Ангелы зовут это небесной отрадой, Черти — адской мукой, А люди — любовью.
***
К счастью, в ближайший вторник Эва не попала домой к майору Кауфману. Полностью погрузившись в работу, она совсем забыла про занятия с сыном штурмбаннфюрера и вспомнила только когда увидела самого Петера в коридоре. Какое-то отягчающее, чёрное чувство снова навалилось на неё, и девушка тут же поникла. Казалось, рано или поздно, после затишья, всё так или иначе обязательно оборачивалось против неё. — Ты в последнее время сама не своя, — заметила Теодора, набрасывая на плечи пальто. — Что-то случилось? Поскольку погода уже была не самой лучшей, все старались одеваться теплее. Хмуря брови, Эва подхватила сумку и пожаловалась: — Кауфман попросил меня поучить его сына игре на скрипке за дополнительную оплату, но это звучало не как предложение, а скорее как приказ. И я чувствую, что не смогу отказаться… Такое чувство, что он специально ищет встречи со мной. — Ты ещё сомневаешься? Судя по тому, о чём ты рассказывала, он тот ещё нахал. Почему бы тебе просто не отказаться? — Я не могу. А если он выкинет что-то ещё? Лучше уж прийти к ним домой пару раз, чем потом снова прятаться. Но у меня даже нет скрипки! Я давно не играла, а тут требуется ещё и учить кого-то. Не знаю, что и делать… Первое занятие уже завтра. — Можем вместе сходить и подобрать для тебя хорошую. Многие музыкальные салоны ещё не закрылись. Что думаешь? — Ты знаешь, — Гроссе замялась и опустила взгляд, — у меня нет столько денег, а занимать стыдно. Наверное мне стоит попросить инструмент у кого-то, а потом вернуть. — Я даже знаю, у кого можно. Это мой хороший знакомый, он тоже музыкант, — Теодора подмигнула девушке, отчего та смутилась ещё больше. — Но если эта скрипка тебе не подойдёт, что будешь делать? — Мне не принципиально, на какой играть. Буду приспосабливаться. — А на какой ты играла раньше? — Ох, это была Страдивари тридцать девятого года. Не самый выдающийся инструмент, но всё же дорогой. Отец много денег потратил, лишь бы я занималась музыкой, но потом пришлось продать её коллекционеру. — М-да… Сложновато будет, но я что-нибудь придумаю. Почему ты раньше ничего не говорила? — Я не знаю. Может, забыла… Но если ты действительно одолжишь у знакомого скрипку для меня, я буду очень признательна, правда. Вторник совсем скоро. — Да пустяки. Мы же подруги, — Теодора посмотрела на маленькие наручные часики и огляделась вокруг. — Ой, а что, уже все ушли? Мне же тоже бежать надо! До свидания, Эва! Прости, что так внезапно ухожу. — Ничего. До завтра! Эва осталась одна, но долго не задерживалась, а спустя несколько минут вышла вслед за Фромм. По мере того, как она приближалась к дому, на душе становилось всё тревожнее и тревожнее. Девушка будто почувствовала, что дома происходит неладное, и потом, как оказалось, была права. Уже из-за двери Эва услышала громкий и резкий голос тётки, отчего в груди тут же образовался неприятный и липкий комок страха. Но сколько бы она не стояла на улице, встречи с Агнес было не избежать. Войдя в прихожую, Гроссе тут же увидела кухонный стол, заваленный мукой, и Герду вместе с тёткой — на них были сшитые матерью фартуки, а та же мука, которая, казалось, была везде, осела у обеих даже на волосах. Пытались что-то испечь вместе, только последняя нещадно ругала девочку, а та стояла, устремив взгляд в пол. — Ничего не умеешь в свои двенадцать лет, даже элементарно тесто замесить! Всё за тебя делать приходится! Как ты жить-то будешь потом такая бесхозяйственная? — Что-то случилось? — Эва сделала шаг вперёд и, нахмурившись, положила сумку на стул. Она любила сестру