Не могу молчать! Бессердечное безумие

      

— =•= —

31 августа. Под вечер, когда стало уже чуть прохладней и духота спала, одна девушка возвращалась с прогулки домой, тот, что на улице П.К-ва 58, это в гору. Она слегка щурилась от начавшего заходить солнца и улыбалась.       Проскочив через железные ворота, она быстро прошмыгнула в подъезд, а затем в квартиру на третьем этаже, благополучно избежав встречи с болтливой соседкой. Квартирка 33 была не слишком большой и не слишком тесной двушкой, не слишком вычурно дорогой и не запущенной в грязи, выдержанная в скандинавском стиле, с панорамным окном на кухне и в обеих спальнях. 32-я же, соседкина квартира, была несколько больше, поскольку она жила там с семьей, и находилась прямо напротив лифта, а затем уж 33-я. Соседкина дверь иногда была приоткрытой, и каждый раз, выходя из лифта, девушка настораживалась, её сердце сжималось от какого-то непонятного страха. Ей каждый раз казалось, что дверь вот-вот откроется и на нее налетит с расспросами добродушно улыбающаяся соседка. Она этого не любила. Ей было неловко, когда кто-то в противовес ее тихому голосу говорил слишком громко.       Да и в последнее время она пребывала в состоянии восторженном и предвкушающем, так что не хотела, чтобы кто-то, уж тем более болтливая тетка, сбивал его. И, вспоминая о недавней прогулке с Эдвардом, с которым провела всю последнюю неделю лета, как только вернулась в город, она кротко улыбалась, прикусывая губы. Они обсуждали планы на будущий год школы, и планов было много. Эдвард обещал ей сюрприз…       В квартире душновато. Девушка открыла окно и впустила внутрь прохладный ветерок. Из окон дома 58, поскольку он сильно возвышался над городом, открывался вид на море и порт. Девушка поименно знала корабли, которые неизменно стояли на одних и тех же позициях каждый день, знала и те, которые отходили только лишь в крайних случаях — военные крейсера. Солнце опускалось за бухтой и окрашивало воду из голубовато-бирюзового в ярко-огненные цвета. Снизу доносились веселые крики ребят из дворика, что у дома, огражденного железными прутьями.       33-я квартира отличалась от других на этаже редчайшим спокойствием. В сравнении с той же 32-й. В основном, из-за жильцов — то уедут куда, то просто молчат. Девушка ужинала одна, она села с тарелкой за стол напротив панорамного окна, и погрузившись в свои мысли, молча поглощала омлет с зеленым луком. Поужинав, она не спеша начала заниматься рутиной — помыла тарелку, еще раз для профилактики и от нечего делать помыла пол — она любила ходить босиком по нему чистому и прохладному после холодной воды, которой он был вымыт до блеска. Потом приклеила на холодильник стикер со списком продуктов, и пошла в свою комнату готовиться к школе и осени — достала из ящиков блузки, тёмно-синие брюки и юбки, свитера, пальто и берет и поменяла их местами с летними майками, шортами и платьями. Убрала ящики на места. Перепроверив расписание, собрала школьную сумку, мысленно придумывая образ, в котором пойдет завтра, а после — вывесила нужную одежду на дверцы шкафа. Все это вышеперечисленное заняло не более двух часов. Кивнув и убедившись, что все выполнено, девушка заварила себе чай сенча, специально слегка передержав его, чтобы появилась легкая горчинка, села на диван с толстым томищем «Всемирная история» в тонкой прочной кожаной темно-зеленой обложке, открыла в месте заложенным слишком новой и яркой, по сравнению с книгой, закладкой и уже через пять минут погрузилась в чтение с головой.       