Рыцарь Храма Соломона

      Робер сидел за щедро накрытым столом и смущённо отклонял знаки радушия. Решив переночевать в тепле и безопасности, он был готов к вероятному недовольству Командора, но как-то не подумал о других многочисленных осложнениях, связанных с принятием такого приглашения.       Более всего прочего Робер боялся, что выдаст себя урчанием живота. Он, в отличие от сервиентов строго обязанный соблюдать пост, только что клятвенно заверил радушного хозяина, что его нисколько не смутит пища, подаваемая к позднему ужину, поскольку они с братьями обильно отужинали разрешённой снедью буквально перед ночной стычкой с бандитами и ничего, кроме воды и хлеба, он вкушать не будет. Хорошо, хоть Бертран, в отличие от Эсташа, сначала думал, а потом говорил, и не озвучил, что все трое лишь скудно позавтракали в очередном командорстве. И так же, как Робер, героически старался не провожать голодными глазами блюда с нарезанными ломтями мяса, сыра и птицы. Робер вёл беседу с графом, неспешно, будто с ленцой отщипывал по кусочку хлеб и запивал его водой. По поводу воды у него тоже были сомнения: пить некипячëную храмовникам не рекомендовалось, на этом более всего настаивал брат лекарь, утверждавший, что очистительный огонь воде исключительно полезен, однако просьба вскипятить специально для гостя прозвучала бы уже совсем странно.       — Ну хоть вина вы выпьете с нами, брат?       Позади раздался кашель Бертрана, подозрительно похожий на смех. Весело ему, мерзавцу, смотреть, как Робер ужом извивается, дабы не обидеть хозяина!       Пить вино за пределами командорств, кроме как в гостях у епископа, архиепископа или братьев Ордена Святого Иоанна, также было запрещено, но Робер колебался в правильности решения: то ли сказать, что запрещает Устав, и нарушить правило сильно не распространяться о его положениях перед сторонними, то ли принять кубок и нарушить Устав. А, ладно! На капитуле, как вернётся, покается, да и всё! Он же в пути, ему простительно небольшое отклонение. Ну накажут.       Робер развёл вино водой, рассчитывая цедить единственный кубок весь вечер, на том и сошлись.       Сын и наследник графа Обри светил на Робера восхищёнными глазами, пока виновница переполоха рассказывала отцу о пережитом ужасе. Робер прямо спиной чувствовал яростное недовольство Бертрана девушкой, которая умудрилась за столь короткий срок сменить пострадавшее дорожное платье на роскошное блио зелёной парчи с золотым шитьём, полноводной рекой распустила по спине смоляные волосы и дополнила причёску чрезвычайно идущей ей вуалью, легчайшим дымом полупрозрачной ткани текущую по плечам. Спасённая девица звенела колокольчиком, то ахая, то смеясь, — Робер терялся на середине фразы и через раз слушал хозяина дома.       — Супруга моя, к величайшему моему горю покинула меня позапрошлой осенью. Ездила в дальний монастырь на богомолье, на обратном пути простудилась, слегла да и не встала больше, — рассказывал Обри. — Оставила мне три сокровища. Гордость моя — Этьен, в следующем году поступает в оруженосцы к нашему сеньору. — Отрок лет тринадцати чинно поклонился Роберу. — Младшему моему ангелочку Жаку пять, спит уже по позднему времени. И старшее моë сокровище, вы, драгоценный брат, спасли сегодня. Очень похожа на матушку, такая же красавица. Моя Адель, несмотря на благочестие, была горяча как ураган, что́ значит каталонская кровь, кипящая в жилах!       Робер покраснел как маков цвет:       — Граф Обри… Мне не следует при моём сане…       — Ох, простите, дорогой брат, забылся.       — А вы играете на лютне, брат Робер? — прервала щекотливый разговор Мариз. И тут же задала не менее щекотливый вопрос: — Возможно, споëте нам что-нибудь?       Робер в панике кинул взгляд на Бертрана, словно тот мог чем-то помочь. Внушение, которое он получил от командора за распевание легкомысленных песенок, даром не прошло. Так то в Доме, а уж в гостях у мирян…       — Разве что нечто подобающее моему сану. И простите, добрая госпожа, но и слушать романтические канцоны мне тоже нежелательно, если вы таковые надумаете исполнить.       