"Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных ..."

— Прекратите! — обвинитель едва не взвизгнул, и Дикон досадливо поморщился: вот же противный голос какой. Неужели они действительно родственники с бедным Оскаром? Даже покойный генерал, земля ему пухом, не был столь наивен.       Смешно требовать от Ворона прекратить этот балаган: он только начал. Ричард мстительно усмехнулся про себя, впереди его ждало очередное представление от эра, но, в отличие от присутствующих здесь напыщенных лизоблюдов (если не сказать хуже) анакса, герцог Окделл прекрасно знал, как и что будет говорить эта «вредная птица».       Первое же обвинение вызвало у него самого сдавленный смех. В ответ на недоумённый взгляд обвинителя и злой — Альдо, Ричард снисходительно покачал головой: — Прошу простить меня, но это исключено, — и внутренне просиял, встречая понимающее одобрение в глазах Эпине. Ну конечно, кому же, как не ему, знать о меткости Алвы. — Если бы герцог Алва, — Дик нарочито подчеркнул титул сидящего на скамье подсудимых, — действительно стрелял в его величество, вряд ли мы могли бы иметь счастье его сейчас лицезреть. — Подтверждаю, — голос Робера вызвал болезненную гримасу на лице Ракана, но маршал не отреагировал на сюзерена, — в меткости подсудимого я имел возможность убедиться лично. Данное обвинение смешно и порочит суд, а также бросает тень на его величество. Государю великой Талигойи не нужны подтасовки.       «Вот же молодец, общение со Спрутом пошло ему явно на пользу», — мысленно восхитился Ричард. Как подвёл: Альдо не сможет возражать, как и этот дурак в ливрее, Феншо. В противном случае, они будут спорить с утверждением о собственной кристальной честности. После нескольких минут препирательств, закончившихся полным поражением обвинителя и сдавленным прысканьем в рукав присутствующих на суде послов, Феншо перешёл к погромам Октавианской ночи. И вновь обвинения рассыпались в пух и прах: найденные «свидетели» путались в показаниях, некоторые честно рассказывали всё, как оно было. Ричард меланхолично отвечал на вопросы, взвешивая каждое слово, но из этих обрывочных фраз склепать достойное обвинение вряд ли бы получилось.       Катарина же, приведённая в зал суда, выступила яростной защитницей Алвы, что в итоге окончательно разрушило и эти жалкие попытки приписать Ворону противогосударственые деяния. Окделл нервничал, каждую фразу он выдавливал из себя словно неохотно, будто ему противно опровергать факт вины Рокэ в тех беспорядках. Врал он плохо, а мешать правду с ложью умел и того хуже. Оставалось надеяться, что выражение его лица спишут на волнение юности и личную неприязнь к эру.       Алва, к слову, изрядно помог ему не выдать себя: поиздевался всласть, припомнив все его огрехи за время службы оруженосцем. Он так тонко втянул юношу в спор, что тот и не заметил, как начал привычно зло огрызаться, окончательно переводя тон заседания в русло семейной склоки. Зато послы и горожане, среди которых было немало тех, кому анаксия уже встала поперек горла, повеселились всласть. Дик мрачно злорадствовал: количество реальных и потенциальных союзников таяло на глазах.       Их перепалку пресёк Кракл, напомнив обоим об уважении к суду. Ричард возмущённо раздувал ноздри, играя желваками и успокоился только, когда поймал в глазах Придда лукавые смешинки. Валентин откровенно наслаждался спектаклем, лично не вступив ни разу. Окделл послал ему сердитый взгляд, говорящий, мол, сам-то молчишь, а я, как обычно, главный паяц. Валентин примирительно приподнял уголки губ, сохраняя прежнее «примороженное» выражение лица. Дикон вздохнул и вновь переключился на происходящее.       Пока что единственным значимым обвинением было убийство Люра, но оно никак не тянуло на смертный приговор. Альдо молча ярился, обвинитель неуклюже «тявкал», а Рокэ откровенно скучал, или же делал вид, по нему никогда нельзя было понять: играет он или нет.       