Приговоренные возвратиться

Мэр Уилкинсон обязан был провести регулярное собрание общины, для чего сейчас и ждал всех взрослых мужчин в здании, служившем и мэрией, и судом, и, по мере надобности, биржей. А сам Уилкинсон бывал и мэром, и судьей, и торговцем. И во всех трех ипостасях ему мог составить конкуренцию только пресвитер Перрис. Уилкинсон что-то прорычал себе под нос, вспомнив Перриса. Они были ровесниками и оба вели примерно одинаковый, почти затворнический образ жизни, с той лишь разницей, что Уилкинсон мог себе позволить бокал вина за обедом. Да и похабные мысли у мэра прорывались наружу куда чаще, чем у пастора. Если второй никак не мог жениться лишь потому, что не был уверен в том, что когда-то сможет полюбить, то мэр любил всех и сразу, и от этого не мог определиться. Так или иначе, мэр и пастор были двумя сторонами одной монеты. И ребром между ними, как оказалось, стала Сара Паркер. Собственно, ей и было посвящено нынешнее собрание. Уилкинсон решил немного проветриться и вышел во внутренний двор мэрии, служивший чем-то вроде огорода. Он сел на ступени террасы и положил руки на колени. Воздух был свежим и бодрящим, как ведро ледяной воды, а небо сияло, как начищенное пасхальное блюдо. Уилкинсон посмотрел вдаль и заметил, что птицы на ветках липы устроили перепалку, щебеча и шелестя крыльями. Их клокотание привлекло его внимание и Уилкинсон подошел ближе. Оказалось, что два самца, ярко выкрашенные природой для привлечения внимания не смогли поделить самку, скромно одетую в серую «рубашку". Но именно она-то и наблюдала за их спором, усевшись чуть выше в ветвях, и делала вид, что ее это не касалось. Уилкинсон понаблюдал за тем, как самцы выдирали друг другу перья и устраивали завораживающие танцы то ли перед собой, то ли перед объектом их страсти, а потом услышал свое имя. -Мистер Уилкинсон, мистер Уилкинсон! На террасе стояла горничная и махала ему рукой. Мэр повернулся и как ребенок, которого позвали в дом, оторвав от игры, поплелся внутрь. Помещение уже было полностью заполнено, а за столом, отведенным для «ведущих", уже сидели старосты общины – три седобородых мужчины, как будто скопированные друг с друга, и Перрис. Уилкинсон поприветствовал всех и сел на единственное свободное место рядом с пастором. -Господа, давайте начнем. Если пастор Перрис позволит, то мы обойдемся без молитвы, ведь, насколько я понимаю, все мы уже отвлекали Господа сегодня во время воскресной мессы. Пастор посмотрел на собравшихся, которые ждали его решения, как изголодавшиеся волки смотрят на жирного барана. -Думаю, сегодня мы уже достаточно обращались к Богу, и даже Он ждет нашего конкретного решения. – Ответил он, и толпа облегченно выдохнула. Жизнь пуританина и так была полна молитв, церковных служб, проповедей и запретов, поэтому каждый глоток спокойной работы, честного прибыльного труда и общественных дел был для них свежим воздухом после душных кают Мэйфлауэра . -Сегодня мы должны поговорить о суровой правде. Среди нас есть те, кто не способен называться божьим созданием. И Господь повелел нам выявлять их, бороться с ними, спасать их и спасать себя. Это наш долг друг перед другом и перед Создателем. Уилкинсон начал свою речь, которая сама сошла бы за проповедь и Перрис, утомленный утренней службой, подумал, что ему стоит уйти и отдать свое место мэру. Он залез во внутренний карман пиджака и достал платок, чтобы стереть проступивший на лбу пот. И вместе с платком вынул записку. Он посмотрел на паству, которая на этот раз, открыв рты, наблюдала за каждым словом мэра. Записка была написана на мятом листке, кажется, в спешке и даже на коленке. Может быть, во время сегодняшней службы, пока он говорил об