…
14:35 Чертов день ничем не лучше бывших и речей президентов. Обещанное не выполнялось, и Гермиона практически пыхтела от гнева, когда дождь рисовал по окнам автобуса. Того самого автобуса, в котором находилась сама Грейнджер и который очень своевременно погнул бампер легковушки на повороте. Авария совершенно незначительная, все живы-здоровы, но это мало утешает, если транспорту запрещено покидать место аварии до момента регистрации ДТП. «К черту законы! К черту эту правовую педантичность!» Кто вообще мог подумать, что это единственные фразы, которые крутились на языке у Гермионы? Ну мало ли, что она сама вечно выверяет все до миллиметра и сдает технику в магазин даже из-за царапины на коробке? Сейчас-то такая мелочь, как авария, не должна сорвать ее грандиозные планы — до Трафальгарской площади только половина пути преодолена. Стоило просто покинуть салон автобуса, дойти, скажем, до ближайшей остановки. Что такого-то? Ноги ведь не отвалятся. Но чертов дождь! Нужно было постараться, чтобы сделать этот миг драматичнее, но стоило бояться подобных мыслей. И Грейнджер правда их испугалась, когда план по незаметной трансфигурации чего-либо в зонт провалился с треском, потому что утром, доведя свой мозг до истеричного состояния, Гермиона положила вместо палочки в сумку чертову бритву! Потекшую тушь еще можно пережить. Холод и влажность МОЖНО пережить, однако, волосы она так героически под воду не подставит, иначе в галерее придется выслушивать его колкости из разряда «Кудряшка Сью, где твои овечки?» или «Чудесное афро, Грейнджер». Это, к сожалению, все, на что хватало ее фантазии. Тео явно придумает лучше. И больше. И не постыдится озвучить. Как назло, никто не разделял ее раздражения. Она одна сидела и трясла ногой, как подорванная, кусала кутикулы, пока бабушки вокруг чуть ли не посапывали умиротворенно. Ну конечно — будний день, обеденное время. Они-то не торопились на свидание. 14:42 Гермиона уже пять минут усиленно старалась отвести взгляд от просветленной престарелой мадам напротив, которая без доли стеснения ее разглядывала. Однако плотину прорывало, и Грейнджер нужно было озвучить хоть что-то, чтобы не разораться спустя еще несколько минут томительного ожидания бог весть какого чуда. — Вам помочь чем-то, что ли? — Гермиону саму передернуло от того, насколько очевидно обрастала раздражением ее реплика под конец, так что она тихо добавила в попытке исправить ситуацию: — Время подсказать или еще что-то… Такой мямлей она давно себя не ощущала, но даже гнев — скудный повод срываться. Слабость и лепет всегда проявлялись синонимом выдрессированного уважения к старшим. Гермиона не ожидала ничего, кроме нотаций, в отместку за ее раздражение, но буквально выпучила глаза, когда услышала: — Солнышко, ты сейчас взорвешься, твоей нервозностью можно вечный двигатель подпитывать. Бабка серьезно говорила это с улыбкой? Гермиона искренне не понимала: а в чем, собственно, веселье? Разозлилась пуще прежнего! Видимо, это отразилось на лице, раз фраза обрела продолжение: — Мир не перевернулся, отдохни, пока вселенная дает на это время. Это шутка какая-то? Ее свободное время единственного за год отгула наоборот отбирали! Нагло и варварски, когда она и так еле его выкроила — соткала из собственных поседевших волос. Столько всего можно было сделать за день — отчеты, конференции, важные встречи. Метаморфозы, при которых продуктивность Гермионы превращалась в наглядные достижения. Она жила этой балльной системой и засыпала с мыслью «Пять очков в личную копилку мисс Грейнджер». Гермиона измеряла свою важность выполненным, а не временем, истраченным на выполнение, так что бездействие — ее персональный яд, а напоминание о нем — нонсенс и оскорбление невиданного масштаба! Этот день и так исключение из всех правил, а исключение внутри исключения — беспорядок, и ничего более. Прическа