — А для глаз тебе что помогает? Они так выглядят, как будто скоро вытекут. Больно смотреть. Есть чем закапать? — Нету, — он не стал вдаваться в подробности, к чему лишние слова. Меньше слов — быстрее получится уйти. — И так всё нормально. — Да чёрта с два с тобой всё нормально. Это было сказано таким серьёзным, спокойным тоном, что Шота замер и невольно оглянулся. Шутка смотрела прямо на него, и в её взгляде читались осуждение и тревога. — Знаешь, я всё думала, что же с тобой не так. Раньше казалось, что тебе плевать на других, — она растерянно развела руками. — Но, похоже, дело не в этом. Тебе плевать на себя. На внешний вид, на здоровье, и… — она замялась, будто не решаясь закончить фразу, но потом всё же договорила, куда тише прежнего, — … и на жизнь свою, кажется, тоже. Не обманывай себя, Стёрка. Ничего с тобой не нормально. Шота промолчал, но захлопнул шкаф с аптечкой куда громче, чем следовало. Вдруг накатила злость. Шутка и раньше слишком часто лезла не в своё дело, но теперь уж точно перешла все границы. Её это не касается. Он потратил на неё половину ночи, и больше не потратит ни минуты. — Хватит, — процедил он. — Ложись и спи. Если не вернусь утром, уходи. Он почти бегом добрался до двери и вырвался в духоту ночи.

***

Снаружи стало легче. Здесь не было мельтешащего света, не было приставучей Шутки, не было тесных, давящих стен. Здесь, в темноте, в тишине и одиночестве свободнее дышалось, и прояснялись мысли. Шота отошёл подальше от двери, прислонился к перилам и уставился во двор. Нужно было подумать. В серьёзной Шутке было что-то пугающее. Лучше бы она, как раньше, сыпала дурацкими приколами, заикалась и несла какую-то чушь. Тогда можно было бы и дальше не обращать на неё внимания. Не прислушиваться. Не думать о том, что она, возможно, права. Вдруг вспомнился бой накануне. Мерцающий фонарь, клочья тумана, поверженные противники, сырой асфальт — и острое, пугающее сожаление. О том, что нельзя остаться на этом асфальте насовсем. О том, что придётся встать. Сейчас мысль о смерти казалась абсурдной, но тогда — тогда она была такой заманчивой… Позади скрипнула дверь. Послышался облегчённый вздох, и Шутка засеменила по коридору мелкими, быстрыми шагами. Шота отвернулся и удержал себя на месте, чтобы не броситься к лестнице. Убегать глупо, всё равно она его уже заметила. — Хорошо, что ты ещё здесь, — голос был тихий и как будто виноватый. Она замерла чуть поодаль от него, облокотилась на перила. — Прости, похоже я немного… перегнула палку. — Всё нормально. Она с сомнением покачала головой, но ничего не сказала. Шота выждал чуть, не зная, что ещё ответить, а потом развернулся и зашагал к лестнице. — Стёрка, не ходи сегодня в патруль. Он замер, не пройдя и трёх ступенек. — Почему? — Потому что… — было видно, что она отчаянно ищет нужные слова, но слова всё не находятся. — Потому что с тобой правда что-то не в порядке, и ты об этом знаешь. Просто тебе всё равно. Потому что утром ты можешь не вернуться, ну… совсем. И тогда я буду знать, что герой из меня ни к чёрту, потому что настоящий герой здесь и сейчас никуда бы тебя не отпустил. Она что, переживает? С чего бы вдруг? Шота озадаченно потёр затылок. Всё-таки насколько было проще, пока Шутка откровенно валяла дурака, сразу было понятно, что к чему. А теперь иди знай, всерьёз она или нет. Похоже всерьёз. — Да никуда я не денусь, — он поднялся на ступеньку выше. — Брось. Ты драматизируешь. — Хорошо, если так, — она невесело усмехнулась. — Просто я не знаю, чего от тебя ждать. А ты, ты сам — знаешь? «Нет», — этот ответ всплыл в голове будто сам собой. — «Думал, что знаю, но нет». Он присмотрелся к Шутке получше. Похоже, она так спешила, что выскочила за дверь босиком, и теперь неловко переступала по холодному бетонному полу. Зябко поёжилась, обхватила себя руками, чтоб защититься от ночного сквозняка. Шота вздохнул. Злиться на неё такую совсем не хотелось. Вдобавок, внутри всё настойчивей билась мысль о том, что в чём-то Шутка всё же права. В чём именно — об этом ещё нужно было хорошенько подумать. Но думать всегда лучше в спокойной обстановке. Ладно. Половина ночи, не такая уж большая потеря. Он поднялся в коридор, направился обратно к квартире, и Шутка молча последовала за ним.