Мариз вняла, петь не стала, просто сыграла благосклонно слушавшему отцу и Роберу на лютне, Робер спел пару приличествующих воину-монаху баллад, и младшее поколение де Фуа откланялось. Робер тоже попытался удалиться, но граф был настроен продолжить общение с интересным новым собеседником; велев придвинуть пару кресел к догорающему камину, прогнав прислугу и щедро хлебнув вина, принялся доводить Робера. Тот, едва с облегчением вздохнувший после ухода Мариз, тут же остро пожалел об этом. Ибо темы, выбираемые для обсуждения графом, заставляли его едва ли не креститься, в страхе оглядываясь по сторонам.       — …Граф, мне не следует вести такие беседы.       — Я просто хочу сказать, дорогой брат Робер, что наша семья, хоть и ушла от катарской * ереси вот уже как семьдесят лет, но помнит, что Ордены Храма и Госпиталя тогда практически не принимали участие в походе против альбигойцев.        — Орден не располагает воинством в благословенной Франции, в командорствах почти одни старики и инвалиды да братья трудники, граф Обри, — промямлил Робер. — Вы зря приписываете Ордену лишнее м-м-мягкосердечие.       Граф поднял палец.       — И тем не менее: любой храмовник — почётный гость в моём доме. А вы, как спаситель моей дочери, всегда можете рассчитывать на мою помощь.       — Благодарю, граф, я надеюсь, испытывать ваше благородство не придётся, но от имени Ордена выражаю признательность.       Граф снова отхлебнул едва ли не полкубка за один присест и продолжил:        — А вообще, вы, храмовники, удивительно хваткие ребята. Ваши хозяйства образцовы, простой люд почитает за счастье делать что-то для Храма. А уж как ловко вы провернули дело со своими часовнями! Епископы извели тонны бумаги, строча жалобы в Рим.       — Святой Престол даровал Ордену позволение строить часовни и вести проповеди для всех желающих. Разумеется, люди стремятся прикоснуться к тем, кто побывал в Святой Земле, вместе вознести молитвы. Что в том плохого?       — Кроме того, что десятина достаётся Храму, а не епископу? Хе-хе, да ничего. Попомните, Робер, деньги даже в делах, которые должны быть далеки от земных, играют немалую роль.       — Я не думаю об этом, граф, — сухо ответил Робер. — Моё дело — в срок выполнять порученное и усердно молиться.       Обри пьяно качнул головой.       — Так. Всё так. Чем юнее душа, тем она чище, словно сам земной воздух портит человека. А может, и правы были еретики-катары, когда утверждали, что всё земное — от Сатаны и Иисус никогда не мог принять человечье обличие? Куда ни гляну — везде грех. Да и тусклая она какая-то стала, земная жизнь без моей Адели…       — Граф! — простонал Робер. — Да что же такое вы говорите?! Умолкните, умоляю! Есть множество прекрасных, благочестивых людей! Божий мир прекрасен! А ваша супруга в лучшем мире ждёт воссоединения с вами.       — Может быть… Хочется верить…       Граф махнул кубком:       — Эй, кто там!       Бертран быстро отделился от стены и подлил графу ещё вина, чтобы никто больше не услышал крамолы. По крайней мере, пока они в замке. Кажется, тосковать по супруге, опустошая винные погреба, у графа уже в привычке — очень уж качественно он набрался.       Граф отхлебнул из свежего кубка и задумался, глядя в огонь.       — Да, грехи… А как вы относитесь к тому, что Орден занимается ростовщичеством, Робер?       — Орден не занимается ростовщичеством, граф, — сквозь зубы ответил Робер, остро жалея, что остался ночевать. — Мы требуем от заёмщика ту же сумму, которая прописана как занимаемая.       Граф пьяно рассмеялся.       — Робер, но вы же понимаете, что в договоре просто пишется сумма больше, чем в действительности выдаётся.       Робер вспыхнул.       — Граф, к чему эти разговоры? Орден берёт самый маленький процент, у еврейских ростовщиков он около сорока, а у нас можно взять деньги под десять. И мы ссужаем только на богоугодные дела, ни на что другое не претендуем. Святой Престол благосклонно смотрит на Орден.       — Ммм… пока да. Но долго ли пробе́гает Орден между Римом и Парижем?       Робер решительно встал.       — Благодарю за приятный вечер, достопочтенный граф, но нам завтра в путь. Позвольте откланяться.       Обри повернул голову к гостю, и Робер вдруг с облегчением понял, что граф неприлично пьян. Оставалось надеяться, что наутро тот и не вспомнит, о чём именно беседовал с гостем.       