Тучанка: жизнь и быт для чайников

Это просто, так просто перестать убивать. Я знаю, как это непросто, взять — просто Перестать убивать. "Перестать убивать", Princesse Angine

В конце своей речи Шаман швырнул в костер горсть порошка, и пламя, взметнувшись вокруг тела жадными языками, разгорелось фиолетовым. Соли калия, рассеянно подумала Рэйчел, или, может, цезия, а может, законы земной пирохимии совсем не работают в атмосфере Тучанки, где пониженно содержание кислорода и бог весть знает сколько каких примесей… Это была глупая и очень несвоевременная мысль, но Рэйчел вцепилась в нее, как в дверцу спасательной капсулы. Она никогда раньше не была на похоронах и не знала, о чем думать. То есть, конечно, она присутствовала на пышных альянсовских церемониях прощания – в Хайтауне на Элизиуме, на Арктурской станции, когда закончилась заварушка с батарами, на Цитадели после Властелина, много когда еще, – и на настоящих похоронах, когда в ряд стояли пятьдесят закрытых гробов, а в одном из них лежала обваренная молотильщиковой кислотой Коцит, тоже была… но то человеческие, понятные, привычные традиции. С «Колыбельной Баттерфилда», распятым над гробами синим полотнищем Альянса, чередой речей – таких длинных, что боль в вытянутой по стойке «смирно» спине говорит громче отчаяния. А у самого долгоживущего народа галактики похороны оказались очень короткими. Даже здесь, в скорбном молчании, в котором едва слышался треск сгораемого панциря, веяло суровыми нравами Тучанки: у народа, занятого выживанием, нет времени долго плакать о мертвых (даже если бы кроганы умели. Физиология рептилий: слезные железы функционируют только как орган солевого обмена и редуцируются в засушливых условиях – Мэно, что б его, Корн). И если про слезные железы в экстранете писали хоть что-нибудь, то о похоронных традициях не было ни слова, и Рэйчел смутно догадывалась, что она, быть может, не просто одна из первых – а единственная мягкотелая, кого допустили до высшего таинства и соприкосновения с загробными кроганскими верованиями… Если бы ей только не было наплевать. Знания, еще месяц назад казавшиеся невосполнимо ценными, крохи сведений, ради которых Рэйчел готова была жертвовать сном, отдыхом, симпатией надсмотрщиков на базе, терпением Мордина и черт еще знает чем – все теперь потеряло смысл. Завеса разрушена. Ева мертва. Ее убийца – и убийца тысяч нерожденных, которые зачахнут в яйцах еще до исхода года, – смотрела в фиолетовое пламя и уже ничего не могла изменить. Если бы кроганы узнали, интересно, они бы попросту разорвали ее на клочки или бросили в это самое пламя? Что-то вроде жертвы в погребальный костер? Остались ли в их обычаях следы тех времен, когда древние кроганы – дикий, прекрасный, жестокий народ, – были высшими хищниками Тучанки? Но кроганы ничего не знали. И не узнают раньше времени – об этом обещала позаботиться обрадованная далатресса. Рэйчел перебирала фразы из их переписки, как детальки детского конструктора: чёт-нечет, подойдет – не подойдет, ляжет в паззл – не ляжет; и растревоженная память жрала подачки случайных мыслей все более жадно, впитывая единым смятым комом и пирохимию калиевых солей, и последние минуты в контрольном блоке Завесы. За сутки свалилось слишком многое, Рэйчел толком не успела прийти в себя. Ей позарез нужно было хотя бы немного времени в одиночестве, подальше от напарников и, желательно, экстранета, по которому сыпались письма всех подряд от Хакетта до Мэлона; и она так надеялась, что на похоронах сможет сделать хотя бы это – собраться по кусочкам обратно во что-то целое и пережить грядущий шторм проблем, споров и решений… Но похороны были слишком коротки. Шаман сказал речь, под треск цветнеющего пламени племена выждали несколько минут молчания, и кроганская масса – серо-буро-радужная, аляповато