очередной притче, кто-то решил пообщаться с ним таким образом. «За тобой наблюдали. Закат на берегу Залива особенно прекрасен, если провести его, обнимая ведьму?» Перрис даже вздрогнул, чем привлек к себе внимание сидящего рядом старосты, но выдавил улыбку, успокаивая его. Он закрыл глаза и смял записку, завернув ее обратно в платок и засунув в карман. Глупец! Идиот! Как он мог предположить, что здесь, среди тех, где каждая собака кличет его по имени, никто не увидит их с Сарой. Кретин! -А сейчас мы бы хотели послушать пастора, который расскажет нам, о чем ему поведала Лорена Ирвуд. Перрис сдвинул брови и вцепился в край стола. Он не слышал, о чем говорил мэр, но вопрос уловил. Лорена. Это имя последние дни преследовало его чаще, чем имя Пресвятой Девы Марии. Собравшиеся, как выдрессированные, повернули головы на него. Ему вновь пришлось рассказать всю историю заново и, хотя он еще хорошо помнил смех Сары, освятивший его слух, подобного он не услышал в этот раз. Они слушали его слова, как страшную сказку, как библейский рассказ о страстях Христовых, веря во весь бред предположений Лорены, несмотря на то, что сегодня на службе и Сара, и ее свекровь были на службе в церкви. Он прервал свою речь и закрыл глаза не в состоянии смотреть на них. -Что ж, мы вполне осознали всю тяжесть истории. – Ответил мэр. Перрис повернулся к нему. -Тяжесть?! – Переспросил он. -Да, да, конечно, не подходящее слово. – Оправдался мэр. – Скорее, назовем это дьявольской историей. Перрис покачал головой. -Я расскажу вам свою историю! – Выкрикнул с последних рядов один из кузнецов. Все повернулись к нему и поддержали дружелюбными кивками. -Моя маленькая дочка, Джорджина. Вы все знаете ее как настоящего ангела. Мы с женой воспитываем ее в твердой вере и страхе. Она растет праведная пуританка и честная трудолюбивая девочка. Но ей всего три и сатанинское отродье уже распустило свои когти. Он выдержал театральную паузу и посмотрел на пастора, который все еще не готов был взглянуть на тех, кого воспитывал. -Не так давно она перебудила всех в доме своим истошным криком. Поверьте мне, я никогда не слышал такого крика. Мы с женой подбежали к ней, а она смотрела в угол комнаты и тыкала пальцем, плакала и кричала. Жена успокоила ее, но что вы думаете? Мужчина развел руки, словно, пытался обнять их, ища помощи. -Она сказала, что видела рыжую, зеленоглазую женщину, в длинном балахоне, которая хотела стянуть ее с кровати, а потом поползла по потолку, как паучиха. Перрис поднял руку и остановил его речь. -Вы с женой говорили с детьми о ведьмах, о дьяволе, о бесах, о Саре? – Спросил он. -Конечно, пастор, - наивно ответил тот, - как и каждый здесь. Ведь они рядом, как ветер и солнце, как Кейп-Код и скалы. Пастор кивнул и махнул, дав кузнецу возможность договорить. -Теперь моя девочка не может уснуть, ее бьют конвульсии, будто бесы дерут ее душу, она бьется в лихорадке, а я не знаю, как ей помочь. – Он почти плакал. – И сегодня жена спросит меня, к чему мы пришли на этом собрании. Что я ей скажу? Он сел и закрыл голову руками. За ним выступали еще и еще, каждый раз припоминая так или иначе женщин, похожих на Сару, а Перрис старался сдержаться, чтобы не выкрикнуть им, как далеки они сейчас от того Бога, которому они посвящают свои жертвы. *** Собрание длилось несколько часов и закончилось, когда солнце уже перестало греть улицы. Все потихоньку поплелись по домам, по дороге обсуждая все, что было сказано. В мэрии остались только Уилкинсон и Перрис. Мужчины очевидно из последних сил терпели друг друга, но мэр не выдержал первым и заговорил: -Ты же не собираешься ее защищать? Перрис прищурился и посмотрел на него исподлобья. Он не собирался отвечать, но