***

За последний год он ни разу не возвращался с дежурства посреди ночи. Непривычно было видеть темноту за окнами, блики света в стёклах — и в то же время понимать, что идти сегодня уже никуда не нужно. Это сбивало с толку. Обычно дни проходили по отработанному рутинному графику, но сегодня рутина дала сбой, и образовалось непонятное, незанятое время. Что с ним делать? Шутка затаилась где-то на кухне, её не было ни видно, ни слышно. Будет неплохо, если она приляжет и заснёт. И тогда, может быть, он всё же уйдёт. Шота присел на пол и прислонился к шкафу. Закрыл глаза. Не хотелось никуда идти. Он вздохнул. Час назад всё бы отдал, лишь бы поскорее вырваться на ночные улицы, а теперь от одной только мысли, что остаться дома будет правильнее, навалилась странная усталость, почти апатия. Она заполнила сознание до краёв, придавила тело свинцовой тяжестью, оставила лишь одно желание — сидеть и не шевелиться. Что же это такое? «С тобой что-то не так, и ты это знаешь» — шептал в памяти шуткин голос. Может, она и права, но что толку. Что толку от знания, если неясно, как это изменить? Минут через пятнадцать он поднялся и выбрался на кухню. Поставил чайник, достал чашку. Шутка дремала, опустив голову на подлокотник дивана, но, когда в чайнике заклокотала вода и зашипел пар, вдруг вздрогнула и открыла глаза. — Чего не спишь? — буркнул Шота, наполняя чашку кипятком. — Кофе будешь? Она грустно улыбнулась и покачала головой. — Нет, я тогда и вовсе не засну. А ты что, ложиться не собираешься? — Мне рано ещё, — он взял чашку и присел на противоположный от Шутки край дивана. — Если слишком рано лечь, то снится… всякое. Она с любопытством склонила голову. — Страшное? — Нет, — он поморщился. — Просто муторное. Про прошлое. Неважно. Скрипнули пружины под обивкой. Шутка забралась на диван с ногами, подтянула колени к подбородку. И снова погрузилась в глубокую, такую несвойственную ей задумчивость, будто осмысливала какой-то необычайно сложный вопрос. Но на этот раз молчание продлилось недолго. — Стёрка, расскажи что-нибудь о себе. — В смысле? — он подозрительно покосился на девушку. — Зачем? — Ну, я люблю слушать про людей. Мне это как сказка на ночь. Будешь рассказывать, а я послушаю и засну, — она зевнула, прикрыв рот ладонью, а потом невольно усмехнулась. — Хотя, если хочешь — можешь спеть колыбельную. — Нет уж, спасибо, — Шота глотнул кофе. Вместе с приятной теплотой и горечью внутри разлилась какая-то странная отрешённость, будто полудрёма наяву. Не то спокойствие, не то безразличие. И даже рассказывать Шутке сказки на ночь сейчас не казалось такой уж плохой идеей. Всё равно больше нечем заняться. Заснёт — так будет только лучше. — Ну спрашивай. Она задумалась, будто выбирая из сотен вопросов самый подходящий. — Расскажи про Юэй. Ты вроде как счастливчик — прорвался на лучший геройский факультет страны. Все об этом мечтают. — Да нечего толком рассказать — Шота пожал плечами и снова приложился к чашке. — Как по мне, Юэй переоценён. Территория отличная, сильный преподавательский состав, но в программе ничего такого, чего не было бы у других. Первый среди равных. — И директор-крыса! — Шутка многозначительно подняла палец. — Такого больше нигде нет, это я тебе точно говорю. У нас ходили слухи, что в Юэй есть специальные датчики по периметру территории, чтобы к вам не залезли бродячие кошки и не съели вашего директора. — Незу не боится кошек, — хмыкнул Шота. — Мы как-то забыли котёнка в аудитории, а он его нашёл, накормил и вернул обратно. Он любит животных. — Как мило, — девушка расплылась в улыбке. — А «мы» — это кто? Ты и твои друзья? Шота закаменел. Внутри словно что-то оборвалось. — Никто. Другое что-нибудь спроси. Стало тихо. От мелькания тусклого света начинало саднить глаза. Шота молчал, ожидая нового вопроса, но Шутка ничего не спрашивала, и лишь испытующе смотрела на него, как будто ждала, что он что-то добавит к уже сказанному. Какого ещё объяснения она хочет? — Мы, я и мои…- он оттолкнул первое слово, что пришло в голову, и поискал другое, — мои… однокурсники. Ямада, Ширакумо. Мы учились