составленная из мужчин в запыленной броне и женщин в ярких ритуальных накидках, – шевельнулась, распалась на ручейки, оттекавшие из центрального зала руин к оставленным подле коллекторов томкахам. Рэйчел бросила взгляд на троицу женщин в накидках со знакомым узором по краю капюшона – клан Евы, наверное? – тут же отвернулась, болезненно закусив губы. Пока челнок спускался на Тучанку, она почти придумала, как завести разговор с кем-то из сестер Евы, и только на земле остро почувствовала, что не сможет выдавить из себя и слова. Костер горел почти без дыма, а запах паленого едва пробивался сквозь обычные запахи Тучанки – пыль, сталь, машинное масло и мускус, – но даже той крохи пепла, что витала в воздухе, хватило, чтобы горло забетонировало спазмом. С респиратором было бы легче, конечно. Но респиратор ощущался удавкой хуже намордника – а еще столь чужеродно смотрелся на единственном человеческом лице в толпе кроганских, что Рэйчел в последний момент отщелкнула крепление маски к воротнику. Переживет. Было все-таки что-то правильное в том, что хоть бы и после смерти разделить с Евой – ее памятью, – душный тучанский воздух, от которого так болело за грудиной. Или дело было вовсе не в респираторе, но эту мысль Рэйчел старательно гнала. Упоенное ковыряние в свежих ранах жрало силы, а ей еще требовалось оставаться в себе – Рив шел наперекор толпе, чтобы высосать их остаток, и перед ним точно нельзя было подать виду. – До последнего не верил, что ты все же сделаешь это. Надо же, Шепард – исцелительница генофага… – Рив встал сбоку, осклабился, демонстрируя в раззявленной ухмылке зубы, покосился на нее насмешливо. – Или Урднот Рив – объединитель и спаситель народа? Только не обижайся, ничего личного нет, сама понимаешь. История кроганов запомнит в первую очередь крогана. – Не обижусь, – сухо выцедила Рэйчел, упрямо глядя в огонь – только бы не на Рива, кулаки и так рефлекторно стиснулись крепче. Мгновенье помолчали. Рив не заметил неловкости, хмыкнул отчетливее, отвернувшись и тоже уставившись в костер: – Тебя может даже упомянут. Никто не станет спорить, что ты была достойным врагом. А этот пыжак… Почти жаль его, честно. Но никто не захочет помнить, что народ спас саларианец. Рэйчел даже не вздрогнула: они знали, на что шли, когда договаривались о таком исходе, и у нее больше не было права ставить честность выше долга. – Его звали Мордин, – ровно произнесла Рэйчел, и то ли из-за копоти, то ли из-за душевной мути ложь легла на язык, как аэродромный гудрон, вязкой вяжущей горечью. – Если бы не он, я бы не сделала ради твоего народа то, что сделала. И если у тебя есть хотя бы капля совести, Рив – ты не дашь своему народу забыть о Мордине. Если бы Мордин был здесь – он, наверное, оценил изящество формулировки. «Сделала то, что сделала» – только с совсем другим подтекстом, о котором Рив не догадается, а она будет думать с содроганием до конца своих дней. Если бы Мордин не согласился, если бы Мордин, выслушав ее лихорадочную, на грани с истерикой отповедь – Рив, взрывчатка, далатресса, саларианский флот, второе кроганское восстание, – все же остался при своем и шагнул в лифт, все вышло бы по-другому. Когда-то Рэйчел не дала ему выстрелить в Мэлона и теперь не смогла бы выстрелить сама, даже если бы ради этого пришлось пнуть мячик галактической политики из войны со Жнецами прямо в горнило новой заварушки… но Мордин, черт возьми, согласился. Потому что она была права? Или потому, что она так хотела быть правой, что неизменное оружие Шепард – логика, помноженная на твердость убеждений, возведенная в харизму в квадрате, – сработало и здесь без осечки, подтолкнув к ошибке того, кто всеми силами ошибку стремился исправить? Самое страшное, подумала Рэйчел, что они теперь никогда это не узнают. Мордин, должно быть, уже пересек последний