резко отошла на второй план — ноги повели вон, подальше от бабушки, чье наставление Гермиона постарается запереть поглубже в просторах сознания, подобно злостным шуткам школьного времени. Она больше знала о своей жизни! И чертова вселенная пусть засунет свою передышку себе в месторождение Хаоса, Хроноса и прочих. Так что, накрывшись сумкой, которая все равно не спасет от влаги, Гермиона начала забег до ближайшей остановки, игнорируя задорный взгляд старушки, направленный ей в след из окна тихого автобуса — пристанища отдыхающих не по воле, но по чудесному стечению обстоятельств.…
15:10 Она почти успела. Но «почти» — самое ненавистное слово Гермионы, поэтому, выкарабкавшись из автобуса вблизи Трафальгарской площади, она смотрела агрессивно и сквозь. Сжимала и разжимала кулачки, пыхтела, пыталась сфокусироваться на поиске знакомого силуэта через пелену дождя, пока кто-то не потянул ее за локоть под козырек остановки. — Мне можно как-то шутить по поводу твоего опоздания? — Фраза прервалась легким поцелуем в макушку и знакомым низким хохотом, так что страх Гермионы мгновенно испарился. — Или это травмоопасно? В данной ситуации травмоопасно было только смотреть на Теодора, потому что вся злость испарилась с пугающей скоростью только лишь от его голоса. В такие моменты их отношения казались Гермионе крайне иррациональными, потому что она чувствовала себя собакой на занятии с кинологом. Иногда даже специально хотелось разозлиться, но не получалось. И это всего спустя какой-то месяц. Либо она слишком хорошо поддавалась тренировке, либо он настоящий профессионал, хотя и то, и другое — плохая новость. Посмотреть все-таки пришлось, потому что Теодор буквально развернул ее для классического приветственного объятия. Такого же, каким он одаривает не только ее, но и своих самых близких друзей, отчего оно стало на пару галлеонов дороже. За эту долю секунды до крепкого объятья она скользнула по его лицу взглядом и поймала себя на мысли, что ей слишком не повезло. Вот бывают люди объективно непривлекательные, которым ты, конечно, не скажешь это прямо, но будешь осознавать сам факт и терзать себя за лукизм и всякие другие новомодные виды дискриминаций. А бывают люди настолько красивые, что буквально перестают привлекать. Это совершенно не укладывается в голове, но в их чертах лица не за что зацепиться — скользишь взглядом, как по маслу. А от него холестерин повышается да и только. И как же ей не подфартило сойтись с Теодором, который красив не достаточно, чтобы терять свое внеземное очарование, — его нос с легкой горбинкой, улыбка только с одной ямочкой на правой щеке, зеленые глаза с озорным прищуром, которые, по правде, у зрачков карие до безумия. Даже кудри эти его — вот видно ведь, что тщательной укладкой там даже и не пахнет, но рука не поднимется хоть один из завитков поправить. Да, она крайне невезучая в своем везении. — Давно ждешь? — Не мечтай, сам только трансгрессировал, — полушепотом произнес Тео, приблизившись и легонько мазнув Гермиону указательным пальцем по кончику носа. — Удачное стечение опозданий, не иначе. Она знала, что он ждал возмущенной реакции после такого проявления на публике, хотя бы секундного замешательства! Но Грейнджер не хотела оказывать ему подобное удовольствие, так что нежно и спокойно улыбнулась, наслаждаясь секундным разочарованием Теодора. Видимо, они оба научились умело вызывать нужные эмоции в партнере, и теперь тактика должна быть менее очевидной для достижения искомого результата. Они на удивление хорошо понимали ход мыслей друг друга, хоть и были в самом начале периода сближения, когда еще умело одурманиваешь и хочешь казаться лучше, чем есть. Только Тео почему-то наоборот хотел выглядеть хуже в ее глазах. Не нужно быть Шерлоком: он ждал ее на улице и пару раз явно организовывал поиски вне навеса козырька — футболка «BEVERLY