вместе. — И добавил, чтоб окончательно закрыть этот вопрос: — Больше про них не спрашивай. — Ладно, ладно, прости, — Шутка вскинула ладони. — Я не настаиваю. Я просто, ну… понадеялась, что у тебя есть друзья. Было бы неплохо. — Больше нету, — отрезал Шота, и она снова уставилась на него этим странным, вопрошающим взглядом, как будто ожидая продолжения. Ну что ещё? Нужно сказать всё как есть, и пусть отцепится. — Где сейчас Ямада, я не знаю. Мы давно не общались — ему вдруг вспомнился недавний пропущенный вызов. Что-то терпко, неприятно толкнулось внутри, и Шота неожиданно для себя поспешил добавить. — У него всё хорошо. Наверное. Он из тех, у кого всегда всё хорошо. А Ширакумо… — он замолчал и сглотнул. В горле почему-то пересохло. Ну же. Это простая и логичная констатация факта, только и всего. Это было давно. Это уже неважно. — Ширакумо погиб во время стажировки четыре года назад. Горло предательски свело, и конец фразы прозвучал как-то сжато и сипло. Шота откашлялся. Ну вот, опять. Такое бессмысленное, совершенно бесполезное чувство — тоскливая жалость. Откуда только она каждый раз берётся. Вдруг стало досадно на себя и собственную слабость. Но он не поддавался этой слабости раньше и не поддастся сейчас. Но отрешённое спокойствие как рукой сняло. Вдруг остро, нестерпимо захотелось оказаться посреди ночных улиц, прямо сейчас. Шутка прикрыла глаза и покачала головой, будто завидела что-то невероятно грустное. — Мне жаль. Прости. Я не знала. — Чего тебе жаль? — казалось, это было адресовано не только Шутке. Ничуть не меньше сейчас хотелось прикрикнуть на себя — на ту часть себя, из-за которой сжималось горло и горели огнём уголки воспалённых глаз. — Какой смысл жалеть мёртвых, им ведь уже всё равно. Это просто глупо. — Мне жаль тебя. Плачут ведь не о мёртвых, а о тех, кто остался. О тех, кому намного тяжелее. — Я не плакал, — упрямо сжал зубы Шота. — Смысл? Кому это поможет? Зачем это нужно? И никто не обещал, что героем быть легко. — Он вдохнул поглубже и наконец-то совладал с собой. — Сделал выводы, живу дальше. Это самое разумное, что можно было придумать. И нормально всё. — Ясно, — Шутка не сводила с него глаз. Её голос как-то неуловимо изменился, стал уверенней и твёрже. — Значит, и здесь всё нормально. Понятно. Издевается? Или нет? — Знаешь, я передумал, — Шота поднялся и звучно поставил чашку на стол. — Не будет тебе сказки на ночь. Закончим на этом. Глаза пекло нестерпимо. Он проморгался, пытаясь хоть немного увлажнить роговицу, и вдруг почувствовал, как с век сорвалась пара капель и прочертила на щеках две горячих влажных дорожки. Он резко отвернулся и застыл. Не хватало ещё, чтобы Шутка это заметила. Чтоб начала смеяться или, что намного хуже, жалеть… Шутка молчала. Потом заскрипели пружины дивана, и по полу зашлёпали босые ноги. Шота сжался, будто готовясь отражать атаку врага. — Знаешь, у тебя тут совершенно ужасная лампа, — сказал тихий голос позади него. — От неё голова болит. Ты не против, если я сделаю вот так… Щёлкнул выключатель, и кухню заполнила густая, непроницаемая тьма. Шота невольно выдохнул и расслабил плечи. Торопливо стёр со щёк мокрые дорожки. Снова шлепки босых ног и скрип. Похоже, Шутка ушла и вновь устроилась на своей половине дивана. — Я больше не буду тебя ни о чём расспрашивать, — пронеслось в пустоте. — Честно-честно. Присядь, а? Шота нащупал рядом мягкий плюшевый валик и опустился на диван. Стало тихо. Глаза понемногу привыкали к темноте. Где-то справа обозначился серый квадрат окна, но неверный ночной свет был не в силах отвоевать комнату у мрака. Всё вокруг поглотила глубокая, умиротворяющая тьма. Было спокойно и хорошо, и сердце понемногу стало биться ровнее. Взбудораженные разговором, вдруг нахлынули воспоминания — полустёртые, полузабытые, они вились в сознании, будто призраки вокруг руин сгоревшего дома. И тогда в темноте снова зазвучал тихий бесплотный голос. — Если захочешь… Только если сам захочешь… Расскажи про своих друзей. Щёки снова ожгло горячей влагой, и Шота закрыл глаза. — Про котёнка могу рассказать, — хрипло ответил он. — Слушай.