ретранслятор и подлетает к Горну, а ей за неимением лучшего остается последнее средство – ложь. Не привычное и маленькое вранье, которое вырывается само собой – «я совершенно точно в порядке», «нет, не стоит, справлюсь», «я верю, что Жнецы получат пинка под зад, как же еще-то», – а ложь без права на ошибку, от которой не получится откреститься даже наедине. Будет сводить неестественно выпрямленную спину и першить в горле, и кто-то наверняка догадается – тот же Явик, и Гаррус наверняка тоже, он ведь почти вычислил ее на Тучанке, и раз не смог докопаться из-за запарки боя подробностей, попробует обязательно еще раз, – и все равно придется лгать, лгать, лгать… Это все из-за Рива. Ева мертва из-за выбора, который они сделали из-за Рива, но если бы можно было свалить вину на него одного – не было бы так паршиво. Даже Жнецов в этот момент Рэйчел не ненавидела также продуманно и хладнокровно, как этого ублюдка: ненавистью, растопленной в молчании и копоти костра, можно было, кажется, убивать, а Рив даже не почесался. – Про совесть уговора не было, – хмыкнул он, криво дернув углом пасти, и отвернулся от костра. – Там, кажется, было только что-то про Палавен? Вроде как слетать к костемордым и показать, как воюют настоящие бойцы? – Что-то вроде того, – скрипнула зубами Рэйчел. – Я выполнила свою часть сделки, очередь за тобой. – Кроганы не нарушают слова. И потом, костемордым будет полезно посмотреть со стороны, как мы расправимся со Жнецами. И подумать, что ждет собственно костемордых. Когда наш молодняк подрастет, им понадобится хороший соперник, чтобы стать сильнее… Даже здесь и сейчас, над погребальным костром Евы, от которого у Рэйчел слезились глаза и болезненно скребло в горле, Рив думал только об одном. От него самого веяло самодовольством, от его слов – кровью и пеплом. Рэйчел передернуло, пришлось стискивать зубы почти до боли, надеясь, что Рив не так хорошо знаком с людской физиологией, чтобы распознать по крошечным судорогам тщательно скрываемый гнев – хотя кто-то менее узколобый раскусил бы ее в мгновенье. Пульс зашкаливал, на виске билась вздутая жилка, под виском – почти физическая, едучая, как кислота, ненависть. Ублюдок. Почему погибла Ева, а не он? Ева хотела дать молодняку новую жизнь, в то время как в мыслях Рива жило лишь одно стремление – мстить. Еще одна монетка в копилку: она правильно сказала Мордину, нет толку в лечении симптомов, если причина – кроганская всепожирающая ненависть, – все равно уничтожит исцеленный молодняк. Если бы только от этого становилось хоть каплю легче, Рэйчел справилась бы с ненавистью. Но ненависть взбухала комом, как тошнота – ей пришлось ставить страх перед ублюдком-одиночкой выше, чем правильное решение, – и отравляла еще сильнее, замыкая бессилие перед такими как Рив ублюдками в круг. – Не нарывайся, – только и посоветовала Рэйчел, выбрав формулировку покороче – чтобы не захлебнуться желчью, и Рив смерил ее почти снисходительным взглядом: – А ты не превращайся в слизь, Шепард. Об тебя многие из молодняка смогут наточить зубы, так что не разочаровывай. Ты же не думаешь, что из-за пары забитых жнецов я забуду тебе Вермайр и базу Вейрлоков? – Не думаю, – сухо согласилась Рэйчел. Рив хохотнул, как кашлянул, и протянул руку: – Вот и славно. На этом все только начинается, Шепард. Посмотрим, как сложится. Он даже не представлял, насколько был прав – Рэйчел пожала трехпалую кисть и, убрав ладонь, только чудом сдержалась, чтобы не поправить модуль инструметрона в перчатке, тяжелым взглядом проводила Рива. Когда он, наконец, удалился шагом совершенно уверенного в себе крогана, с ним следом ушла и ненависть, и в зале остались лишь двое: Рэйчел и ее тайна. Медленно-медленно, вместо фильтра цедя воздух сквозь зубы, она перевела дыхание, сглотнула сухой ком в горле, отдававший