и не могла позволить кому-то так с ней обращаться. — Где мама? — А вот, ничего твоя сестра не может сделать, всё у неё из рук валится! Второй час тут уже стоим, до сих пор с места не сдвинулись! Она мне сказала: давай испечём торт, и теперь я уже жалею, что согласилась! — Тётя Агнес, но Герда даже стоять ещё уверенно не может, а ходит только на костылях… — Эва, всё хорошо, — встряла девочка, видимо, не желая слушать о своей инвалидности. — Я сама попросила меня научить печь. Лучше иди отдохни. Мама тоже спит. — Как же, отдохнёт она, когда у самой вещи не разобраны. Вся кровать завалена одеждой, даже сесть не возможно! Гроссе с утра наводила уборку в шкафу и кое-какие вещи отбирала специально для сестры. Из-за работы закончить начатое не удалось, и девушке очень хотелось сказать об этом придирчивой тётке, которая заявилась к ним домой ни с того ни с сего и начала снова наводить свои порядки, но промолчала. Слишком устала, чтобы кому-то что-то доказывать. Вещи ведь можно просто убрать, необязательно из-за этого разводить скандал. «Для неё — обязательно, видимо», — с раздражением подумала Эва, ложась уже на прибранную кровать. Ноги после трудового дня на каблуках гудели, отзываясь неприятной болью в мышцах. Машинистка даже платье стащила кое-как, лишь бы не помять. И всё же не всё оказалось так просто, как она представляла. Работа скучная, рутинная и монотонная, платят совсем немного, еще и дома постоянно что-то происходит. «Ещё и Кауфман не может оставить в покое. Да и тётка в последнее время ведёт себя очень странно...», — от мысли о майоре стало совсем тоскливо, ведь Гроссе вспомнила, что ей ещё и нужно будет ехать к его сыну, не имея даже скрипки и твёрдых навыков игры. Вся надежда была только на Теодору, которая обещала взять инструмент у знакомого. Мягкая подушка словно ждала момента, когда на неё лягут, потому что Эва начала засыпать, даже не успев всё толком обдумать. Дом, работа, Герда, осень, Рейхсканцелярия, мама, война, тётка Агнес, раннее утро, Петер Кауфман, Теодора Фромм, рейхсмаршал, скрипка, снова работа, снова дом — всё смешалось в неясных мыслях. Прохлада простыней и спокойствие, а затем всё по новой.***
Сидя на заднем сидении дорогого автомобиля, Эва нервничала и продумывала наперёд, что скажет, когда окажется на месте. Ветер безжалостно трепал её волосы, но было солнечно, и сидевший впереди водитель, к счастью, не задавал ненужных вопросов, давая сосредоточиться. В руках девушка бережно сжимала новенькую скрипку.***
Когда Эва проснулась, был уже поздний вечер. Большая стрелка настенных часов приближалась к одиннадцати. Но, видимо, никто ещё не спал, потому что внизу горел свет и вкусно пахло выпечкой. — Ну вот, встала, а скоро опять ложиться. Лучше б помогла… — проворчала Агнес, увидев племянницу, но Гроссе пропустила её слова мимо ушей. Её привлекло нечто более важное, и это определённо был не торт, аппетитно стоявший посреди стола. У самого входа, на тумбочке около двери, лежала большая коробка без надписей и каких-либо обозначений. Ещё пару часов назад её здесь не было. — Ой, тут какая-то коробка. Что это такое? — громко спросила девушка из прихожей. Она попыталась поддеть уголок ногтями, но тот поддался не с первого раза. — Да вот, принесли недавно. Ты спала, не хотелось будить, — ответила мать, гремя посудой. — Но я тоже не знаю, что это за вещь, мы ничего не открывали. — А вдруг опять конфетки? — встряла Герда. — В прошлый раз были очень вкусные, а тут коробка такая огромная. Наверное, их там много! Одна тётка ничего не сказала, а молча принялась нарезать торт на кусочки. Эва подумала, что