HILLS 90210», темный бомбер и джинсы были достаточно мокрыми, чтобы сменить оттенки, а щеки и кончик носа порозовели. Возможно, подумалось Гермионе, это было попыткой избавить ее от волнения и чувства вины за опоздание, но не Тео их в ней взращивал годами, так что и срубить уже достаточно толстый ствол ему не удастся — она почувствовала все это в двойном объеме, разгадав его маневр. Подозрения отразились на ее лице инородной складкой меж бровей, поэтому Тео резко сменил тактику. Успешно, стоило заметить. Нелепо сложил губы уточкой и показательно прикрыл глаза, наклонился вперед — недостаточно, чтобы самостоятельно до нее дотянуться, учитывая разницу в их росте, но достаточно, чтобы, встав на цыпочки, Гермиона смогла дотянуться до него. Прямо на остановке. Среди людей. В такой нелепой позе. С расчетом на шутку. Или на ее решительность? И Гермиона почти решилась. Вопреки неловкости, всем барьерам и гулу подъезжающего нового автобуса, который выплюнет прямо на них новую порцию нежеланных зрителей, а потом помчит устраивать казусы в других местах. Остановил ее лишь смешок, вырвавшийся из груди Теодора, говорящий о том, что он и не ждет на самом деле. Потому что знает, что не осмелится. Это был бы не первый их поцелуй, но явно первый ею инициируемый. Поэтому Гермиона подыграла с долей расслабления и разочарования, положив два пальца на его губы трубочкой и прошептав в пяти сантиметрах от них: — С днем рождения. Желаю подкачать в новом году актерские навыки. Открыв глаза, он явно не выглядел разочарованным — наоборот обрадовался, что злополучная складка разгладилась. Шутливо сделал вид, что сейчас укусит ее за эти самые пальцы. А Гермиона почувствовала настоящее облегчение, только когда увидела его в глазах Теодора, и добавила: — Будь счастлив, Тео. 15:28 Возможно, Теодор и хотел что-то ответить на первую реальную эмоцию Гермионы за их встречу, но не успел. На нее резко снизошло озарение, что они отстают от намеченного графика! Потянув Тео за рукав, она почти смогла вытащить их обоих из-под навеса, но почувствовала сопротивление. И не зря обернулась. Теодор выглядел так, будто собирался нашкодить. Он-то не забыл палочку в отличие от Гермионы, поэтому, вплотную подойдя к углу остановки, буквально сквозь карман прислонил кончик волшебного древка к часам на другой руке, которые тотчас начали сплывать по его костяшкам черной жижей, трансфигурируясь в зонт. Самое ужасное, что со стороны могло показаться, будто Тео захотел справить нужду. Судя по лицам окружающих, именно так все и решили. Впервые Гермиона подумала, что лучше бы маглы узнали правду, чем поверили в самое очевидное. Счетчик стыда наматывал обороты, а довольный Тео уже протягивал руку, чтобы вывести их под черным куполом в сторону Национальной Лондонской галереи. Вдруг неловкость заместило воспоминание о подростках около дорожного знака, и теперь Гермиона выглядела отчасти довольной. Осознала, что с ним будто помолодела до возраста глупостей.…
16:20 Гермиона никогда не считала себя ценительницей изобразительного искусства. Дело не в том, что ей не хватало интеллекта или эмпатии — она легко улавливала посыл и настроение произведения, считала логической задачкой выискивание отсылок и скрытых деталей. Просто ее это не будоражило, отчасти раздражало — как будто фильм поставили на паузу и спрятали пульт, а ты должен догадаться, что было дальше. К тому же самым комфортным для Гермионы направлением был реализм — буквально математика композиций, анатомии и свето-тени; как будто только тут есть реальные критерии, которые могут поддаться здравой оценке. Поэтому неожиданный вопрос Теодора спустя длительное и почти осязаемое молчание застал ее врасплох. — Как тебе? Она искренне не знала, «как ей». Во-первых, Гермиона смертельно устала расхаживать по залам в этих кошмарных туфлях со старческим недокаблуком — вроде он