Вполуха следя за ходом препирательств сторон, Ричард мыслями был далеко. События в последнее время развивались стремительно, как метеоры в ночном небе на осенний излом, и Окделл еле поспевал за ними. Разрываться между тайной и явной жизнью становилось все труднее, отсутствие полноценного сна стало сказываться и на внешности, и на поведении. Ричард осунулся, под глазами залегли тени, он часто пропускал мимо ушей слова собеседника. Хорошо, что Альдо, вцепившись в идею суда эориев, только и делал, что разглагольствовал о грядущем разгроме ненавистного кэналлийца и изощрялся, выдумывая, как бы пооригинальнее казнить его. Порой от странной и жестокой фантазии Дика коробило, и он не мог справиться с лицом. Ракана это веселило: — Герцог, вам что же, жаль негодяя? — Не то, чтобы жаль, — выкручивался Окделл, судорожно вспоминая цитаты из Эсператии, — просто Создатель наказал быть милосердными к врагам своим. Лишение жизни само по себе суровое наказание. Как и условия, в которых находится Перв… Герцог Алва.       Он старался придавать своему голосу как можно более равнодушную интонацию, пока внутри разгорался пожар из тревоги и отчаяния. Люди Эмиля Савиньяка уже медленно, но верно, малыми группами рассредоточились в окрестностях Раканы. Благодаря висельникам то тут, то там, на стенах домов, появлялись «пророчества», намекавшие на лжераканство анакса, пропадали особо «отличившиеся» при захвате столицы сторонники Альдо. Ну а в гарнизоне, стараниями Придда и его доверенных лиц постепенно подогревался градус недовольства.       Северные же подступы оставались пока не блокированы. Лионеля то и дело отвлекали от «стратегической» цели. Хорошо хоть посольство Валентина увенчалось успехом: Дриксен официально не выступал против. Скользкий Спрут так задурил мозги их дипломатам, что те уже не знали, что им делать. В результате взяли время на размышления, о чём, возвратившись, Повелитель Волн и сообщил недовольному Альдо. — Признаться, я ожидал от вас большего, — сердито буркнул анакс, сверля посла монаршим взглядом. — Как и я, — кивнул Валентин, а в голове Ричарда некто знакомым голосом ехидно размышлял, что же имел в виду Спрут.       Как бы то ни было, Ричард рассчитывал, что Рокэ развалит обвинение, и выиграет им время на то, чтобы блокировать столицу с севера и юга. А там уж поднять бунт и слегка подтолкнуть качавшийся на одной ножке трон Альдо не составит труда. Дикон так погрузился в свои мысли, что не заметил, как на трибуну свидетелей вышел король Фердинанд.       Дикону стоило огромных усилий держать лицо подобно Придду, настолько вызывал сочувствие вид Оллара. Похудевший, больной, с загнанным взглядом, он тревожно смотрел на окружавших его людей и будто пытался сжаться и стать меньше. Страх пропитал насквозь всё естество бывшего короля, он словно хотел спрятаться от них, от своего положения. Он был жалок и одновременно вызывал сочувствие.       Ричард сердито цыкнул на себя. Он так беспокоился о монсеньоре, что упустил из вида, что Фердинанд также нуждается в присмотре. Если королеву с детьми поместили в подобающие условия, то супруг содержался в камере Багерлее, немногим более комфортной, чем его верный полководец.       Тем временем обвинение давило на Фердинанда, а тот лишь безвольно подтверждал слова Феншо, не поднимая глаз на подсудимого. Окделл же сидел, сцепив в монолитный замок руки и сжав до боли челюсти. Камни зловеще гудели, предвещая беду, ворчали, рокотали, но разобрать отдельные слова в общем недовольном хоре не представлялось возможным.       Хотелось заорать: «Что же вы делаете, Ваше Величество?! Он же обменял свою жизнь на вашу. Как вы смеете?!» — Ричард прикрыл глаза, опасаясь, что выдаст себя взглядом. В это же мгновение, он будто оказался вне зала суда: кругом были камни — скалы, утёсы, булыжники, галька и мелкий гравий. Базальт и гранит вперемешку со слюдой и кровавым камнем, полудрагоценные породы, шпат и кварц, местами на поверхности выступала руда. А прямо перед Ричардом, вырастая из скалы, сиял огромный карас. В его отражении он видел короля, его одутловатое лицо с отвисшими щеками и затравленным взглядом. Отчего-то Дик знал, что его сейчас никто не услышит и буквально прокричал, выпуская наружу гнев, что раскалённой лавой выжигал его изнутри: — Остановитесь, Ваше Величество!       