та наверняка уже посмотрела, что внутри, и теперь не задаётся вопросами. В любом случае, коробку ей вскрыть удалось. Внутри оказался чёрный бархатный футляр на небольшом замочке. В первый раз его было открыть сложнее, зато по его форме Гроссе догадалась, что внутри находилась скрипка! На крышке удалось рассмотреть золочёную надпись: «Antonius Stradivarius Cremonensis Faciebat 1739» — Ну что там? — снова раздался голос матери. — Сейчас! Девушка неспешно взяла инструмент и смычок, посмотрела на гриф, попробовала поставить пальцы на струны. Руки ещё помнили технику, но разум понимал, что на то, чтобы досконально всё вспомнить, потребуется немало времени. Но главное, что скрипка была удобной и практически такой же, на какой она играла пару лет назад. Можно сказать, даже родной. — Вот, — Эва вышла, держа находку в руках. — Это скрипка. Между прочим, почти такая же, какая была у меня. — Боже мой, да никак ты будешь снова играть?! — изумлённо вымолвила Надин. — На какие же деньги ты её купила? — Ни на какие. Я её одолжила на время, и в этот раз даже знаю, кто прислал мне посылку — это моя подруга с работы. Так что не волнуйся, я ничего не тратила. — Это, конечно, хорошо, но почему ты так спонтанно решила снова играть? Вдруг Агнес, молчавшая всё время до этого, перебила сестру: — Ну чего ты пристала с расспросами? Захотела и захотела! Садись лучше, Эва, с нами чай пить. Мы с Гердой такой вкусный торт испекли! Это было весьма подозрительно (с чего бы тётке быть такой дружелюбной?), но Гроссе убрала инструмент и села за стол вместе со всеми. Мало ли, что опять в голове у этой женщины — она ведь недавно ругала Герду за нерасторопность, однако при этом души в ней не чая. — Дело не во мне. Просто один майор попросил меня научить его сына элементарной игре на скрипке, и я не имела права отказать. С этого момента Агнес стала будто заинтересованнее. Она даже отставила чашку в сторону, вникая в разговор: — А он хоть симпатичный, этот майор? — Откуда же мне знать? Я его вижу только как своего начальника, — смутилась Эва. — Может, ты лучше нормально поешь? — перевела тему мать, видя замешательство дочери. — Как пришла с работы, так и не поужинала даже. — Всё нормально, мне не очень хочется. Да и торт я попробую только из любви к вам. На самом деле ей ещё посчастливится провести бессонную ночь, закрывшись в подвале вместе со своей новой скрипкой (просто иначе её игру слышал бы весь дом). Нужно было многое вспомнить и освоить, ведь завтра после рабочего дня Эве предстояло ехать домой к штурмбаннфюреру Кауфману.***
Стоило Гроссе откинуться на мягкую спинку сиденья, как глаза сами собой начинали закрываться, поэтому она сидела прямо. Бессонная ночь, проведённая со скрипкой, давала о себе знать. Автомобиль, присланный за девушкой специально, свернул с асфальтированной дороги на грунтовую, и въехал в коттеджный посёлок, где жили хорошо обеспеченные люди, которых почти не коснулась война. При виде богатых домов Эва даже слегка растерялась. Она привыкла жить скромно и никогда не видела большой роскоши, а всё здесь только и кричало об этом, сразу бросаясь в глаза. Стоя у двери минут пять, не решаясь войти и судорожно сжимая скрипку в руках, Гроссе поправляла платье и думала, с чего начать разговор, но уже начинало вечереть, и она, рассчитывая вернуться до совсем кромешной тьмы, всё же набралась смелости и постучала. Пока за дверью не раздались шаги, прошла, казалось, целая вечность, и за это время девушка сто раз захотела вернуться обратно к машине, ощущая, как трясутся руки. Слава всем богам, что дверь открыл всего лишь сын Кауфмана — Бруно (Эва могла поклясться, что если бы это сделал сам штурмбаннфюрер, она бы упала в обморок). Тому было лет семь на вид, но Гроссе он сразу же показался смышлёным ребёнком. Мальчик даже предложил ей выпить кофе, но девушка отказалась, решив сразу же начать занятие.***
