Прощание

      Жеан Фролло бежал с лестницей к стенам собора, его пылкое горячее сердце билось в унисон с сердцами других искателей приключений. Самострел был подвешен к поясу, он планировал непременно воспользоваться им: лучше всего, если ему удастся подстрелить это чудище Квазимодо. Странный выкормыш Клода всегда вызывал у Жеана приступ праведного гнева. Вот кем был занят суровый архидьякон, пока его собственный родной брат был вынужден глотать серую мучную пыль на мельнице или отхватывать розгами от преподавателей в школе и колледже. Квазимодо рос, окруженный, если не любовью, то по крайней мере заботой, от Жеана же всегда старались откупиться. Если он плакал, брат покупал ему в утешенье какую-нибудь ерунду, если он шалил, то тот нестрого журил, а после все равно делал ничего не значащие подарки. Все видели щедрость Клода, но никто не замечал его черствости. Да любил ли вообще архидьякон младшего брата? Для себя школяр давно решил, что нет. Был долг вырастить продолжателя семейного имени, а больше ничего. Вот почему Жеану так нравилось среди бродяг, тут все по-настоящему: и страсти, и кровь, льющаяся на улицах. Здесь он был своим, не чьим-то разочарованием, а самим собой.       Тем больше было изумление, когда Жеан почувствовал, как кто-то крепко схватил его за локоть, тонкие пальцы больно впились в его руку. Школяр повернулся и увидел нависшего над собой старшего брата, он дернулся.       — Пусти, — крикнул школяр, робея от той холодной ярости, что читалась в лице сурового архидьякона.       Бродяги вокруг в нерешительности смотрели на высокую фигуру монаха и на его младшего братца в костюме чертенка.       — Что ты здесь делаешь? — спросил священник, хотя и так уже знал ответ.       Чертенок ухмыльнулся.       — Не слишком ли поздно для обличительных речей? — нагло спросил юнец, желая продолжить движение, но брат цепко держал его.       — Мы уходим, — с этими словами священник с силой дернул самострел и бросил его в сторону, затем потащил куда-то юношу.       Лестница выпала из рук Жеана, её тут же с радостью подхватили другие. Когда Клопену показали на архидьякона и упирающегося школяра, тот просто махнул рукой. Поп прав: такую бедовую голову, как Жоанесс, следует держать подальше от той суматохи, что творилась вокруг. Жеан между тем кричал и вырывался, он пытался бить старшего брата, но получил чувствительный удар по голове. Боль оглушила, а в ушах зазвенело. Священник все тащил несчастного в неизвестном направлении, они углубились в одну из ближайших улочек. Испуганный Гренгуар трусил следом за братьями Фролло, не понимая, что решил предпринять священник. Тот заволок брата в один из трактиров, попавшихся на пути. Заведение было пусто, только хозяин, дюжий нормандец да его рослые сыновья, с удивлением смотрели на странную компанию.       — Плачу три турских ливра, если ты закроешь этого негодника в погребе и не выпустишь его до моего возвращения! — крикнул священник, кинув оторопевшему хозяину один золотой. — Остальное получишь, когда я приду за ним.       Хозяин попробовал монету на зуб и кивнул сыновьям, те без лишних слов подхватили истошно орущего Жеана и куда-то уволокли.       — Я бы посоветовал заколотить двери и окна, пока не стало слишком поздно! — крикнул на прощанье монах, выбегая из кабака.       Гренгуар пустился следом, сердце поэта колотилось, он не понимал, что происходит. Зачем священнику сдался этот забияка, и главное, как быть с планом освобождения Джали?       — Мэтр Фролло! — взволнованно обратился к священнику запыхавшийся поэт. — Наш план все еще в силе, мы идем вызволять козочку?       — Ты имел в виду свою жену? — черные глаза метали молнии.       — Да, конечно!       — Ничего не получится, — он заскрежетал зубами, — слишком поздно. Уходи!       Гренгуар ошеломленно остановился, до него дошло роковое значение слов архидьякона. Значит, нет никакой надежды на спасение ангельского создания, и умница Джали окончит свои дни как ужин для бродяг! Не в силах вынести душевных терзаний он побрел по пустынным улицам, размазывая по щекам нежданные слезы.              Фролло удалось проникнуть в собор. Сейчас, когда в висках стучала кровь, а сердце делало головокружительные скачки, он плохо соображал. Из-за этого бесенка Жеана сорвался план по освобождению цыганки: естественно, она не пойдет с ним, да и как им пройти, когда собор окружен бродягами? Он стиснул многострадальную голову холодными руками. Должен же быть способ, должен быть! Но единственное, что приходило на ум, — это слова бывшего настоятеля монастыря.       — Место сие не так просто как видится, во многих стенах таятся замурованные ходы.       Чудак объяснял, как найти сообщающиеся помещения, в каких кельях были ложные стены, отодвигаемые по мановению сокрытого механизма. Клод слушал невнимательно, все это было слишком фантастично, чтобы быть правдой, да и сам настоятель к тому времени впал в совершеннейшее детство. Почему же сейчас, когда всякая надежда покинула его, на ум пришли эти сказки? От отчаяния он был готов цепляться за малейшую надежду! Где-то одинокий Квазимодо, подобный древним титанам, держал в одиночку оборону любимого собора. Где-то в подвальной сырости рыдал от злости и обиды капризный братец Жеан, а Гренгуар рвет сердце мыслями о потерянной козе. Он же здесь, в притихшем монастыре, пытается вспомнить, что говорил ветхий старик почти пятнадцать лет назад. Внезапной вспышкой озарилось смутное воспоминание: теперь он знал, что следовало делать.              Квазимодо сражался во имя любви, никого он не любил сильнее, чем собор и маленькую плясунью, даже образ его мрачного божества, Клода Фролло, померк. Горбун был великолепен, когда отбивал натиск бродяг, когда без устали скидывал им на головы огромные камни и бревна, когда излил на беснующуюся толпу потоки расплавленной меди. Он знал, за что сражается, ему не были страшны угрозы и проклятия бродяг, он скидывал их с верхотуры, как слепых щенков. В пылу схватки горбун словно раздвоился: он будто успевал находиться в двух местах одновременно. Вовремя подоспевшие конники обрадовали Квазимодо. Звонарь, непонимающий и ликующий, приветствовал их! Самолично горбун бросился навстречу отряду во главе с грозным Тристаном Отшельником.       — Папское брюхо! — воскликнул удивлённый Великий прево. — Вы поглядите на эту образину!       Квазимодо низко кланялся спасителям. Он был счастлив, ликование от скорой победы над опасным врагом не унималось в его груди. Горбун решил, что это пришло долгожданное спасение, и, когда он по губам прочел у главного слово «Цыганка», то с готовностью закивал и побежал вперед, показывая путь. Великий прево спешился: все же не пристало в святых стенах разъезжать на лошади. Его примеру последовали и остальные. Изготовив аркебузы и пики, конники прошли следом за своим предводителем, а тот широким шагом шел за хромым и спотыкающимся звонарем. Квазимодо торопился: надо было убедиться, что с девушкой все в порядке. Он почти пустился бегом, идущие за ним не отставали. Одна мысль владела Квазимодо: преклонить колени перед той, которую он сегодня вторично спас. Быть может, девушка сжалится над своим верным рабом и подарит ему ту нехитрую ласку, которой одаривала свою козочку? Он будет почитать себя самым счастливым, если она легонько погладит его по голове, коснется нежной ручкой рыжих спутанных волос. Сладостные мечты! Следующие за ним были собраны и осторожны: когда идешь охотой на ведьму, нужно быть ко всему готовыми. На подступах к келье все, кроме Квазимодо, остановились, пораженные громоподобным голосом, который, казалось, был повсюду: он исходил из стен, потолка и пола. Тристан Отшельник, многое повидавший на своем веку, и тот замер, вслушиваясь в нечеловеческий гулкий крик: «Феб де Шатопер! Милый Феб, спаси меня!». Затем внезапно все резко стихло. Квазимодо, по причине своей глухоты ничего не слышавший, открыл дверь кельи и, войдя туда, издал горестный вопль. Выругавшись, Великий прево последовал за горбуном. Оказавшись в келье, Тристан велел поднять факелы повыше. Он увидел коленопреклонённого Квазимодо, обнимающего белую козу. Самой цыганки нигде не было.       — Где ведьма?! — закричал на несчастного звонаря Тристан Отшельник, подкрепив слова крепкой зуботычиной.       Квазимодо, измотанный, пораженный пропажей любимой, был на волосок от безумия. Он резко обернулся и вознамерился кинуться на обидчика, но тот ловко сбил горбуна ударом ноги. Когда стрелки вскинули пищали, откуда-то сзади послышался звучный крик.       — Что здесь происходит?       Великий прево сделал знак своим людям повременить с расстрелом звонаря, стрелки пропустили всклокоченного архидьякона. Тот увидел распластанного на полу Квазимодо и взбешенного Великого прево.       — Что вы устроили в доме божьем?! — несмотря на внутренний трепет, священник напустил на себя воинственный вид.       — Хватит орать, — Тристан сплюнул. — Мы пришли за ведьмой, мы слышали её крик, но когда вошли сюда, то не нашли её.       — А причем здесь мой воспитанник? — только чудом голос не дрогнул, священник смотрел в волчьи глаза ужасного Тристана.       — Он пытался напасть на меня, — Великий прево улыбнулся, обнажая белые зубы.       Клод Фролло почувствовал холодную испарину, покрывшую спину, он вновь посмотрел на Квазимодо. Горбун сел на колени и смотрел потухшим взором на своего покровителя.       — Значит, вы упустили ведьму и пытаетесь вместо того, чтобы искать её, убить единственного защитника Нотр-Дама? — медленно проговорил священник. — Здесь святое место и я не потерплю, чтобы проливалась кровь!       — Не потерпишь? — Тристан перешел на шепот, затем вплотную подошел к побледневшему священнику и, не спуская с него свирепого взгляда, крикнул своим людям. — Обыскать здесь все.       Пока стрелки сновали взад и вперед, обыскивая келью и прилегающее к ней пространство, Тристан продолжал пытать взглядом священника. Клод Фролло подошел к черте, когда страх и ужас, сливаясь воедино, отступают, уступая место горькой решительности. Он встал, скрестив на груди руки, и не отводил взгляда. Тристан, у которого было безошибочное чутье на трусов, был даже удивлен: да кем себя вообразил этот святоша в бабьем платье?       — Готовься, поп, — только и сказал Великий прево, презрительно смерив взглядом строптивого священника. После чего он сильно двинул его плечом, и Фролло, не удержав равновесия, упал на пол.       Удовлетворенно хмыкнув, Тристан обратился к своим людям:       — Ну, что там?       — Никаких следов цыганки, господин прево, — отрапортовал один из стрелков.       — Что там орала эта ведьма? — спросил Великий прево.       — Она звала Шатопера, — робко подал голос какой-то юнец.       — Это капитана? — взгляд Тристана зажегся азартом.       — Да, господин прево, — чуть не плача, ответил все тот же желторотый.       — Отлично!       