Эсташ, позëвывая, оглядывал знакомые окрестности и заодно присматривал за Бертраном, но тот, кажется, вполне оправился после вчерашней истерики. Правда, снова стал необычайно хмур и задумчив.       Из-за вынужденного отклонения от маршрута они запаздывали на полсуток, поэтому было решено не заворачивать в ближайшее командорство, а проехать до своего, пусть и ночью. Тем более до него осталась всего пара часов пути. Притомившихся лошадей пустили шагом.       Бертран поравнялся с Робером и прочистил горло. Эсташ закатил глаза — ну опять! Очухался, и сейчас снова будет доставать их рыцаря невообразимой скукотой, да что за человек! Как кишки мерзавцу выпустить — так заныл будто женщина, а как слушать невообразимую муть про налоги, законы и тонкости римского права — так запросто! Ну куда же как веселее мечом махать!       Приятель меж тем медоточивым голосом продавца, которому надо всучить покупателю залежалый товар, начал:       — Драгоценный мой брат, развейте моё невежество. Я краем уха слышал вашу беседу с графом. И… что говорил граф о нашем короле и папе?       Эсташ аж икнул, и брови у него поползли вверх: в уме ли Бертран?! Оправданность его недоумения подтвердилась всполошённым взглядом, который кинул на Бертрана Робер.       — Бертран, нам не до́лжно рассуждать о таких вещах. Граф позволяет себе слишком много, но род де Фуа в фаворе у короля, ему, наверное, можно. А нас с тобой за пересказ и обсуждение таких сплетен в лучшем случае выпорют, и это — если пожалеют. Да, собственно, если ты или Эсташ передадите командору, что я не только не пресёк скользкие речи, но и участвовал в беседе, мне придётся несладко.       Бертран сердито зыркнул на Робера и с какой-то непонятной не то насмешкой, не то издёвкой ответил:       — Драгоценный брат Робер, мы с Эсташем проводим с вами столько времени, что успели убедиться: более скромного, честного и искреннего храмовника ещё поискать. Ваша душа чиста, как укрывающий плечи плащ, вы не могли говорить и думать плохое. Вы для меня — образец рыцаря Храма. Так и буду отвечать на вопросы старших, буде такие возникнут. И вообще: ни мне, ни Эсташу и в голову не придёт навредить вам. Просто неприятно чувствовать себя дураком.       Робер фыркнул:       — Бертран, я подозреваю, из твоей лавки невозможно было уйти без покупок. Это ж надо так мëд в уши лить! Тон только мне твой не нравится.       — Объясните, брат, никто ж не узнаёт. Пожалуйста.       Робер оглянулся на сероватые, едва освещённые луной окрестности и вздохнул.       — Ладно. Но имей в виду, начнёшь языком чесать, как брат Гийом, так мне не спустят — полгода с полу жрать буду, да с поротой шкурой.       — А что брат Гийом? — ревниво встрял Эсташ, для которого старый храмовник был эталоном.       Эсташ каждую свободную минуту проводил подле старого храмовника, помогал во всём, чем мог, и, раскрыв рот, слушал его рассказы. Бертран раз их тоже послушал и решил больше не рисковать. Собственно, вся остальная братия тоже прыскала от брата Гийома, как от чумного, а командор уже едва сдерживал себя, в очередной раз увещевая старого храмовника держать своё мнение при себе, — ну не изгонять же его из Ордена на седьмом десятке, не наказывать же тяжёлой работой и не пороть же (и так живого места нет на спине). Гийом выражений не выбирал, Орден не восхвалял, пиетета к Священной миссии освобождения Гроба Господня не испытывал. Ну разве что после пары выволочек перестал смущать братьев громогласно, бухтел себе под нос.       — Брат Гийом вслух говорит то, о чём другие только думают. О том, что ордены грызутся друг с другом, строят козни и не смогли объединиться даже перед лицом опасности. Не рядовые братья, нет, верхушки. О том, что облагали данью врагов вместо того, чтобы утверждать свою власть, пока были силы. О том, что надо вообще уходить с Востока и больше о походах не думать — людей и сил не хватает. О том, что обогащение занимает умы больше, чем военное дело. Что, не говорит он такое?       — Говорит, — запальчиво огрызнулся Эсташ. — А что, неправда?       — Даже если и правда… Эсташ… Ты ж неграмотный. Брат Гийом, вообще-то, тоже… Ты представляешь, сколько надо средств, чтобы содержать войско? Чтобы кормить и содержать такую уйму людей и хозяйств? А дороги? А госпитали? Сколько неимущих мы лечим и кормим из милости? А оружие, доспехи, лошади? Как всё это обеспечить без таких командорств, как наше? Что же касательно вражды с другими орденами… Я не знаю, ничего не могу сказать. А сплетни собирать… Не нашего ума дело, понимаешь? Мало про нас сплетен ходит? Вон, один граф чего стоит! Если мы сами начнём шептаться и осуждать своих же — беда будет. Мы — Орден.       Бертран согласно кивнул — ему и самому не нравились подобные пересуды, но Робер очень ловко увёл тему в сторону. Бертран не об этом спрашивал.        — Так что за конфликт у короля Филиппа с папой?       Робер покусал губы.       — Вот репей… Понимаешь… Королю не хватает денег, всё время не хватает. Идёт война за Гиень, и казна пустеет просто с неимоверной скоростью. С самого начала правления он придумывает новые и новые способы, как добыть денег. Сначала объявил, что собирает на новый Крестовый поход. Люди жертвовали, и жертвовали щедро. Он правит уже десять лет, но ни в какой поход, как видишь, ещё не собрался. А между тем Акра могла бы и удержаться, если бы… Он приближает к себе мутных людей — Пьера Флоте, Ангеррана де Мариньи. Некто Гийом Ногаре вошёл в состав королевского совета. Знающие братья описывают их как скользких и беспринципных легистов, способных всё вывернуть в нужном направлении. Король же одаривает их титулами, платит очень хорошее жалованье, да и вообще, чиновники плодятся неимоверно, и всех их надо содержать. Король щедр к ним, а они в ответ готовы выполнить любую его прихоть. Если какой-либо закон не даёт королю осуществить задуманное, так они тут же придумывают новый закон, по которому король оказывается прав. Он без конца изобретает новые налоги. Ломбардской налог, еврейский налог, налоги на население, и они растут!       Бертран мрачно кивнул:       — Шесть су с каждого очага и пять процентов от доходов, хотя сначала было по одному. Сейчас, наверное, ещё больше. Ещё отец жаловался, что работать всё тяжелее с каждым годом.       — Сейчас больше. До десяти доходит в некоторых местах. Иногда король… ошибается. Очень сильно. Например, он перенёс ярмарку из Шампани в Париж. Париж неудобен — там нет хороших, проверенных торговых путей, неясные законы, купцы не захотели туда ехать. В итоге Шампань сейчас даёт в восемь раз меньше дохода, чем когда там была ярмарка. Но решение король не отменил.       — Ну хорошо, это понятно. Кое-что из этого я ещё в Каркассоне в кабачке слыхал от перебравших пива. А папе что за беда?       — Так всё в том же: королю отчаянно не хватает денег. И он обложил налогами церковные приходы. Да к тому же запретил вывозить в Рим настоящие серебро и золото, а наши медяки кому нужны? Святой престол в гневе. Папа без конца пишет Филиппу и упрекает его за вмешательство в дела церкви. Шепчутся, что грозится отлучением.       — Королю? — изумился Бертран.       — Ну…       — А мы? В смысле Орден?       — А мы в очень хреновом положении, брат мой Бертран. Мы ведь подчиняемся напрямую Святому Престолу — король Франции нам не указ, но наш главный Храм находится в Париже. Или вот король велит собрать налоги с приходов и не пускать за границы Франции драгоценные металлы, а что должны делать мы? И ещё: Филипп ведь не только у евреев и ломбардцев занимает, но и у нас. Король должен Ордену кругленькую сумму, только денег на возврат долга у него нет. Орден старается, помогает королю собирать налоги, и да, мы эффективно это делаем — поступления возросли, но по итогу гнев людей с короля переходит на нас: виноват не тот, кто приказал, а тот, кто исполняет. А ещё я слышал, в прошлом году Филипп забрал и казну, и управление ею в Лувр и назначил управителей из своих людей. До этого много лет именно Орден хранил королевские деньги и как мог вытаскивал его из проблем, да и сама казна лежала в Тампле. И это как-то тревожно, на мой взгляд.       — Как всё сложно! Я запутался, — вырвалось у Бертрана.       — Вот именно — сложно. Поэтому, когда, не имея должных знаний, хочется критиковать Орден, надо подумать, потом ещё раз подумать и помолчать. Погнали, вон уже и командорство, — подвёл итог беседы Робер и пустил коня в галоп.