Младший Кауфман, конечно, изо всех сил пытался правильно держать дорогую скрипку, купленную заботливым отцом, но у него отчаянно ничего не получалось, и Эва решила, что стоит заострить внимание на другом. Ещё минут десять ребёнок возился со смычком, пытаясь водить им по струнам, отчего звуки получались отвратительные, а потом минут двадцать сокрушался, что ничего не выходит. Ноты, приготовленные для занятия, никто даже не трогал, а Гроссе это начинало давить на нервы, но она старалась держаться. Может, сама внутренняя обстановка дома так на неё действовала — шикарная мебель блестела, начищенная; всё было до неприличия чистым, полы чуть ли не скрипели при ходьбе, а в воздухе чувствовался запах то ли лаванды, то ли других трав, от которого ужасно клонило в сон. Пожалуй, самую главную ошибку Эва допустила, когда села в мягкое кресло. Тело тут же расслабилось и обмякло, и девушка не заметила, как уснула. Всё-таки не стоило сначала не спать всю ночь, а потом идти как ни в чём не бывало на работу. Проснулась Гроссе от того, что во сне ей показалось, будто кто-то на неё смотрел. Мозг, почуяв неладное, тут же дал сигнал, и Эва с трудом открыла глаза. Первое, что она увидела, это окно, за которым стояла кромешная тьма. Бруно по близости не было, зато её скрипка стояла рядом, заботливо прислонённая к креслу. Всё ещё пребывая в недоумении после сна и не понимая, почему её никто не разбудил, девушка, решив оглядеться, осторожно посмотрела вправо и чуть не закричала, когда увидела в дверях Петера собственной персоной, прислонившегося к арке. Благо, она вовремя приказала себе замолчать и лишь вжалась в мягкую спинку мебели. — Вы меня напугали, — с укором выдала Эва первое, что пришло в голову, но потом вспомнила, где находится, и тут же исправилась: — Ой, боже… извините! Я… я не знаю, как так вышло! Мне очень стыдно… Почему меня никто не разбудил? — Ничего страшного, просто вы так мило спали. Я не захотел нарушать ваш покой. Видеть штурмбаннфюрера в домашней одежде было непривычно, но в тот момент Гроссе начали волновать другие вопросы. Сколько сейчас времени? Что думают родные, находясь дома и наверняка волнуясь после того, как она не вернулась в привычное время? И… как давно Кауфман тут стоит и смотрит на неё? А Петер буквально-таки пожирал девушку взглядом, отчего та ещё больше смутилась. Найти в себе силы встать, не глядя мужчине в глаза, и, разгладив несуществующие складки на одежде, сказать: «Мы позанимались с Бруно, могу я теперь идти?» было настоящим подвигом. — Ну разумеется, идите, — тот отошёл от двери и приглашающе махнул рукой. — Деньги возьмите на выходе у служанки. Но можете, конечно, и остаться… — К сожалению, должна сказать вам нет, меня ждут дома. До свидания! Девушка пулей выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице быстрее ветра. Всё это время в голове крутилось лишь одно: «Позор! Какой позор! Я заснула на первом же занятии! И как я теперь в глаза ему взгляну на работе?»***