догадывался, что если Бог посылает ему испытания, то в лице мэра и никак иначе. -Или она так хороша на закате у Залива? – Садистски ухмыльнулся мэр. Перрис понял весь посыл своего собеседника и подскочил к нему, ухватившись за лацканы его пиджака. -Если ты сожжешь ее только потому, что не смог получить ее расположения, я сожгу тебя! Уилкинсон осторожно высвободился и одернул пиджак. -Если тебя не сожгут вместе с ней. – Процедил он. Перрис закатил глаза и сел на стул, на котором провел все собрание. -Одного я не могу понять, Перрис, неужели она так хороша, что стоит пожертвовать своим местом, своей репутацией, даже своей жизнью только ради того, чтобы… Перрис, поднял на Уилкинсона все еще не остывший взгляд и тот дважды подумал, прежде чем договорить: -Не думаешь ли ты, что мы с тобой могли бы составить неплохую команду? – Оскалился Уилкинсон. - Выкинь ты ее из головы и из своей постели, если, конечно, она уже там побывала. Чего стоит простая девка? Перрис поднялся на ноги, тяжело держась за поручни стула, расправил пиджак, поправил белый воротничок на рубашке и, широко размахнувшись, всадил мэру кулак в челюсть. Тот загнулся, заорал как свиноматка, схватился за подбородок и упал на колени. Его вой, наверняка, слышала вся Новая Англия. Перрис выпрямился, вздохнул и вышел из мэрии. *** Как только тело Аркадия внесли в его родную деревню, гул плакальщиков заглушил пение птиц в ближайшей роще, которые обычно не давали продыху ни днем, ни ночью. Уборщик омыл тело война, истерзанное ранами и походами и, одев его в тогу, положил на кровать. Мать Аркадия и Крискентия стояли в прихожей под пахучими лаврами и кувшинами с благовониями, которые составляли сладкую какофонию запахов, разнесенных по домику умершего и его родных. Курительная, стоящая рядом с телом умершего обдавала его теплым дымом, и тело Аркадия во всей этой благочестивой церемонии блестело под масляной пленкой. На восьмой день, еще до того как солнце вошло в зенит, Аркадия под гогот глашатаев, рыдания соседок и тихие всхлипы матери и сестры, вынесли из дома. Музыканты исполняли томные мелодии, а певцы позади процессии восхваляли убитого. Портреты и картины с эпизодами его жизни обрисовывали героя в преувеличенной манере. Армия империи не пожалела денег на похороны своего солдата. Голова покойного, укрытая пурпурным покрывалом, лежала на возвышении, а дальние родственники и несколько сослуживцев несли его носилки. Процессия остановилась на центральной площади деревни и мать Аркадия вышла к телу сына, чтобы произнести надгробную речь. -Мой сын отдал жизнь Риму, но не отдал честь. Мы с мужем воспитали его как мужчину и гражданина. Он вернулся домой не со щитом, но на щите, мне нечего стыдится и благословляю ваши головы, что бы ни одну из них не пришлось посыпать пеплом скорби. Она сошла со ступенек и положила голову на плечо Крискентии. Процессия возобновилась и, когда они дошли до устрины , мать уже еле волочила ноги. Тело Аркадия положили на погребальный костер, окропили вином и благовониями и под рев плакальщиц, подожгли. Крискентия смотрела на черный дым, возвышавшийся над костром, и думала как тлеет ее жизнь на этом костре, как все римляне умирают на нем, в то время как сам Рим лишь плачет и хвалит их, но ничего не делает, чтобы предотвратить их смерти. Когда тело Аркадия догорело, его кости собрали, окропили козьим молоком и вином и, уложив в гроб вместе с дарами, погрузили в могилу. Мать Крискентии и она сама долго стояли над могилой Аркадия и молчали, наблюдая за землей, засыпавшей его гроб. -Он ушел как следует герою. – Произнесла старшая женщина и медленно пошла назад. Крискентия посмотрела ей вслед и снова на могилу брата. -Но