и есть, а вроде настолько невыразительный и дискомфортный, что смысл в нем минимальный. Жжение в области ступней перетягивало на себя все внимание от экспозиции, которую Грейнджер и так помнила со времен экскурсий в начальной школе. В те времена она буквально заставляла себя наслаждаться чем-то не свойственным ее возрасту, чтобы казаться разумнее сверстников. Грубо говоря, подобный подход лишь отбил желание в сознательном возрасте заинтересовываться ранее навязанно-интересным. К тому же стояли они около картины какого-то французского художника. К стыду Гермионы, она не имела представления об авторе и названии, потому что табличка висела с другого края картины — предательски далеко для ее легкой близорукости. В другой ситуации ей бы даже и не было интересно узнать содержимое таблички, потому что рисунок был крайне незамысловатым и примитивным — словно ребенком нарисованный. Ни цвета, ни композиция джунглей с диспропорциональным тигром в центре не вызывали даже легкого интереса. Но так не хотелось упасть в грязь лицом перед Теодором, который, учитывая частоту похождений в этот музей, знал экспозицию, как свои пять пальцев… Взяв себя в руки, Гермиона медленно начала подыскивать общие слова восхищения, которые могли бы сойти за нейтральное мнение. — Ну… Довольно интересно… и… эмоционально? — Стоп, стоп, стоп, Грейнджер. — Теодор почти захихикал, но сдержал себя, чтобы не привлекать внимание престарелой смотрительницы. Та выглядела не слишком доброжелательно. — Я тебе скажу по секрету: картину рисовал не я, так что хвалить было необязательно. Давай ты сейчас глубоко вдохнешь, выдохнешь и скажешь, насколько это тебе не нравится по десятибалльной шкале. Провал. Теперь он наверняка думал о ее приземленности и банальности мышления. Ну ничего, Гермиона решила пойти в контратаку, пуляя из невидимого пулемета правдой. Авось попадет туда, куда надо. — Мне не нравится на восемь из десяти. Честно, я даже не поняла, почему ты около нее остановился. — Грейнджер приняла оборонительную уверенную позу, руки накрест, глаза в глаза с Теодором до победного, — Цвета нелепые, композиция невнятная, идея невыразительная. — Метнулась к табличке. — «Нападение в джунглях». Ну вау, название тоже блистательно оригинальное для картины с джунглями и нападением. Вот тут уже Нотт не выдержал и расхохотался, чуть согнувшись и прикрыв рот рукой. К счастью Гермионы, его приступ продлился недолго. — Вот так уже интереснее, согласись. Ты прям крепкий орешек. Мне тоже не нравится, если на то пошло. — Почему тогда спросил? — парировала она без излишней агрессии, но с явным недовольством. Это какие-то странные игры, подумалось ей, где нужно угадать правильный ответ, которого и нет вовсе. — Из-за автора. Это работа Руссо. — Тео зачесал назад упавший на глаза локон и перевел взгляд с Гермионы на картину. — Представь, жил себе свою жизнь работник таможни во Франции и под сорок резко начал рисовать. Неумело и банально, в направлении примитивизма, но это не помешало ему висеть через сотню лет в Лондонской Национальной галерее, где молодая ведьма недовольно обругала бедного тигра в джунглях. Тео закусил губу и легонько улыбнулся, что Гермиона сочла за конец монолога, но почти сразу последовало продолжение, которое вызвало в самом Нотте странный эмоциональный подъем: — Вот к этому я стремлюсь! — Быть примитивистом? — Гермиона знала о ложности предположения, но не могла не попытаться легонько съязвить. — Вечным искателем скорее, — улыбнулся Теодор. И снова ее обыграл. И наконец вытащил их обоих из вакуума молчания, так что теперь они пререкались у каждой картины, по итогу все равно привлекая внимание странных смотрительниц в каждом из залов. 