Стрелки стремительно покинули разоренный монастырь, они унесли с собой зажженные факелы. Умница Джали забилась в угол комнаты и хранила настороженное молчание. Священник подполз в темноте к дрожащему Квазимодо. Он похлопал его по ноге, желая обратить внимание, после чего поднялся на ноги и потянул воспитанника к правой от входа стене. Здесь, нащупав чуткими пальцами скрытый механизм, Фролло заставил стену отъехать в сторону. В открывшейся нише горел светильник, в свете которого Квазимодо увидел лежащую в глубоком обмороке Эсмеральду. Клод плотно закрыл ставни, пока горбун, бережно взяв на руки цыганку, перенес её на кровать. Девушка вскоре встрепенулась и открыла глаза. Она улыбнулась Квазимодо и Джали, подскочившей к хозяйке, а после глаза красавицы встретились со взглядом священника. Она хотела было закричать, но что-то её остановило. Вместо этого Эсмеральда легонько кивнула ему, а он стремительным шагом вышел из кельи, оставляя их с Квазимодо одних. Первым делом священник на ощупь отправился в свой кабинет, благо он не пострадал. Здесь он выгреб всю наличность, что смог достать. Оставив себе два турских ливра, остальное он высыпал в отдельный кошель, затем так же на ощупь вернулся в келейку цыганки.              Девушка помнила ужасный момент, когда священник-призрак возник из-за стены и, схватив её, куда-то утащил. Она кричала и звала Феба, а после монах надавил ей на шею, и больше девушка ничего не помнила. Очнувшись, цыганка догадалась, что на этот раз священник спас её, но то, что могло последовать за этим спасением, пугало. Вот бы Феб явился ей на помощь! Вместо этого вновь пришел противный поп.              Священник увидел, что девушка совершенно пришла в себя. Он вспомнил, как, разобравшись с механизмом, смог проникнуть в её комнату, как она кричала и отбивалась, пока Клод тащил её за стену. Бывший настоятель рассказывал, что в этом пространстве были установлены специальные трубы, ведущие к потолку и полу кельи — любой звук, произнесенный там, увеличивался и искажался многократно. На вопрос, к чему такие ухищрения, старик лукаво улыбнулся и ответил вопросом на вопрос: «А как, ты думаешь, монахи слышат глас Божий? Иногда приходится им помогать». Поэтому, когда неразумная цыганка возопила призывая Феба, те, кто находились снаружи, были поражены потусторонним звучанием её голоса. Клод же, напуганный донельзя, рискнул применить к ней технику усыпления. Он никогда не пробовал на живом человеке, только один раз знаменитый хирург показал студентам колледжа на только что преставившемся пациенте Отель-Дье то, что он назвал «усыплением», — зажать на десять секунд сонную артерию и плавно отпустить. Клод так и поступил, сжав тоненькую нежную шейку. Не было никакой гарантии, что он попросту не задушит девушку, но все получилось: она обмякла в его руках. Тогда монах бережно положил её на пол и запечатлел на губах последний горячий поцелуй. Теперь он протягивал ей кошель с деньгами и обращался с короткой речью.       — Ты можешь мне не верить, но твой Феб сегодня был среди тех, кто собирался тебя схватить и повесить, — заметив, что она хочет возразить, священник нетерпеливо мотнул головой. — Слушай, просто поверь мне. Бери эти деньги, вы с Квазимодо должны бежать отсюда. Не ходите на Двор чудес, от него остались жалкие осколки, постарайтесь покинуть Париж до рассвета. Козу оставь здесь! Я вас провожу до реки, там будет лодка. Пойдем!       Эсмеральда и правда покорилась: обняла и поцеловала Джали, затем взяла огромную руку Квазимодо. Втроем они вышли через Красные врата, пересекли монастырский двор, затем священник открыл калитку, ведущую на мыс Террен. Пройдя чуть дальше, они нашли привязанную лодку. Священник поднял светильник к лицу и произнес медленно, так, чтобы Квазимодо понял: «Береги её!». Горбун с готовностью кивнул, затем запрыгнул в лодку и помог спуститься Эсмеральде. Священник погасил светильник и долго смотрел немигающим взглядом в темноту, туда, где затихал плеск весел о воду.

