"Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных ..."

— Ричард! Вы идиот! — именно эту фразу услышал Дик, вынырнув из забытья. Последнее, что он помнил, прежде чем провалиться в спасительную тьму бессознательного — яростная песнь камня и вихрь, из которого на него вылетел эр. Он вроде что-то говорил, а затем всё пропало. Сознание просыпаться не хотело, реальность несла с собой боль в ране, слабость и озноб. Собственно, противное клацание зубов и разбудило Ричарда. Его трясло, как осенью на надорском тракте, когда возница слишком быстро гонит, и карета рискует потерять колесо. — Эр… Ро… Рокэ, — прохрипел Ричард, приподнимаясь на локтях. — Молчите, юноша! Так безопасней для всех.       Алва бросил хмурый взгляд на оруженосца. Однако заметив, что того трясёт, болезненно скривился и отошёл вглубь палатки. Вскоре он вернулся, набросил на Окделла что-то тяжёлое, судя по запаху, шкуру и, обхватив одной рукой за плечи, приподнял его на походной кровати. — Пейте, — приказал он, прижав к его губам кружку, от которой шёл резкий запах трав. Ричард послушно сделал несколько глотков, стараясь не сильно стучать зубами. Напоив Дика, маршал аккуратно уложил его обратно. — Спасибо, мон… — Вам же сказали молчать. Вот и выполняйте приказ главнокомандующего, — фыркнул Рокэ, резко поправляя шкуру. Окделл благодарно кивнул. Озноб отступал, согревшееся тело расслабилось и вновь захотелось спать. Ричард не стал сопротивляться, блаженно отдаваясь спасительному сну. Ворон ещё какое-то время сидел рядом, прислушиваясь к мерному тихому дыханию, но Дикон спал крепко, и Алва направился к Савиньяку.       Эмиль и Курт уже ждали его. Обсуждение плана затянулось: Вейзель упирался, нажимая на потери среди мирного населения, Эмиль, молчаливый, как древнегальтрская статуя, слушал обоих, играя желваками. Его совесть давно лежала у ног военной логики, расстрелянная в упор аргументами Ворона. Впрочем второй генерал тоже вскоре сдался. Если Алва принимал решение, повлиять на него смог бы разве что сам Леворукий. Когда Вейзель ушёл отдавать распоряжения по подготовке всего необходимого для замысла Проэмперадора, Рокэ устало опустился на табурет в углу и, усмехнувшись, взглянул на Савиньяка. — Проще взорвать эту треклятую гору, чем доказывать ему очевидное. Курт на редкость трудно поддаётся уговорам. — Ты же понимаешь… — Не начинай, — Рокэ традиционно закрыл глаза руками, — уже всё сказано, — он отнял ладони от лица и потянул из-за пояса флягу с касерой. Хлебнул раз-другой и задумчиво уставился в земляной пол. — Как Окделл? — генерал решил сменить тему, но выбор оказался плачевно неудачен. Ещё секунду назад расслабившееся было лицо маршала напряглось, обозначая глубокие морщины. Миль мысленно выругался сам на себя, только сейчас он заметил насколько усталым выглядит его друг и начальник. — Отвратительно. Как его везти в горы — не представляю. А везти надо. — Это безумие! Рокэ! Я полагал, ты отправишь его назад, в Тронко. — Безумие сделать так, как ты говоришь. Если он, находясь рядом, перед глазами, умудряется выкидывать такое, страшно представить, на что он сподобится один. — Но горы… — Поверь, там он через день оживёт. А через два скакать не хуже бакранских козлов будет. — Подожди, — Савиньяк с подозрением уставился на Ворона, — ты веришь… — Я верю своим глазам, Миль. Вчерашнее не было случайным землетрясением, Повелитель призвал камни, и они отозвались, испив его крови. Да, друг мой, да. Все эти якобы бредни, запрещённые эсператистскими и олларианскими отцами церкви, никуда не исчезли. Повелитель может заключить договор, подтвердив его жертвой своей крови. А её вчера юный герцог пролил достаточно. Каррьяра! Глупый мальчишка. — Он спас тебя, — мягко возразил генерал. — Именно! А должен был следить за собой! — Он выполнил то, что был должен. Он давал клятву, а для этого гордого надорца клятва монсеньору не пустой звук. Даже жалею, что меня не было в тот день на площади. Я бы от такого оруженосца не отказался, — тёмные глаза, смеясь, глядели на первого маршала.       Алва странно смерил взглядом Савиньяка: — К сожалению, — резюмировал он, вновь прикладываясь к фляге, — Мы выступаем послезавтра. — Только послезавтра, — задумчиво проговорил генерал юга, скользя глазами по разложенной на столе карте. — Возможно… — Возможно, а возможно и нет, — буркнул Алва, вставая, — в любом случае мы выступим, и в любом случае он пойдёт с нами. Или поедет. Или его понесут. Это не обсуждается.       Не дожидаясь ответа, Ворон направился к себе. Он дьявольски устал, но думать о полноценном отдыхе не мог. Слишком многое ещё требовало его физического и морального участия. У входа в палатку он столкнулся с Хорхе. Именно ему он поручил присматривать за Окделлом и, в случае необходимости, сообщать, чем бы ни был занят герцог Алва. Тихий кэналлиец улыбнулся при виде соберано и приложил палец к губам. Ворон понял его и облегчённо выдохнул: всё в порядке. Хотя бы с этой стороны можно не ожидать сюрпризов.       