17:22 — Ладно, а теперь мы почему так долго молча созерцаем? — Гермиона окончательно расслабилась и нашла в себе силы быть инициатором вопросов (и даже искренних улыбок). — Не думала, что любишь Рубенса. Больше похож на ценителя Дали, знаешь, или Пикассо. — Мама любила Рубенса. Будем считать, это наследственное. — Тео снова усмехнулся, но что-то внутри Гермионы на этих словах треснуло. Она даже вздрогнула и слегка обернулась, чтобы убедиться, что треск был слышен только ей. Смерть матери Теодора никогда не была секретом, даже в школе. Сложно вспомнить ключевой момент, благодаря которому это стало известно, — как будто расплывчатые сведения накапливались годами, по капле, из абсолютно разных источников. Так незаметно и плавно, что сам факт не успел шокировать или стать инородным — тем, что хотелось снять с себя, как колючий свитер. Когда горе не имеет к тебе отношения, ты просто укладываешь его на дальнюю полку — не чтобы временами вспоминать и оплакивать, а банально ради своевременной предупреждающей таблички: «ОСТОРОЖНО, ЭТОТ ФАКТ МОЖЕТ ТРАВМИРОВАТЬ ТВОЕГО СОБЕСЕДНИКА». Но резко горе Теодора встрепенулось на самой дальней полке Гермионы — стало пробираться на передний план, разрастаться и утверждать свою значимость. Такое колючее и неусидчивое, что его только в рукавицах хватать да оттаскивать в законный дальний угол. Пока Грейнджер пыталась с ним справиться, тишина снова рассеялась. — В детстве я постоянно ходил сюда с ней, знаешь… — спокойно проговорил Теодор. — Она уважала ваш мир. Гермионе не нужно было уточнений. — Не то что бы она не видела разницы или была крайне человеколюбива. Просто ей хватало разума признавать чужие достижения. Твердила вечно, что «люди, которые не познают магию с рождения, ищут ее в творчестве». Наверно, слишком прозаично из уст чистокровной, но имеет смысл. — Поэтому ты так часто сюда приходишь? — Грейнжер все гуще пропитывалась сомнениями. Нужно было выведать причину раньше — не вешать бездумно на музей эмблему «места с любимыми воспоминаниями». Она, возможно, пробудила горе не только на своей полке. — Пять очков, Грейнджер. — В этих словах не было ни капли злости или досады, но Гермиона в наказание самой себе пыталась выделить хоть пару уничижительных нот. — Вне дома не так много общего с ней сохранилось, а в мэнор на чаек я со времен ареста отца не заглядывал. — Извини, я не… — Я разве просил извиняться? Ты все правильно сделала. Теперь праздник точно в семейном кругу. — Тео, наконец, посмотрел ей прямо в глаза, чтобы доказать: это не шутка. То, что мерещилось Гермионе печалью и тоской, оказалось спокойствием и умиротворением. На струнах, связывающих с прошлым, можно играть не только реквием. — Почему тогда «Самсон и Далила»? — Самсон не был однозначно положительным персонажем и самым благочестивым человеком в Библии. Господь избрал его и дал ему силу, но Самсон часто распоряжался этим даром в своих интересах, был жесток, хвастался своими победами и успехами. Влюбившись в Далилу, он выдал ей секрет своей силы, на что она ответила предательством. У этого нет оправданий. Но нет оправданий и у его поступков. Мать считала это ретроспективой любых отношений между мужчиной и женщиной. — Не удивительно, она была замужем за твоим отцом. — Только договорив, Гермиона осознала в полной мере, насколько грубо это могло прозвучать. — Да ты сегодня в ударе! Еще плюс пять очков. — Теодор на удивление искренне засмеялся. — Но она оправдывала моего отца до самого конца, так что вечно защищала Самсона и осуждала Далилу. Говорила, мол, «остерегайся женщин, они всегда знают, куда бить». Хотя сама так ни разу и не ударила. — А ты? — Что я? — На чьей ты стороне? — Далилы. Никогда не мог сопротивляться очарованию кареглазых женщин. До того как Гермиона успела покраснеть и ответить что-то несуразное на специфический комплимент, Теодор взял ее за руку и повел дальше, шепча на ухо: — Укладка у тебя сегодня нереальная. Вдохновлялась абстракционизмом? В этих вихрях что-то от Кандинского. И они оба рассмеялись.