***

      Следующие несколько дней выдались тяжелыми для капитана де Шатопера. Во-первых, его измучили допросом с пристрастием, который учинил лично Великий прево. Как утверждали многочисленные свидетели, перед тем как дьявол забрал ведьму, она звала капитана, чтобы тот её спас. С превеликим трудом Фебу удалось отбиться от этих необоснованных обвинений, не последнюю роль сыграл непомерно дорогой защитник и взятка сопернику Тристана Отшельника Оливье ле Дэну. Во-вторых, прознав об этом деле, госпожа де Гонделорье вознамерилась разорвать помолвку, и вот тут капитан струхнул не на шутку, но совместными усилиями Шатопера и Флёр-де-Лис удалось убедить маменьку в том, что жених будет паинькой. В-третьих, его попросили со службы, что было сущей нелепицей. Все могли бы свидетельствовать, что капитан отважный воин и опытный начальник, но после истории с ведьмой доверие к нему оказалось подорванным. Бесплодно вопрошая небеса, чем он мог прогневать Господа, Феб пришел с покаянной исповедью к Клоду Фролло. Тот, выслушав излияния бывшего капитана, наложил на него суровую епитимью, включающую отказ от выпивки, скоромной пищи и женщин на месяц. Стоит ли говорить, что доблестный вояка совершенно пал духом, хотя выгодный брак с девицей де Гонделорье все же был заключен.       Следующей жертвой стал Жеан Фролло. Юноша провел взаперти всю ночь штурма Нотр-Дама, после чего поутру его выволокли и передали на руки брату. Клод, бледный и суровый, велел ему следовать за собой. На площади школяр с ужасом увидел горы трупов, многих он узнавал. Мужчины, женщины, даже дети, изрешеченные пулями, с отрубленными головами и конечностями встречались на их пути. Труп Клопена в назидание повесили на Лестнице покаяния. Сквозь охвативший его ужас Жеан понял, что брат спас ему жизнь, иначе лежать бы ему среди этих хладных тел, глядя на небо немигающим взглядом. Оказавшись в кабинете брата, он зарыдал. Клод поведал, что Квазимодо умер вчера от полученных ранений. Почему-то это известие вовсе не порадовало школяра. А после священник передал ему какие-то бумаги.       — Здесь вексели, по ним ты сможешь получить деньги, которые я храню у ростовщика Иссака. Человек он честный, поэтому можешь смело ему довериться. Наш лен был выкуплен, вот подтверждающие бумаги. Ты теперь его единственный владелец.       — А что же ты? — спросил оробевший Жеан.       — У меня назначено свидание с Тристаном Отшельником, — криво усмехнулся священник. — Знаешь ли, есть люди, которым не принято отказывать.       — Но!       — Довольно, — Клод устало прикрыл глаза. — Забирай все и ключ от родительского дома, поселись там. Если у тебя хватит благоразумия, то ты закончишь курс и займешься честным трудом, если нет, то дело твое. Просто знай, что дороже тебя у меня никого не было и уже не будет.       Жеан бросился ему на шею, они долго говорили, после чего школяр ушел понуро сгорбившись, унося с собой котомку, набитую бумагами, и последнее воспоминание о старшем брате — белую шуструю козу.       За архидьяконом и правда пришли, не по поручению Великого прево, но из суда по духовным делам. Его обвинили в чернокнижии и потворстве колдовству. Он выдержал допросы и пытки, очень помогли мэтр Шармолю и епископ Парижский. Возможно, благодаря их вмешательству пытали его относительно мягко. Кроме того и сам король, когда ему доложили о том, что был схвачен архидьякон, проявил невиданное милосердие, велев отпустить священника. После двух месяцев заточения он вышел на свободу, где его ждал только Жеан. Школяр за это время привел в порядок семейное гнездо. Новым архидьяконом назначили какого-то фламандца, но это мало волновало Клода. Он проводил время с младшим братом, подготавливая его к сдаче экзаменов. Бывший архидьякон не знал, почему его пощадили и чего стоит ожидать от будущего.       В виде великой милости ему разрешили стать простым священником в той деревне, что вместе с мельницей входила в их семейный лен. Сюда он переехал с шустрой Джали, брат часто навещал его скромное жилище. Клод почитал себя почти счастливым, в компанию к козе он завел тощего черного кота и кривого на один глаз петуха. Порой холодными вечерами, глядя на огонь, пожирающий поленья, он думал о цыганке, о том, как она танцует, объятая лучами солнца, и сердце его истаивало от щемящей тоски. В такие минуты деревенский священник тяжело вздыхал, вознося короткую молитву о благополучии Квазимодо и Эсмеральды. Его молитвы были услышаны.