его героизм Рим не заслужил. *** -Постой, Юния, позволь мне хотя бы рассказать тебе. Внутренний сад имения, раскинулся покрывалом цветущих кустарников и, благородно предоставивших свои тени, деревьев. Юния стояла у фонтана в виде мускулистого юноши-олимпионика, бросавшего копье вдаль. Тихо журчала вода. Красный закат отражался в мраморной чаше фонтана и обливал ее розовым сахарным сиропом своего последнего на сегодня света. Юния слышала, но старательно игнорировала мужа. После того как он счел нужным запретить ей принимать Лукреция, она считала себя оскорбленной, хотя и знала, что он имел на это право. Он был старше ее на двенадцать лет, но они никогда не строили отношения на запретах и господстве и поэтому его выпад, да еще и отказ комментировать свой отъезд с наследником на войну с восставшими, бил ей по чувствам. -Юния Клавдия, позволь посмотреть в твои благородные глаза, которыми ты клялась мне в верности именами Венеры, Юноны и Прозерпины. Мужчина сделал шаг вперед, а женщина не сдвинулась с места, смотря в воду. -Позволь дотронуться до твоих рук, которыми ты обмазывала двери моего дома и наматывала шерсть на их остовы. Она была знакома с Марком еще с детства. Он служил вместе с ее отцом и, когда девочке не было и четырнадцати, все уже говорили, что они поженятся. Хотя и Юния, и Марк были не против. Он с честью дождался ее взросления и как только ей стукнуло семнадцать пришел к ее отцу с просьбой взять Юнию в жены. Свадьба, состоявшаяся через год, была по-настоящему общеримским праздником. Тысячи хлебов, бочек вина и драхм были розданы нуждающимся, принесены в храмы, а отец Юнии, в честь удачного брака дочери принес Марсу в дар свою бороду, которой гордился не меньше, чем Юнией. Император лично поздравлял молодых, а весь Сенат приглашен на свадьбу. Еще бы! Лучшие роды Рима породнились. Корнелии и Клавдии. Певцы славили их подобно богам, а попрошайки готовы были подставить спины, чтобы невеста и жених могли пройти по ним, не задевая пыльной дороги своими ногами. Вечером Юния совершила положенный обряд, обмазав маслом и жиром двери дома Марка, обмотала их пряжей и под факелами из боярышника ее внесли в дом. Муж встретил ее огнем из очага и окропил водой. Юпитер, как он был тогда красив! Юния сейчас вспомнила эти события полуторагодовой давности и, смягчившись, посмотрела на супруга. В конце концов, он уважал ее и любил как никто, как и она любила его сильнее, чем кого бы то ни было. Она посмотрела на него, склонив голову и Марк улыбнулся, поняв, что буря улеглась. -Я уеду с Тиберием в Далмацию. Нет! – Он приложил свою ладонь к ее губам, когда она уже попыталась оспорить его слова. – Я уеду, но я вернусь, обещаю. Клянусь. Я не оставлю тебя. Кроме того, завтра мы поедем к твоему отцу, и я спрошу у него совета. Он мудрый человек и я доверяю ему. Юния опустила голову и подалась вперед. -Это Лукреций. Я боюсь за тебя. – Прошептала она и положила голову ему на грудь. Марк обнял ее и стал укачивать как ребенка. Она была такой хрупкой в его руках и он чувствовал себя титаном, державшим главное сокровище в своих руках. -Он ничего мне не сделает. Я ближе к Тиберию, чем он думает. Мы говорили с будущим цезарем, он готов сделать меня советником. Лукреций теряет свое влияние и настолько глуп, что не видит этого, хотя весь Сенат твердит, что власть уже у Клавдиев и Корнелиев. Юния подняла на мужа глаза и он готов был нырнуть в царство Плутона, за право смотреть в эти глаза до конца жизни. Он опустил свои губы и нежно поцеловал. Юния погладила его по лицу, обвела каждую черточку лица и уже сама вызвалась его целовать. Нежная ночь опустилась на сад и тихий треск полуночных насекомых убаюкивал всех в