Пролетели ещё два часа, и девушка подпрыгнула на месте от того, что кто-то вставил в замочную скважину ключ. Странно, ведь она никого не ждала, по крайней мере, сегодня. Девушка быстро встала с дивана и бесшумно перебежала к себе в комнату, закрыв дверь, пока неизвестный возился с ключами. Наконец, замок поддался, щелкнул, дверь открылась, и в квартиру зашла женщина в официальном костюме с большим желтым чемоданом и пухлой черной сумкой из блестящей кожи. — Мируш, я дома! — громко сказала она и закрыла за собой дверь. — Ты здесь?       Облегченно выдохнув, Мира вышла из укрытия. — Я не ждала тебя, — ответила она. — Ты же только недавно говорила, что приедешь третьего. — А что, разве плохо? — удивилась женщина, разуваясь. — Просто выдалась возможность закончить дела пораньше. Можно подумать, ты не рада. — Просто ты могла бы позвонить, чтобы я была в курсе, — девушка подняла с пола нетронутую чашку с чаем и поставила на стол. — Я бы хоть ужин приготовила. — А что, дома совсем ничего нет? — Омлет могу сделать… — Давай, сделай, а то я умираю с голоду, — и женщина улетела в комнату переодеваться.       Мира недовольно скривила губы, но промолчала и пошла готовить незамысловатый ужин из последних яиц. Да, это было вполне в духе ее матери — вернуться не предупредив, когда на часах десять вечера. Мире это не нравилось. А если бы не смогла она сейчас вот так взять и ужин приготовить? А если бы она к Эдварду на ночь ушла? Или что-то еще? Ее мать, Инна Валерьевна, была весьма ответственным, серьёзным человеком, не зря ведь проработала старшим экономистом финансового отдела целых 8 лет, но, кажется, о таких простых вещах, как позвонить дочери, чтобы предупредить о приезде, она редко задумывалась. И Миру это злило.       Ужин готов, вместе с ним — еще один чай, но из другой коробки, черный с бергамотом. Мать села за стол и приступила к еде, а дочь уселась напротив с кружкой своего остывшего чая. — Ну что, как ты тут без меня? — поинтересовалась женщина, поглощая омлет. — Как всегда, — равнодушно ответила Мира, — Завтра за продуктами хотела сходить после школы. — Это правильно, — прокомментировала мать, запивая чаем, — В центр поедешь? — дочь угукнула. — Как прошла командировка? — спросила она безо всякого интереса, водя по краю кружки пальцем. — Неплохо, очень даже. Но, думаю, тебе неинтересны подробности. — Ты надолго? — Что, я уже тебе надоела? — усмехнулась Инна Валерьевна. — Ну потерпи уж меня хотя бы месяц, а там будет видно. Как ты сама? — Читаю, гуляю, занимаюсь домашними делами… Ничего особенного, — ровным голосом ответила Мира, пожимая плечами. — Ага, понятно, — протянула мать и отложила вилку.       Повисла тишина, в которой неловко себя чувствовала только Инна Валерьевна. Мира отпила остывший чай. — Тебе во сколько завтра в школу? — спросила наконец Инна Валерьевна. — К одиннадцати, — Мира отпила еще чая. — Мы с Эдвардом договорились встретиться в девять и до школы зайти в кафе. — Сегодня тоже гуляла с ним? — кивок. Мать улыбнулась. — Когда же ты расскажешь мне все наконец? — Нечего рассказывать, — Мира коротко пожала плечами, изучая глазами холодный чай, — Сегодня мы ездили с ним к Токаревскому маяку, потом зашли в книжный, он проводил меня до дома, и мы разошлись.       Поймав взгляд матери, Мира вздохнула и встала из-за стола. Чая больше не хотелось, поэтому она вылила его в раковину. Сполоснула кружку и поставила обратно на полку. — Ты завтра дома или как? — спросила Мира. — Хочу отоспаться, — ответила Инна Валерьевна потягиваясь. — Перелет утомил сильно, поэтому пойду завтра часам к одиннадцати. — Завтрак сама себе готовь, в холодильнике ничего нет, — бросила Мира. — Я в душ.             -=•=-       Мягкий свет утреннего солнца проник в комнату сквозь щель между светло-серыми шторами, прокрался по полу песочного цвета, забрался на кровать, застеленную белым хлопковым бельем и ласково погладил Миру по щеке. Но она не спала — проснулась минут пятнадцать назад в предвкушении предстоящего дня. Эдвард обещал ей сюрприз… А о таком не забудешь: во-первых, все сюрпризы, которые когда-либо делал для нее Эдвард, были всегда чем-то особенно приятным, будь то нежданный звонок, прогулка, посиделки дома у него или у нее, а во-вторых, кажется, на этот раз сюрприз обещал быть действительно грандиозным, ибо Эдвард напоминал ей о нем каждый раз, когда они встречались, и постоянно твердил о том, что ей обязательно понравится…       Прозвенел будильник. Мира встала с кровати, выключив телефон, подошла к окну и раздвинула шторы. За окном светило солнце, небо было ярко-голубым и чистым, без единого облачка, только вдали виднелся белый след от недавно пролетевшего самолета. Темно-синее море было спокойно и отливало на солнце венецианской ярью. Мира вышла на балкон и открыла окно, впуская в комнату прохладный утренний воздух, и вдохнула его полной грудью.       Тихо, чтобы не потревожить сон матери, она начала собираться: умылась, причесалась, завязав верхнюю часть русых волос в хвост, и нацепила на нос круглые очки в тонкой черной оправе. Надела белую блузу со свободными рукавами и кружевными манжетами, поверх — черный сарафан на тонких бретельках с юбкой ниже колен и под него натянула телесного цвета капроновые колготки. Взяла легкую сумку, в которой лежал только пенал, список покупок с холодильника и одна-единственная книга, зашнуровала на ногах бежевые кеды, кинула в карман юбки ключи с брелком из отточенного морем и солью стекла и вышла из квартиры.       Дом 58 находился на горе, поэтому в любую погоду там обитал прохладный ветер. Когда Мира вышла из подъезда, он игриво поздоровался с ней, ласково взлохмачивая ей волосы. Она улыбнулась. Ветер радостно взмыл вверх и отправился дальше расчерчивать море мелкими полосками белой пены, а Мира стала спускаться с горы вниз к перекрестку по лестнице, ступеньки которой то широкие и низкие, то крутые, высокие и узкие, они либо просто залиты бетоном, либо вымощены потрескавшейся плиткой. И уже там, чуть ниже середины лестницы, чуть прищурившись, Мира с удивлением обнаружила Эдварда, стоящего на другой стороне улицы. Она бы узнала его в толпе даже без своих больших круглых очков: его светлое веснушчатое лицо с большими голубыми глазами, обрамленными светлыми ресницами; его вьющиеся волосы цвета заварного сливочного крема с розовой прядью в челке, небрежно спадающей на глаза. Парень заметил ее и активно помахал ей рукой, улыбаясь. Приветственно взмахнув кистью в ответ, Мира поспешно спустилась лестницы, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку и перебежала дорогу, попав прямо в объятия Эдварда. — Неожиданно, — удивилась она, — Мы ведь договаривались, что ты займешь нам столик. — Ну, во-первых, — ответил Эдвард, — я бы все равно пришел сюда и мы пошли бы вместе, а во-вторых, планы поменялись, — он обнял подругу за плечо и начал идти. — Я подумал, что роллы на завтрак как-то жирновато, да и почему бы нам не прогуляться подальше? — Мы идем за кофе? — уточнила Мира, улыбаясь уголками губ. — Да, за кофе!       От перекрестка, где они встретились, до кофейни идти от силы минут пятнадцать, сначала по улице Уб-а, а затем А.Ф-на. Они шли по мощеному шестиугольной красной и серой плиткой тротуару, мимо небольших магазинчиков. — Ко мне завтра брат приезжает, — начал рассказывать Эдвард, — Поздравить с началом года, и новую гитару мне привезет.       