Вечерело, сменились караулы, то тут, то там раздавался смех и незлое переругивание солдат и офицеров, вдалеке ржали кони. Мирная картина резко контрастировала со вчерашней бойней, которая могла бы казаться сном, если бы не ряд холмов, напоминавших о тех, кто остался на дарамском поле навечно. А ещё спящий на маршальском месте полуживой оруженосец. Взгляд мазнул по груде валявшихся у входа бурых от высохшей крови тряпок, что когда-то были одеждой Дика, а ныне покорно ожидали участи быть сожжёнными. Острым зрением Алва выцепил торчащий из явно потайного кармана безнадёжно испорченного колета клочок бумаги. Что-то заставило его наклониться и осторожно вытащить сложенный в несколько раз лист бумаги. Машинально развернув его, с единственной целью: убедиться в ценности бумаги — он замер. Прочитав обе стороны, Рокэ механически сложил лист и убрал за пазуху. Мысли назойливым пчелиным роем накинулись на многострадальную голову маршала. И какая кошка его дёрнула читать, отдать надо было и дело с концом. Он не знал — злиться ему или смеяться. Всё отдавало дурацкой трагикомедией. И он бы возможно даже насладился ей, отпуская по случаю комментарии, кабы не стал невольным участником драмы. — Всё идёт так, как до́лжно. Соберано не стоит тревожить себя пустяками.       Хуан встал рядом с герцогом, созерцавшим багровый закат. Как-то незаметно ноги сами вынесли его к границам лагеря. — Что ж ты знаешь про должное? — вздохнул Рокэ, серьёзно глядя на Суавеса. — Соберано, вы злитесь на юного дора. Но он сделал свой выбор, он так решил, и древние силы одобрили, раз он и вы живы. — И давно ли ты стал философом, — усмехнулся Алва. — Я не философ. Я просто вижу и слышу. И помню то, что говорили старики. Лекарь, что удалял пулю, сказал, что ещё немного — и она бы прошила лёгкое. Но этого не произошло. И вот ещё, — кэналлиец протянул Рокэ амулет. — Его сняли при перевязке, надо вернуть. — Потом, — отмахнулся герцог, но управляющий покачал головой: — Нет, соберано. Он заговорён, прошёл ритуал связи, его нельзя снимать. Тот, кто дал дору Рико эту вещь, отныне связан с ним. Если убрать медальон — второй человек испытает сильную тревогу, и не найдет покоя, пока амулет не вернётся к хозяину.       Слова Суавеса словно вылили на эра ведро ледяной воды. Он замер, пытаясь прийти в себя после услышанного: — Откуда? Откуда ты это взял? — Смотрите, — Хуан перевернул серебряный диск, на обратной стороне которого был оттиск странной восьмиконечной звезды. Идущие от центра лучи были ярко-алыми и блестели в закатных отблесках, словно кровь. Алва недоверчиво провёл пальцем по лучу, но следа на коже не осталось. — Когда я передавал амулет, этого не было, — рассеянно проговорил он и испытующе уставился на Хуана. На последнего это не произвело ровным счётом никакого впечатления. Он невозмутимо продолжал просвещать герцога: — Кровь проступила, едва дор Рикардо надел амулет. Тот, кто отдал ему это, хотел быть связанным с ним. Тогда можно помочь, находясь на расстоянии. — Как?! — происходящее было дико и нелепо, но оно было здесь и сейчас. И творилось именно с ним, с Рокэ Алвой, Первым маршалом Талига и Проэмперадором Варасты, застигнутым врасплох, как сопливый юнец. — Много способов, — как ни в чем ни бывало разглагольствовал мужчина, словно речь шла о выборе вина к ужину, — заговор прочитать, к древним силам обратиться, поделиться своей. Вот только есть одна вещь. Как бы это… Считается, что особую мощь талисман набирает, если оба человека испытывают сильные чувства. Родственные, дружеские и… Ну вы понимаете. — Да, — впервые в жизни Суавес видел своего хозяина в таком состоянии. Он был… Растерян, если не сказать напуган. Странным безумным взглядом герцог посмотрел на управляющего, словно видел впервые. — Где ты добыл эти знания? — На марикьярских судах разные люди бывали, — уклончиво ответил Хуан. — Марикьярских! Квальдэто цэра! Значит наверняка у Альмейды могли быть такие же. — А как же. — довольно ухмыльнулся седой кэналлиец, — Умберто Гуэрра, аккурат у него коком был, да до сих пор поди кашеварит там. А он от деда-ведуна про это знал.       Алва застонал, стиснув зубы. Стало ясно, почему амулет не защитил ни Карлоса, ни Оливию. Никто не соединился, никто не пожертвовал частью себя. Талисман все эти годы был бесполезной безделушкой. А Габри! Это значит… — Но ведь Ричард ничего не знает, как он может, — слова прозвучали грубо. — Его разум не ведает. Но это и к лучшему. Придёт время — он узнает. Сердце зорче глаз, и чутко более ушей. Так говорила бабка перед смертью. Вам лучше смириться, соберано. Зимородок сам решает — кому отдавать своё сердце. Вы не властны над ними. — Глупые дети! — не выдержал Ворон, зло пиная землю. Он сердито полыхнул синими глазами на управляющего. Тоже нашёлся, хранитель тайн. — Почему ты мне не сказал?! — Я пообещал молчать, — гордо вскинул подбородок мужчина. — Что!!! — Простите, соберано, можете наказать меня, но верните амулет. Мы не можем вмешиваться, — Суавес склонил виновато голову. Вид покаянно стоящего перед ним бывшего работорговца обескураживал. Вот уж от кого Рокэ в последнюю очередь мог ожидать подобной авантюры, так это от Хуана. Дожил! В собственном доме его чадо совместно с домоправителем сговорились за его и Ричарда спинами, решив за них. Видимо, первые в жизни всё настолько ясно отразилось на лице Ворона, что Суавес странно и как-то даже осуждающе посмотрел на него: — Соберано! Вы сами говорили, что близится Излом. И Повелитель Скал не должен пострадать. Кто, как не ветер, поможет камню. — Туше, — тихо выдохнул Алва, сжимая руками голову. — Значит, ты считаешь, что всё предрешено. — Кто знает, соберано. Идёмте, надо вернуть амулет скорее, если хотите, чтоб дор Рикардо выехал с вами.       Ворон обречённо кивнул. Хуан прав, с тайнами амулетов можно и потом разобраться. Сейчас важнее, чтобы этот отчаянный юнец восстановил силы. Алва медленно возвращался, пытаясь в сердце принять произошедшее. И более всего то, что отныне скалы Надора оказались связаны с Ветром узами, что крепче любой родовой ненависти. Ветер ласково обдувал усталое лицо своего Повелителя. И в его тихом свисте слышалась Ворону старая песня, что распевали кэналлийские жёны, провожая мужей на войну:

