Спящий с призраками (Sleeping with Ghosts)

      Не прошло и дня, а Томоэ уже ждал её, врывающуюся в дом так же бесцеремонно, как и всегда. Её отсутствие заполняло храм оглушающей пустотой. И неважно, что сейчас она была на Совете Богов с этим змеем — тишина давила, тревога сковывала грудную клетку. А он не мог себя сдержать, лишь бы не проверить каждый укромный уголок или щель на предмет хотя бы малейшего её присутствия.       Всё началось тогда, когда он, раздражённый, вернулся из школы и разразился потоком недовольств. Но стоило ему пересечь порог, повысив голос, как тот вдруг эхом отскочил от стен. Его собственное отражение, вторившее каждому слову. Здесь некому было сразиться с ним, некому было кричать на него, некому излечить его всего лишь будучи рядом.       Всё, что здесь осталось, было постоянным бренчанием энергии Оникири и Котецу — и обрывками его собственных воспоминаний.       Он шёл по своим следам. Продолжай двигаться, следуй рутине. Её тень маячила на каждом углу, не давая себя поймать. И когда пришло время ужина, он моментально засучил рукава и принялся нарезать овощи — только чтобы не забыть, что её тут нет. Несмотря на то, что сам лис в еде не нуждался, он всё равно уже взялся за стряпню, так что пища была бы приготовлена в любом случае — надеялся, что всё будет как обычно, если не отказываться от ежедневной привычки. Но свободного места за столом было слишком много, чтобы его игнорировать.       Это размытое видение выбило землю из-под ног. Даже визит к Тануки не смог залечить его болезненные ноющие раны. Раны, у которых разошлись швы. И он не понимал почему. Он сидел как на иголках, и даже нежное касание его головы тонкой девичьей рукой не смогло отмести прочь это ощущение, как только к нему пришло осознание, где он находится и с кем. Её образ остался выжженным на его закрытых веках, придя к нему как наваждение… И он бросился домой в надежде увидеть её там, её фантомный выговор звенел у него в ушах, но, конечно, в храме никого не было.       Следующие утро в точности повторяло предыдущее, этакий бесконечный замкнутый круг однообразия. Даже сакэ теперь не согревало его, промёрзшего до костей. И вот он лежит, укутанный в футон, отсыпающийся из-за похмелья, слишком ясно ощущая ту пустоту, ту полую ракушку, в которую превратился храм.       Ночь была до ужаса мертвенно тихой. Его острый слух улавливал каждый скрип, каждое лёгкое посвистывание ветра сквозь щели, каждую проседающую доску. И он не мог уснуть.       Потому что она ушла.       Она ушла, оставив его. Он сделал всё на свете, лишь бы она выбрала его, но в итоге её предпочтение было отдано этому змею. Не говоря ещё о презрении, его желудок скрутило в тугой узел при одной только мысли о том, сколько всего может ей навредить. Змей был просто неспособен её защитить, его опыт существования за пределами храмов был слишком мал. И лиса это бесило даже больше, чем факт того, что Мизуки остался один на один с его хозяйкой и госпожой.       Нет, шептал тоненький голосок на задворках сознания, не просто хозяйка и госпожа.       Нанами.       Он перевернулся на другой бок, раздражение спало, но сердце колотилось всё так же бешено. Всё ли будет с ней хорошо? Поранится ли она?       Вернётся ли?       Мысль, что она больше не придёт, была невыносима. Ему нужно было чувствовать, что она здесь, что она приросла к храму. Если бы она оставила здесь хоть частичку себя, то обязательно вернулась бы.       Ему нужно было убедиться, что сохранился хотя бы маленький кусочек её души.       Он тихонько соскользнул с футона и выполз наружу. На ватных ногах спустился вниз по коридору к спальне Нанами, надеясь остаться незамеченным Оникири и Котецу. Они ведь не успокоятся, если поймают его. Внутри чуть зрело волнение — не подумают ли помощники, увидев его, что он пришёл сюда с дурными намерениями. Но эта тревога, это гулкое эхо в груди манили его, словно мотылька к пламени.       Этот чёртов контракт.       Оглядевшись по сторонам и убедившись, что проход свободен, он аккуратно открыл дверь в комнату Нанами. Ни души. Бесшумно задвинул её обратно и осмотрелся вокруг. Обычно здесь царил невообразимый бардак, но поскольку хозяйка спальни так и не вернулась, то некому было вновь его здесь устроить. Всё сияло до блеска.       Взгляд упал на кровать, и новая волна напряжения сдавила сердце. На днях он постирал её постельное бельё. В голову неожиданно ударила мысль, что она наверняка была бы не прочь прийти сейчас и понежиться в постели, — ведь нет ничего более приятного и бодрящего, чем свежее бельё — но вдруг тут же пожалел о недавно содеянном.       Её запах исчез. А в месте с ним и любой намёк на её существование.       Он медленно зашёл в комнату, задержавшись, чтобы включить свет. Это было не обязательно, но мягкое греющее тепло лампы напоминало ему о том золотистом мерцании, которое она излучала. Золотистом мерцании, которое заполняло каждую щёлочку или трещинку, куда она бы ни шла. Даже когда она не пользовалась своими божественными силами, её улыбка сияла ярче всего на свете, освещая каждую комнату, где она была, каждую душу, к которой прикасалась.       Его сердце заныло.       Рука рассеянно потянулась к груди, к складке его юкаты. Босиком прошёлся вглубь комнаты, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то признак её присутствия. Он сам от всего избавился; осталось ли хотя бы что-то? Рвано выдохнув, он схватился за юкату, пульс зашкаливал, взгляд метался по комнате. Здесь не было даже её дневника.       