***

Котёнок был рыжий, пушистый и совсем мелкий — пара недель отроду. Его лапки смешно разъезжались на белом пластике стола, куда Ширакумо посадил его, чтобы рассмотреть получше. Ямада с большим энтузиазмом пытался скормить малышу кусок рыбы, оставшийся от обеда, а Шота, проклиная недалёкость обоих друзей, старательно размешивал молочную смесь для котят, за которой пришлось сбегать в зоомагазин на большой перемене. И в непроглядной темноте кухни сейчас он отчётливо слышал шорох крошечных когтей по пластиковой столешнице, и весёлые голоса, и тихое, голодное мяуканье. — Никто из нас не знал, что с ним делать. В конце концов отдали Каяме, она училась на год старше. Была ответственней, чем мы втроём вместе взятые. Она назвала его — Суши. Наверное, до сих пор у неё живёт. Прикасаться к этим воспоминаниям было странно. Будто ходишь по краю океанского прибоя — по самой кромке, где тёплые, мирные волны лижут песок, манят к себе, баюкают шелестом. Зовут зайти поглубже, шаг за шагом, пока не опомнишься в глубине — в злой, гибельной пучине, откуда по ночам выплёскиваются самые тяжёлые, самые непрошеные сны… Но здесь, на мелководье, пока что было хорошо. — Расскажи ещё, — тихо попросила темнота, и Шота, затаив дыхание, шагнул поглубже. Он рассказывал о том, как бежали вместе на пары под дождём, разделив один зонт предусмотрительного Шоты на троих. Как выносили еду из столовой и тайком тянули коробки с бенто на крышу — там, в запретной для студентов зоне всё казалось в разы вкуснее. Про учёбу. Про тренировки. Про первый спортивный фестиваль… Слёзы пришли нежданно — и в то же время так предсказуемо. Крупные, горячие, они всё катились и катились по щекам, без конца, будто копились где-то внутри очень долго. Но Шутка не видит этих слёз, они надёжно скрыты темнотой. Всё в порядке. Нужно лишь делать паузы всякий раз, когда к горлу подступает комок, чтоб не выдать себя голосом — а потом снова говорить. Можно остановиться. Можно не рассказывать дальше, но почему-то так хочется продолжать. Плыть и плыть по волнам воспоминаний, всё дальше и дальше от берега. Стажировка. Каяма ведёт их в агентство, к своему шефу, неуловимо похожему на какого-то эстрадного певца. Первая неудача и первая победа — общая победа, одна на двоих с Ширакумо. И очки с толстыми стёклами, в яркой оправе, которые теперь принадлежат Шоте, защищают в бою капризные глаза. Такие же, как у Ширакумо, а потом и у Ямады — теперь эти двое ещё больше похожи на братьев. «Когда мы откроем своё агентство, это будет наша общая фишка!» Шота сделал ещё шаг в глубину — и не нащупал дна. — Всё. Дальше я рассказывать не буду. Дальше всё… закончилось. — Расскажи, — темнота была неумолима. — Расскажи о том, как его не стало. — Я не буду об этом вспоминать! — Сердце словно сжали холодной рукой. Нужно было уходить, пока была возможность. Зачем он остался, зачем вообще согласился на этот разговор, почему потерял бдительность? А теперь уже поздно. — Ты обещала не расспрашивать, если я не захочу, так не выпытывай теперь! — Расскажи! — зазвенело эхом со всех сторон. — Будет больно. Но так надо. Так надо, чтобы стало легче. Это как вправить вывих. Больно сразу, но легче потом. На плечо вдруг опустилась тёплая ладонь. Сжались длинные, тонкие девичьи пальцы. — Будет легче, — тихо повторила Шутка. — Правда. И тогда в памяти с грохотом рухнули стены, и хлынул холодный дождь.