Льются слова, утекают в песок, Крутится мельницы колесо. Всё перемелется, вытечет сок, Ничего не изменится. Пламя без воздуха, день ото дня Бьются старания на камнях, Выросли листья на памяти пнях, Под ноги стелются. Под ноги стелются.

      Он уже не сопротивлялся, примирился и, войдя внутрь, испытал лишь чувство облегчения. Мальчишка безмятежно спал, улыбаясь во сне. Они осторожно надели амулет, переглянулись и уселись вместе напротив спящего. Темнело, ночь мягко и ласково укрывала Сагранну шёлковым иссиня-чёрным покрывалом, украшенным россыпью мерцающих звёзд. Ветер пел, пел свою простую колдовскую песню, вил наговор:

Ноги весенним исколоты льдом, Там на другом берегу твой дом, Ярко горело — не будем о том, Всё возвращается. Свет впереди различим едва, Рану проверю на вкус — жива. Если беду отведут слова, Пусть не кончаются. Пусть не кончаются.

*****

      Балкон возвышающегося над морем белого замка был залит молочным лунным светом. Где-то далеко внизу томно вздыхало море, бережно лаская прибрежные скалы и ведя неспешную беседу с задирой-ветром. Хрупкая фигура замерла у балюстрады, устремив взор ввысь. В синих глазах отражались смеющиеся звёзды, ветер игриво взлохматил чёрные отросшие кудри. Боль и тревоги в сердце утихли, хоть в спине ещё пока отзывалась боль в том месте, куда ранило Повелителя Скал. Ветер, насвистывая, подхватил слова наговора, слетающие с нежных искусанных губ, чтобы вновь и вновь нести их на своих лёгких стремительных крыльях к пыльным степям далёкой Сагранны.

Льются слова, утекают в песок, Крутится мельницы колесо. Всё перемелется, вытечет сок, Ничего не меняется. Свет впереди различим едва, Рану проверю на вкус — жива, Если беду отведут слова Пусть не кончаются. Пусть не кончаются. Пусть не кончаются. Пусть не кончаются…