имении. *** Крискентия проснулась рано, когда рассвет еще только-только зачинался за горами и напоминал о себе лишь розовой пеленой под серым покрывалом небес. Аврора только просыпалась и протирала глаза, потягивалась и поднималась со своей небесной кровати. Крискентия вышла во двор и растянула затекшие мышцы. После похорон Аркадия они с матерью почти не спали и утомленно упали на постель только под утро. И через полчаса Крискентия уже проснулась, с таким чувством, что за эти полчаса по ней топтались кони императорской центурии. Она подошла к колодцу внутри дворика, погладила по пути собаку, привязанную к будке и, зачерпнув ковшом воды, выпила до дна. За забором, где росли колючие розы, раздался шорох. Крискентия насторожилась. Шорох повторился. Собака проснулась и навострила уши. Крискентия подошла к псу и положила руку ей на голову. Пес успокоился и снова лег на землю. -Крискентия. – Шепот почти смешался с шорохом кустов, но девушка его услышала. – Крискентия. Она подошла ближе и увидела торчащую из листвы голову знакомого. -Юпитер…, - начала она обычное приветствие, но знакомый шикнул. -Нет. Не сейчас. Я пришел передать, что сегодня вечером нас будут ждать в гроте. Есть план. Крискентия кивнула, и знакомый сделал шаг назад. Она увидела, как в темноте сверкнули белки его глаз, и кивнула еще раз. Тот кивнул в ответ и побежал к лесу. Девушка переклонилась через забор и посмотрела на улицу. Все было тихо, если не считать обычных тихих уханий из ближайшего леса. Она вернулась в дом и снова легла. Нужно было подумать, как выбраться вечером из дома. На ее счастье мачеха проспала весь день. К ним заходили соседи, приносили кое-что из еды и свои соболезнования. Крискентия принимала их почти молча и, наконец, они отвязались. Она уложила мать обратно в кровать, заварила ей чай на травах и, дождавшись, когда ее храп станет громче, чем звон цепей на галерах, она вылезла из дома как воришка, покидавший обкраденный дом. На контрасте с темнотой теней, откидываемых лесом, тропинка по которой она шла, была светлее, чем голова младенца. Она вышла к гроту, давнишней дорогой, и уже издалека заметила огоньки, мигавшие в темноте. Факелы тех, кто в последний год стал ее новой семьей, может, даже просто семьей, манили ее и Крискентия ускорилась. Она подоткнула подол тоги под пояс и побежала на свет. -Да благословит Веста ваши очаги. – Выговорила она, вбежав на площадку перед гротом. -Да благоволит тебе Меркурий в любой дороге. – Послышался ответ. Из толпы вышел пожилой мужчина, с которым она говорила в прошлый раз, и протянул ей руку, утягивая за собой в толпу. -Пусть Харон переправит твоего брата на унавоженные плодоносные луга Персефоны. – Проговорил он. Крискентия опустила голову и пошла вслед за проводником. Они пробрались вглубь, где у костра сидели несколько мужчин и женщин, одетые по-разному, но все достаточно бедно. Несколько из них были из ее деревни, другие из соседних, но почти никого она не знала по имени. -Я хочу познакомить тебя с Советом. У нас есть для тебя задание. Девушка посмотрела на мужчину и смущенно поджала губы. -Конечно. Они сели у костра и мужчина, положив ей руку на колено, заговорил: -В Риме у нас есть свои люди, которые говорят, что Тиберий отменил поход на север и готовится подавить восстания на нашей земле. Они говорят, что много сенаторов пойдут за ним. И у нас есть только один шанс. Ты понимаешь? Крискентия нахмурилась. -Говорят, они суеверны. И очень привечают гадалок. – Добавила, сидящая рядом с ней женщина. -Но почему я? Проводник закрыл глаза и улыбнулся. -Потому что никого больше нет. – Покачал он головой. Крискентия вздохнула и посмотрела на огонь. Он трещал под южным ветром и треск его