горьким привкусом желчи, заставила себя успокоиться. Вот и долгожданное одиночество, чтобы хоть каплю собраться с мыслями… а холодная голова ей еще понадобится. Рэйчел вздохнула и побрела к ограде погребального одра. Встряхнула нывшую после хватки Рива кисть, поморщилась – боль прошла, а фантомный зуд в запястье – нет. Минули всего сутки, а с привычкой чуть что перепроверять файлы уже приходилось бороться изо всех сил – ей придется хранить тайну и придется держать себя в руках при посторонних… при всех. При команде, при начальстве, даже при самом, черт возьми, Совете. Так надо. А если надо – Шепард справится, иначе не может быть. До ограды остался шаг. Рэйчел замерла, неловко, будто половина суставов превратились в кукольные шарниры, оперлась на каменный бортик, стиснула на кладке древних трещин пальцы, чтобы ненароком не поддаться все же искушению и не забраться в хранилище информации. Иронично, что даже гигабайты мэлоновских данных не отягощали карту памяти и совесть так, как теперь отягощают всего несколько файлов… А впрочем, ничего удивительно. В этих файлах – надежда, и было бы странно, если груз судьбы целого народа давил слабее, чем гравитация Декууны. Рэйчел шумно прочистила горло, крепче вцепилась в каменную опору, до рези в глазах вглядевшись в пламя, но так и не смогла выцедить ни слова. И зачем бы? Чтобы говорить с мертвецами, надо верить, что кроме пепла и обглоданных огнем костей от них остается что-то еще; но какова ни была бы физиология кроганов, вряд ли они настолько отличаются от людей, чтобы нарушать законы материи бессмертием души. Разве что бессмертием памяти – ведь о Еве (Шаман обещал это наверняка) будут помнить столько, сколько будет жива Тучанка, а эту планету так просто не убить? Рэйчел не знала. – Ева, прости, – пробормотала она немеющими от наждачной сухости губами и замолчала. Ей столько требовалось рассказать – хоть кому-нибудь, пожалуйста! – что не важно уже стало, получится ли дождаться ответа, и причина тишины оказалась проще: Рэйчел не знала, за что уцепиться. За Мордина, который согласился лишь с тем, что сейчас не время, но не оставит попыток исцелить генофаг? За далатрессу, слишком обрадованную новостями, чтобы сообразить – взаимная тайна делает их соучастницами, а значит, однажды Рэйчел сможет просить об ответной услуге: даластресса Линрон, посмотрите незамутненным взглядом на кроганов, которые отдают свои жизни на Палавене и Земле, и скажите, почему ваши бойцы лучше их? За спрятанный в файлах инструметрона код, впитавший всю хитрость алгоритмов СУЗИ, потому что даже если что-то случится с ней, или Мордином, или обоими – хранилище с данными о лекарстве не просто продолжит дрейфовать в тайных потоках экстранета, но разом откроется Серому Посреднику, адмиралам Альянса, Совету, далатрессе и много кому еще, так что замолчать тайну больше не выйдет? Это все ра́вно было чертовски важным. И Рэйчел, откашлявшись снова, выпрямилась и негромко повторила: – Прости, Ева. Если сможешь. Хотя бы Мордина, это… Это моя вина, что он передумал. Мысль разворачивалась четкая и стройная. Горло слишком драло спазмом, чтобы изливаться вслух, но, поймав спасительный конец – ариаднову нить логики в хаосе воспоминаний, эмоций и вины, – Рэйчел не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. А она не хотела. Ее вина, что все к этому пришло. И стертые данные, и тело Рекса на вермайерском пляже было ошибкой, и это, черт возьми, не изменить, как бы сильно она ни сожалела, так что остается единственное – исправлять последствия. Кроганы помогут на Палавене, это смягчит Совет и Союз. Далатресса даже не успеет подстелить смягчающую ложь: война со Жнецами разворачивается слишком быстро, ко сроку, когда должны будут погибнуть яйца первых после «излечения» кладок, уже будет ясно – имеет ли