***

— Я взял на себя злодея, а Ширакумо уводил людей. — Шота смотрел в темноту — и чувствовал, как расступается мрак, как шумят струи дождя, как содрогается земля под ногами от тяжёлой поступи противника. Как оседает кирпичная пыль от рухнувшего здания, под руинами которого скрылся друг. — Мы ждали помощи с минуты на минуту. Я так надеялся, что сражаться долго в одиночку не придётся. Что я мог в одиночку? — Шота сглотнул. На этот раз паузу пришлось сделать подольше. — А потом услышал его голос. Услышал так же чётко, как сейчас слышу твой. И понял: пусть он под завалом, пусть не может прийти, но я не один. Мы вместе. А вместе мы могли всё. Дождевые струи хлестали по лицу, но глазам за толстыми стёклами очков всё было нипочём. Голос Ширакумо вёл его, подбадривал, вселял уверенность — совершенно иррациональную, неоправданную, но такую необходимую. Потом была эйфория — живая, кипучая радость победы. А потом… — Он не пришёл. Он погиб в тот самый момент, когда рухнул дом. Конечно, со мной никто не говорил. Не мог говорить. Показалось. Прислышалось. Придумал. И когда я победил, я победил один. Впервые в жизни. Что-то странно сдавило плечо, и Шота вдруг понял, что Шутка всё это время не убирала ладонь. Что она гладит его руку мелкими, порывистыми движениями — и что пальцы у неё, кажется, дрожат. И от этого немого… сочувствия? Жалости? Поддержки? — в сердце будто загнали иглу. — Мы хотели открыть агентство, — голос дрогнул, поплыл от слёз, но скрывать это уже не осталось сил. — Дурацкое геройское агентство, с обедами на крыше и кошачьим домиком для Суши. Строили планы, как будем работать в команде. Мы были такими наивными идиотами. Три малолетних придурка. Ничего этого больше не будет. Никогда. Шота отёр щёки. Вот теперь точно всё, расспрашивать больше не о чем. Он вдохнул поглубже — раз, другой, третий — и затих. Нужно успокоиться. Кто бы мог подумать, что от простых воспоминаний может быть так погано. Шутка отпустила его плечо, и тепло ладони понемногу растворилось в ночи. — Столько времени прошло, — он с удивлением обнаружил, что голос больше не дрожит, и в голове, кажется, чуть прояснилось. — Пятый год. Должно же было стать полегче. Забыться. Почему же становится только хуже? — Наверное потому, что у горя нет срока годности, — отозвалась темнота. — Горе или переживаешь сразу — и отпускаешь, или пытаешься не замечать, несёшь за собой — а оно точит тебя изнутри. И нельзя его ни забыть, ни переждать, ни обмануть — только выпустить. Всё равно, когда. Шота не знал, что на это ответить, и молчание затянулось. Он смотрел в пустоту, чувствуя, как на смену боли и тяжести приходит странное, спокойное онемение. Будто отнялись все чувства разом, будто слёз больше не осталось вовсе. Будто можно упасть и наконец-то спать без снов. — «Это как вправить вывих», да? Шутка не ответила. Он взглянул в сторону и увидел, что девушка спит — сидя, откинувшись на спинку дивана. Увидел? Кухню наполнял первый робкий свет, предутренняя, предрассветная серость. Темнота рассеялась. На улице неуверенно перекликались птичьи голоса. В приоткрытое окно тянуло прохладной свежестью. Долгая ночь закончилась. Шота встал, осторожно приподнял Шутку и уложил её поудобнее. Накрыл одеялом, подоткнул края. Она не проснулась, лишь слабо улыбнулась чему-то, не открывая глаз. Он вернулся в комнату, достал из шкафа спальник, разложил его на футоне и отключился, как только голова коснулась подушки. Спать без снов не вышло. Шоте снилось яркое синее небо, белоснежные облака и чей-то далёкий смех.