Мира удивилась. Она познакомилась с Виктором, когда Эдвард пригласил ее отпраздновать Новый год у него дома. Вообще, на те каникулы Мира, как всегда, собиралась уехать с матерью к отцу, но что-то не сложилось и их с Инной Валерьевной пригласили к себе в гости две её бабушки по маминой лини, жившие вместе. Но приглашение бабушек всегда означало, что соберется, по крайней мере половина родственников, и Мира не захотела портить себе настроение на праздники, и поэтому тактично отказалась, сославшись на простуду и школьное задание. И она бы так и сидела одна в праздник, если бы Эдвард не решил ей спонтанно позвонить вечером 30-го декабря, и узнав ситуацию, пригласил к себе. В квартире Вишневых Мира бывала не раз, но на праздники — никогда. Тогда она была в полнейшем шоке, увидев, как преобразилась квартира из обычной и будничной в светлую, сверкающую разноцветными огоньками, но не беспорядочно и кричаще, а гармонично и несколько тускло, но в полумраке ночи этого было достаточно, чтобы создать нужную сказочную атмосферу… В общем, тогда Мира и познакомилась с Виктором, ему тогда было 27. Он жил отдельно от родителей, в Хабаровске, но регулярно поздравлял семью по телефону, а во время отпусков часто приезжал: на Новый год, на майские или июньские, а кроме этих периодов его приезд был большой редкостью. Поэтому Мира и удивилась, ведь с началом учебного года можно было поздравить и по телефону. — А что со старой? — поинтересовалась она. — Да со старой ничего, — ответил Эдвард, махнув рукой. — Но она акустическая, понимаешь? А мне нужна электро. И вот я нашел такую хорошую, красивую, поднакопил денег, но когда мама узнала, что я собираюсь купить еще одну гитару, тут же всполошилась: «Ты куда ее класть будешь? И так бардак в комнате! В обнимку что ли будешь спать?», — передразнил он, растягивая слова. Получилось весьма похоже. — Может и буду, — уверенно заявил Эдвард, и Мира тихо рассмеялась. — Ну и, в общем, мама не разрешила, я позвонил брату и попросил его привезти к сентябрю в качестве подарка. Он согласился, я заплатил и указал его адрес в доставке. А ту, другую, он заберёт, если что, мы договорились. — Не боишься, что твоя мама догадается, что ты это специально подстроил? — с улыбкой спросила Мира. — Ну, в любом случае, ей неудобно будет говорить: «Забери эту фигню, и катись отсюда!», — Эдвард с невинным видом пожал плечами, и Мира вновь тихо засмеялась. — Да уж, ей, кажется, давно пора смириться с тем, что ты такой музыкант, — добавила она. — К слову, зачем тебе электро? На акустической, вроде, ты и так хорошо играл… — Ну, это надо, — уклончиво ответил Эдвард, улыбнувшись. — Для твоего сюрприза.       Мира удивленно вскинула брови, но не стала спрашивать дальше. Она могла только предполагать, что там задумал Эдвард, но ей уже было жутко интересно, так как он обещал сюрприз уже сегодня. Поэтому Мира не могла перестать улыбаться, постоянно ощущая приятный трепет в груди. Они перевели тему и продолжили говорить о разных мелочах, пока не дошли до кофейни. Внутри пахло шоколадом, мускатным орехом и апельсином; было душновато, но окна держались закрытыми, чтобы не выветривался запах, и это было даже приятно. В это время здесь обычно никто не сидел, потому как утром в будние дни все обычно предпочитают взять кофе в дорогу и убежать, а здесь на вынос ничего не давали. Поэтому Мира с Эдвардом зашли в пустую кофейню, сделали привычный заказ и уселись на кожаный диванчик у окна. — Ты уже думал, какие предметы будешь выбирать в следующем году для экзаменов? — вдруг спросила Мира, задумчиво глядя в окно. — Не знаю пока, — ответил Эдвард, пожав плечами, — Не думал. Точнее, думал, но не могу выбрать. Вроде и музыкой хочется заниматься, вроде и чем-то еще. Мама говорит мне в медицину идти. — А ты? — Ты что, я не готов химию сдавать, — отмахнулся Эдвард. — Кто знает, какая училка будет. — А если хорошая? — предположила Мира туманным голосом. — Они для тебя все хорошие, — саркастично ответил Эдвард. — Даже Маркиза.       