Камни исчезли. Дик снова был в зале, но вокруг стояла гробовая тишина. Король на трибуне ошарашенно смотрел прямо на него и беззвучно шевелил губами. Услышал? Но как? Ричард взглянул в ответ, мысленно продолжая диалог с Фердинандом. — Не теряйте себя, Ваше Величество. Не предайте вашего вернейшего подданного! — Что мне делать, герцог! Я схожу с ума! Эти люди, они говорят такие страшные вещи! — Говорите правду, Ваше Величество!       Диалог прекратился так же неожиданно как и начался. Король распрямился, посмотрел в глаза Ричарду и… Повелитель Скал на мгновение ощутил желание броситься вперёд и преклонить колено. Трясущийся от страха человек исчез: перед присутствующими стоял король. Вернее, на трибуне, над всей этой жалкой сворой, возвышался Король. Пленённый, но король. Он каким-то странным, пугающе-радостным взглядом посмотрел на Дика и повернувшись к Альдо громко заявил: — Я, Фердинанд Оллар! Король Талига! Заявляю, что всё, что совершал герцог Алва, будучи Первым маршалом Великого Талига, было совершено по моему приказу и на благо государства! Если господин анакс желает судить — я к вашим услугам.       Звуки исчезли, будто их никогда и не было. Дик, оглушённый, перебегал глазами по лицам Феншо, Альдо, Кракла, Робера, Валентина, Рокэ. И если на первых он разглядел ожидаемую смесь гнева и удивления, то последние выглядели напуганными. Опасались? Боялись за короля, за эра Рокэ, за королеву? — Ваше Величество, — голос Алвы звучал спокойно, не выдавая чувств герцога, — Ваше Величество, вам… — Молчите, герцог! — откуда в этой перезрелой груше столько властности? — Молчите, герцог! Я не позволю моими руками убить вас! — Но ваши показания! — проблеял Феншо, на что король смерил его таким взглядом, будто перед ним было нечто очень неприглядное и дурно пахнущее.       «Видимо, годы общения с Первым маршалом не прошли зря», — ухмыльнулся про себя Дик. — Моими показаниями вы можете растапливать камин. Ну или взять с собой в отхожее место. Весьма подходящее для них применение. Как, впрочем, и для всей этой вашей писанины, — Оллар усмехнулся в ответ на возмущенный гул.       Дик поймал себя на мысли, что любуется королём. Своим королём. Присягнув истинному Ракану, герцог Окделл не нарушил клятвы: Алва служил Оллару, а Окделл Алве.       И все же, что-то в облике короля его настораживало. Вглядываясь в лицо Фердинанда, яростно требующего признать Рокэ невиновным, Ричард заметил, что оно все покрыто мелкими бисеринками пота, а сам король часто дышит. Нехорошие мысли закрались в голову Дика. Когда Оллар покачнулся, схватившись рукой за край трибуны, Окделл резко встал: — Прошу остановить заседание, свидетель Фердинанд Оллар болен. — Не лезьте, — болезненно поморщился тот, — не мешайте мне исполнять долг короля и честного олларианца. Весь этот суд…       Он не договорил, резко побледнев, закатил глаза и начал оседать на пол. Не помня себя, Ричард перемахнул через ограждение, отделяющее места Дома Скал от центра зала, и в два прыжка оказался рядом с Фердинандом. Тот был без сознания, а тело билось в конвульсиях. — Лекаря! — рявкнул юноша, от чего всё вокруг разом пришло в движение. Дик склонился над Фердинандом, придерживая дергающуюся голову, не позволяя удариться затылком о каменный пол. Внезапно глаза короля открылись, и он еле слышно прохрипел: — Рич…а…р…д — Да, Ваше Величество, — Дикон наклонился к самому лицу, чтобы разобрать слова. — Спас…и…т…е...... Ваш… Эр… Договорить он не смог, тело свело мощной судорогой, а затем он весь обмяк и затих. Ричард приложил пальцы к шее, пульс не ощущался, Король был мёртв.