смысл в этой галактике хоть что-нибудь или следом за кроганами вымрут все остальные. Задача Рэйчел сделать все возможное, чтобы второго не случилось. И тогда на сцену выйдет Мордин, у которого будет готовое решение, как распространить лекарство без Завесы, Мордин, который не станет больше колебаться, Мордин, который действительно из них всех сможет первым разорвать цепочку ненависти. Если уж она не смогла, хотя и знала, как правильно… Рэйчел сглотнула и оборвала мысль на середине. Отбичует себя позже. Сейчас это никому не поможет. – Я обещала вернуть тебя домой. Теперь обещаю, что закончу то, что ты начала, или хотя бы буду пытаться, пока буду жива, – негромко прошептала она и выпрямилась, посмотрела прямо перед собой в огонь, сморгнув мутную пленку с глаз. – Клянусь, Ева. Мордин вылечит твой народ, а я… Когда закончится война со Жнецами, я вернусь на Тучанку. Рив хочет мести. Я сделаю все, что будет необходимо, чтобы дети твоих сестер не погибли в его войне. Ей, конечно же, никто не ответил. Если бы здесь вообще был кто-то, способный отвечать, Рэйчел бы и слова не вымолвила, но теперь стало хоть каплю… не легче даже, нет; не может быть легче после того, что она натворила. Но слова были правильные, и их просто было запомнить – чтобы потом не ошибиться. Рэйчел раскашлялась последний раз – пламя утихло достаточно, чтобы слабенький порыв сквозняка мог подхватить крупинки пепла, – натянула респиратор, жадно, с затяжкой, сделала первый процеженный фильтрами вдох. Рассудок прояснялся, пусть голова была полна мрачных мыслей: права на ошибку или слабость больше не будет. Тучанка – жестокая, нелюбимая планета, которую она никогда больше в жизни не хотела видеть, и, вот ирония, теперь обрекает себя на возвращение добровольно. Солдаты не лечат болезни и не спасают целые народы; и войны не останавливают, потому что остановить войну – миссия, в которой легкой не покажется ни тактика, ни цена… Но она же не просто солдат, а Спектр. Спектров не отправляют решать проблемы, которые можно разгрести бескровно; она уже попыталась – и вот что вышло. Надо действовать жестче, всегда надо было – еще в восемьдесят пятом; раз у нее поднялась рука на Вейрлока Галда, то и на другого должна была подняться. Одним кровавым Спектром больше, одним меньше. Сарен Артериус, предатель всей галактики и пособник Жнецов. Тела Вазир, предательница Совета и служивая шавка Посредника. Рэйчел Шепард, предательница когда-то безупречных идеалов и убийца Урднота Рива… Было тошно. Солдата от убийцы отличает следование закону, и она всегда следовала – порой так слепо, что Гаррус злился, а Джокер вздыхал и на ходу сочинял новый анекдот, – и гордилась этим, а теперь стояла и расчетливо думала о том, как вернется на Тучанку и остановит Рива, если он не оставит ей выбора, уверенная, что не дрогнет; и поэтому ей было тошно. Если бы существовал бескровный способ... Но первой была кровь Рекса, и с тех пор все пошло наперекосяк. Рэйчел бросила последний взгляд на прогоревший костер, с резким вздохом отвернулась и зашагала к выходу из зала, давя в себе желание оглянуться. Когда-то давно, еще на похоронах сестры, она вдруг поняла (после всех подростковых бунтов), почему молитвы не исчезли как явление даже в двадцать втором веке. Приятней жить, если веришь, что за пределами галактики в глубоком космосе сидит добродушный седобородый дядька, привечающий мертвых и выполняющий просьбы живых… В глубоком космосе, как выяснилось, водились только Жнецы. Но об одной вещи Рэйчел пусть без веры, все равно молилась, в окно челнока глядя на мельчавший до размера песчинки древний город: «Если ты действительно существуешь и слышишь нас, Господи, помоги мне пережить эту войну и исправить ошибку. А если я сдохну раньше, чем вернусь на Тучанку, прошу об одном: пусть Рив сдохнет тоже».