впитывался ей в кожу. Она думала, что больше ничего не услышит, кроме этого треска. *** Цезарь сидел на своем троне в огромном зале, где обычно принимал послов и сенаторов, где совещался с ближайшими друзьями и где любил побыть один. Только в этом пространстве, где он был одной из пылинок, теряясь на фоне статуй римских богов, он мог подумать о себе и о будущем Рима. Преторианцы охраняли его покой у всех входов и выходов и после истории с его приемным отцом не дали бы ходу и маленькой мышке, проползшей из амбаров с зерном. Если, конечно, сами не были мышками. Один из конвоиров вошел в его тронный зал и с поклоном представил: -К тебе сенатор Лукреций Помпей Квинтиллиан! Октавиан посмотрел из-под руки, приставленной ко лбу, и кивнул. -Да благословят тебя боги, августейший! – Воскликнул Лукреций, клаянясь императору. -Что тебе? Октавиан встал с трона и подошел к проему между колоннами, смотря вдаль. Лукреций не любил, когда упоминали его полное имя, хотя это и было проявлением уважения к его патрицианской персоне. Но имя Гнея Помпея преследовало его и, будучи не уверенным в своих силах, он боялся, что рано или поздно ему припомнят это. Поэтому безумно старался выставить напоказ неприятное родство других сенаторов с теми, кого не любил Октавиан. Хотя Августу сейчас, кажется, было все безразлично. -Чего тебе, Лукреций? Мое время дорого. – Спокойно повторил цезарь. Сенатор еще раз поклонился спине августейшего и прокашлялся. -Твой наследник собирает поход в южные провинции, что тебе, естественно, известно. Он осторожно посмотрел на Октавиана, но тот продолжал смотреть на сад внутри дворца. -Я бы хотел попросить твоего заступничества. В этом походе совсем нет тех, кто мог бы проводить твои интересы, августейший. -Мои интересы – это интересы Рима, сенатор. – Заметил Октавиан. -Конечно, конечно, - спешно согласился Лукреций, мысленно коря себя за такую опрометчивость, - но разве раньше, когда были живы твои великие внуки, не они защищали тебя от врагов? Октавиан повернулся. Упоминание внуков, неожиданно умерших с разницей в пару лет, покоробило его. -Что ты имеешь в виду? – Он хотел бы добавить какое-нибудь низкое прозвище, но сдержался. -Я всего лишь не хочу, чтобы когда-то тебе пришлось произнести: “И ты, Брут?!”. – Он опустил глаза и еле скрывал ехидную улыбку. Октавиану было уже далеко за шестьдесят, но погибать от кинжала ближайшего окружения он не собирался. Кроме того, он хорошо помнил судьбу Гая Юлия Цезаря. И хоть он и передал престол Тиберию, приняв его как сына, он не доверял ему до конца. Тот уже вступал в возраст расцвета и вряд ли хотел ждать. Лукреций смотрел как лицо цезаря серело от накативших сомнений и воспоминаний и улыбка его становилась шире. -Что ты знаешь? – Спросил Октавиан. -Пока ничего, - приняв обеспокоенное выражение лица, ответил Лукреций, - но разве армяне в руках Тиберия сейчас? Октавиан снова закрыл глаза рукой, прислонив ее как козырек, дав сенатору шанс дальше говорить. -А Марк? Ты доверяешь ему? Не слишком ли много власти имеют при твоем дворе Корнелии и Клавдии? У Октавиана заболела голова от трескотни посетителя, хотя тот и расколол как орех его уверенность в людях, окружавших его. Он велел Лукрецию уходить и сказал, что пришлет кого-нибудь со своим решением. Лукреций еле сдержался, чтобы не закричать от ликования и по дороге из дворца велел довести свою лектику до храма Марса, чтобы воздать ему дары. *** -Госпожа! Молодая госпожа приехала! Со всех концов усадьбы раздавались крики рабов и слуг дома, которые встречали Юнию и Марка как встречали бы императора с супругой. Юния широко улыбалась, кивала рабам, почти всех из которых знала по именам, кроме тех, кто был куплен