Мира лишь молча улыбнулась, поджав губы. Маркизой Эдвард прозвал учительницу истории, Лидию Марковну. За что? Да, в общем-то не было особых конкретных причин, просто однажды на уроке Лидия Марковна рвала и метала от того, как плохо все подготовились к контрольной. Обычно она лишь сухо отчитывала своих учеников, а в тот раз прямо разошлась и, кажется, припомнила каждому все оплошности, произошедшие на ее уроках. В тот день досталось и Эдварду, потому как контрольную он написал на дохленькую тройку, и после тирады, излившейся на него, он шепнул Мире на ухо: «Да Маркиза сегодня в дурном настроении». А потом он счел шутку такой удачной, что постепенно кличка приклеилась к учительнице, но только Мира с Эдвардом называли ее так. — Не понимаю чем она тебе так нравится? — в который раз недоумевал Эдвард. — Мне нравится история, — просто ответила Мира, пожав плечами. — Как её можно любить? — Эдвард театрально схватился за голову и непонимающе помотал ей. — Сумасшедшая.       Мира развела руками и невинно улыбнулась, мол, да, вот, само как-то. Она не могла объяснить эту любовь к истории, к ее изучению и к урокам Маркизы. Когда в пятом классе она пришла на свой первый урок истории, то никак уж не могла подумать, что так это ее чем-то зацепит.       Им принесли кофе в керамических чашках, покрытых голубой потрескавшейся глазурью, смешанной с мелкими кусочками серебряной потали. Эдварду, по обыкновению, принесли «Восточные ночи» — капучино, в который, помимо прочего, добавляли темный шоколад, корицу, бадьян и кардамон. Однажды попробовав его по Мириному совету, Эдвард влюбился в него настолько, что больше ничего другого из напитков здесь не заказывал. А вот десерты перепробовал, кажется, все: от печений до пирожных с кремом. И он заказал небольшой кекс с изюмом и маленькой капелькой нежно-розового крема на верхушке. А Мире принесли обычный эспрессо в чашечке поменьше и печенье «Кошачьи язычки», тонкое, пористое, хрустящее, с апельсиновой цедрой, выложенное аккуратным веером на белом блюдце. Они продолжили обсуждать разные насущные (и не очень) мелочи: вспомнили их первый совместный поход сюда, обсудили свои любимые места прогулок, планы на осень. — В октябре я уеду в Москву, — сообщила Мира, сделав глоток своего эспрессо. — На две недели. Вернусь 14-го. — Ты что, пропустишь целых две недели школы?! — воскликнул Эдвард, театрально схватившись за голову. Мира поднесла чашку к губам, пряча за ней улыбку. — Мир Сергевна, как можно? А как же ваша идеальная посещаемость? Он продолжил драматично восклицать о том, как он будет тут без неё страдать, что Маркиза его убьет… Мира слушала его, не сдерживая улыбки и даже легкого смущения. Драматичность — та черта Эдварда, которая нравилась ей до безумия. Конечно, она дружила с ним не только из-за этого, но то, как он преувеличивал ситуации, иногда мог нагнетать, и обязательно искусно заламывая руки, не могло не вызывать у Миры улыбку и смех, зачастую. Она думала об этом однажды — почему ей так нравится драматичность Эдварда? Это было чем-то вроде скрытого шутливого сарказма, на который Мира была просто не способна, просто не могла говорить так. Если злилась, то злилась искренне, высказывала то, что думает, не пытаясь при этом плеваться желчью. Эдвард однажды предположил, что ее гнев наверняка можно было сравнить со вспышкой грозы, резкой, чистой, яркой и точной, на что Мира шутливо отмахнулась сказав, что пока злиться нет причин. — Увидим, — загадочно усмехнулся Эдвард. — Да и потом, — добавила Мира задумчиво, — мне по душе ближе море.