Тешимый надеждой, что ещё не всё постельное бельё было выстирано, он кинулся к корзине и заглянул внутрь. Ничего. Раньше ему казалось, что вычистить всю её комнату до сверкающих поверхностей и невероятной свежести было довольно целесообразно, ведь она наверняка оценила бы весь этот труд после тяжёлой работы на Совете Богов и изнуряющей недели вдали от дома. Сейчас же он жалел как никогда.       Упав на колени перед туалетным столиком, он открыл ящичек, надеясь найти хоть какую-то её вещь. Но там не было даже шпильки для волос, подаренной им когда-то. Вместе с ней исчезли и гребень, и расчёска, и резинки. Здесь не осталось абсолютно ничего. Он прерывисто дышал, приоткрыв рот, мысли настойчиво стучались о череп и пульсировали. Она ушла.       Оставив туалетный столик в покое, он принялся за комод. У неё и так было не очень много одежды, и казалось, что она взяла большую её часть с собой. Это было нарушением её личного пространства, он прекрасно это понимал, и всё же ничего не мог с собой поделать — сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. Голос назойливо жужжал в голове, не переставая повторять — она может не вернуться, она может не вернуться, она может не вернуться. Ему нужно было хотя бы что-то — да что угодно — чтобы убедиться, что она всё ещё здесь.       Закрыв один ящичек и переключившись на другой, его вдруг осенило — её запах. Он пробивался сквозь плотные льняные простыни, спрятанные в этом кедровом комоде, от той грязной одежды, которую она иногда запихивала поглубже и настаивала, что может надеть её ещё раз. Он не знал, почему она так противилась частой стирке, но сейчас его накрыло чувство, будто он отыскал тайник с сокровищами. Она оставила частичку себя. Может, она вернётся хотя бы за ней.       Не раздумывая, он принялся вытряхивать всю одежду. Кофта, топ, тренировочные штаны. На секунду замер, рассматривая комок в своих руках, и новая волна боли окатила его. Это всё. Всё, что от неё осталось, всё, что она не взяла с собой. Все её вещи могли с лёгкостью поместиться в одну лишь спортивную сумку — наподобие той, с которой она впервые пришла в храм — как будто всю её необъятную личность и трепещущее сердце можно было запихнуть в такое крошечное пространство. У неё нет абсолютно ничего. И ему невыносимо больно видеть её такой, ведь она заслуживает гораздо большего. И он бы дал ей гораздо больше. Но она не позволяла. Она никогда не позволяет ему делать что-то большее, чем готовка, уборка и походы в школу.       А он подарил бы ей весь мир.       Она говорила ему, как сильно он ей нравится. Что она влюблялась. Но этот день, казалось, был слишком давно. Сколько же времени с тех пор прошло? В какой-то момент Курама предупредил его, что девочки-подростки очень непостоянны, что их прихоти быстро меняются, что они влюбляются и теряют интерес почти мгновенно. Она легко могла переключить своё внимание на кого-нибудь другого. Иногда он задавался вопросом, нравится ли он ей вообще. В конце концов, она всегда отвергала его помощь — единственное, что он умел делать правильно. Она выбрала этого змея. Она выбрала кого-то другого для своей защиты.       И этот спортивный костюм — он не стоил её возвращения.       Он медленно закрыл комод и потащил костюм через всю комнату. Он собирался отнести его в стирку, двигаясь уже на автомате, но вдруг остановился у края её футона. Почему-то его рука теперь казалась теплее. Он долго задавался вопросом, почему же весь октябрь бушевала непрекращающаяся метель, но всё же решил списать это на каприз погоды. Безусловно, это объясняло, почему в храме было так холодно, но сейчас ему чудилось, что эта одежда согревает его теплом её тела, пронизывая его самого и всю комнату неземным сиянием.       В храме было холодно потому, что она ушла.       Он сел на край футона, пристально глядя на этот дурацкий спортивный костюм. Положи его в корзину, говорил он сам себе. Если он не в силах постирать его сейчас, то должен убрать его на своё законное место. Но он не мог шевельнуться. Брови нахмурились, он разместил костюм у себя на коленях и положил сверху руку. Словно может коснуться её; словно может погладить её по волосам. Он закрыл глаза и увидел её улыбающееся лицо, услышал её голос, разговаривающий с ним. Говорящий ему — подожди, она обязательно вернётся.       Это было неоспоримым подтверждением, не так ли? Она обязательно вернётся. И всё же он не мог заставить себя расстаться с комком её одежды, потому что боялся того, что найдёт по ту сторону двери, того, что почувствует, когда уберёт одежду в корзину. Казалось, что это всё равно что избавиться от неё. То, чего он никогда себе не позволит.       Потому что мысль о том, что её не будет рядом, отвечающей на его недовольства, возмущения, даже на вопросы — была невыносимой.       Это неправильно, думал он, ложась на её кровать и сворачиваясь в клубок. Это неправильно.       Он всё ещё настолько сильно её уважал, что лёг посередине футона, поверх одеяла. Её спальное место должно оставаться нетронутым. Но её одежда в любом случае нуждалась в стирке, так что не было ничего страшного в том, чтобы зажать её меж колен и локтей. Он держал её в самом отдалённом уголке своего тела, где было безопасно, где было тепло, где всё было под защитой. Где она была рядом.       Его хвост обвился вокруг бёдер и ног, надёжно того укрывая. Закрыв глаза, он вдохнул её запах, который, как он знал, вскоре сменится его собственным. Но пока её призрак оставался с ним хотя бы в такой форме, он держался за него всеми руками и ногами. Теперь ему было тепло. Его веки отяжелели, и, сам того не желая, он погрузился в сон.       Она обязательно вернётся.