ее отцом уже после ее свадьбы. Марк держался сдержаннее, но почтительно. Вообще, их дом всегда славился среди рабов Рима дружелюбной репутацией. Здесь редко били, хорошо кормили и одевали, заботились и лечили всех нуждающихся. Быть рабом Юния Клавдия Петрония было большой честью и тайной мечтой многих в Риме, даже свободных бедняков. Те же порядки принесла с собой и Юния в дом супруга, и, хотя Марк был более суровым господином, под чарами любимой жены он смягчился. -Любимая дочь! Высокий, полный мужчина, одетый по-военному, вышел в сад на встречу гостям, распахивая руки и обнял Юнию, а потом и зятя. -Юний Петроний! – Склонил голову Марк. -Надеюсь, Лары оберегают ваш брак, дети! – Улыбка отца была такой же лучистой, как и у дочери и Марк с почтением поклонился ему. Они вошли в дом через портик, расписанный греческими мастерами, еще при матери Юнии, где в столовой их ждали рабы, не скрывавшие своей радости от прибытия госпожи. Они чуть не передрались за право уйти с ней в качестве приданного в дом мужа, но она выбрала рабыню Пию, которую считала младшей названной сестрой, что рабы приняли, хоть и с грустью, но с уважением. Фрукты, финики, вино, сыр, морепродукты лежали на широком длинном столе перед лежанками, приготовленными для гостей, и ждали, когда господа приступят к ним. -Молюсь, чтобы Юнона, чьим именем я нарек свою дочь, не оставила ваш дом и освятила ваш брак своим благословлением. – Поднял хозяин первый бокал. Они выпили дорогого вина из лучших виноградников Испании и повторили, подняв тост за хозяина дома и его благополучие. После короткого обеда и обсуждения последних сплетен города, старший мужчина обратился к зятю: -Новый брак Агриппы, конечно, хорошо, а греческие любовники Клодии еще лучше, но, Марк, думаю нам стоило бы поговорить о будущем походе Тиберия против варваров. Петроний посмотрел на Юнию и та, поняв отца без слов, встала из-за стола. -Я погуляю по саду. Найдете меня у прудов. Она расправила тогу, отвела выпавшие из прически локоны и вышла. -Говорят, цезаря снова мучает ревматизм? – Спросил Петроний, наблюдая за дочерью. -Говорят. – Выдохнул Марк. Тесть посмотрел на него, сдвинув широкие густые брови, до того длинные, что переходили в заново отросшую бороду. -Что тебя беспокоит? -Лукреций. – Коротко ответил Марк. Петроний сложил свои крупные крепкие ладони вместе и задумался. -Вы оба в Совете Принцепса? Марк кивнул. -Новые выборы только через три календы. Я не сомневаюсь в доверии Тиберия. Но ты же знаешь суеверность Октавиана, его страх перед заговором. После того как он убил магистрата, заподозрив в хранении оружия, я ничему не удивлюсь. -Ты прав, сын. – Оторвав виноградину от кисти, согласился Петроний. – Думаю, Лукреций сделает все, чтобы сопроводить вас в походе. Сенат почти не контролирует внешнюю политику. И он постарается уговорить Августа, что будет проводить его интересы. Марк слушал внимательно и каждое слово тестя кипятило кровь в его жилах. Он бы с удовольствием убил Лукреция, разрубил на части его гнилое тело и бросил тиграм. -Я знаю твои желания, - догадался Петроний, - но дам совет. Марк прислушался. -Октавиан начинает вмешиваться в личную жизнь сенаторов. К тебе не подкопаться, ты женат на родственнице будущего императора, даже если Тиберий не лучший. А вот о Лукреции можно подумать. Я поговорю кое с кем. Можешь не волноваться. Марк просиял. Его лицо озарилось улыбкой и Петроний подарил ему такую же в ответ. -К тому же, насколько я понимаю, там, куда вы отправляйтесь, распространилась секта. Сыграй на этом. Октавиан никому не простит участие в подобных делах. Мужчины поднялись на ноги и Петроний взял зятя за руку. -А теперь пойдем, не дадим Юнии соскучиться.