— Ну что? Он до тебя не домогался? — с улыбкой спросила Фромм на следующий день, сидя на краю стола и попивая обжигающе горячий кофе. В перерыв между работой так бывало почти всегда — девушки собирались отдельными группами, ели бутерброды, пили кофе и весело общались на разные темы. — К счастью, нет, — Эва всё ещё не могла вспоминать это без стыда, но в компании подруг неловкость рассеивалась, и она смогла признаться: — Но… я уснула прямо на занятии. Да-да, и прямо у них дома! — Да ну! — Линда, которая тоже уже была в курсе всех дел, закашлялась, торопливо ставя чашку на стол. — Расскажи! — Ну а что тут рассказывать… Я получила скрипку только вчера и должна была вспомнить, как играть на ней, поэтому закрылась в подвале и всю ночь репетировала. Потом на работе два раза чуть не уснула из-за этого, а у Кауфмана дома кресла такие были мягкие! Ну и вот, так вышло. Кстати, Тео, спасибо тебе большое за скрипку! Она, конечно, не такая же, какая была у меня, но очень похожа, оказывается. — Но я не присылала тебе скрипку… — Теодора серьёзно посмотрела на Гроссе, и та поняла, что подруга не шутит. — И более того, мой друг сказал, что не может одолжить инструмент, и я хотела сообщить тебе об этом как можно скорее. Хотя если всё уже нормально, то я, конечно, рада за тебя. — Но кто тогда это сделал, если не ты? Эва взглянула на Риттер, и та замотала головой в знак того, что вообще не имеет отношения к делу. — Интересно получается! — заинтересованно протянула Фромм, тут же переходя на заговорщицкий шёпот: — Кто бы это мог быть, а, Эва? Да ещё и Страдивари! Они ж дорогущие! — Угадай с трёх раз. Сейчас зайдёт и скажет: «За работу, перерыв окончен.» Вообще-то Гроссе смущалась, когда речь заходила о стоимости подарков, ведь с детства она росла в семье среднего достатка и не привыкла так часто получать что-то дорогое. Про коробку со сладостями и букет девушка тоже ничего не сказала подругам, чтобы пока не порождать ложные догадки. Зато через минуту, как она и предполагала, в зал влетел Кауфман и погнал всех возвращаться к документам. Линда фыркнула: — И на что он надеется? Была бы я на твоём месте, Эва, я бы сразу отказала ему, чтобы не придумывал там себе! — Поверь, подруга, — та вздохнула, садясь за рабочее место, — я бы с радостью, но штурмбаннфюрер тоже в какой-то степени мой начальник. Вдруг если я откажу сразу, он начнёт ужасно ко мне относиться и ещё как-нибудь мстить? — А что ты будешь делать? Тянуть время? — Наверное, не знаю. Всё слишком сложно, нужно подумать. Но надеюсь, мои занятия с Бруно хоть как-то спасут положение…***
С момента, как Гроссе устроилась в Рейхсканцелярию, прошло уже немало времени. Ещё немного, и наступила настоящая зима. Дожди больше не шли — вместо них выпал снег — и, ступая по обледеневшим дорогам, граждане Берлина шли на работу, предвкушая скорые праздники. Редкий снег падал из серых туч медленно и размеренно, оседая мелкими каплями на меховых воротниках богатых фрау, прогуливающихся по площади. — Ну и погодка, — щёки запыхавшейся Теодоры раскраснелись от мороза и быстрого бега. — Чуть не опоздала! Падала на льду наверное раз двадцать, не меньше! Ну что, как у вас дела? — Хорошо, вот только мы работаем уже почти час, — передразнила её Линда, — а ты где была? «Чуть не опоздала», говоришь? — Я отпрашивалась у начальства и мне разрешили. Но я опоздала по семейным обстоятельствам, между прочим! — Да, мы знаем… Девушки многозначительно переглянулись. На самом же деле после бурной ночи, проведённой со своим офицером, Фромм просто проспала, но её никто не осуждал. До главного и долгожданного праздника — Рождества — оставалось двадцать дней. Всего двадцать дней. Эва продолжала трудиться, не покладая рук. Положение в семье улучшалось — Надин шла на поправку, а Агнес наведывалась всё реже и реже. Стараясь не думать, что тётка заявится к ним на все праздники, девушка всё так же ходила на работу, по вторникам ездила учить Бруно основам игры на скрипке, а по вечерам и сама нередко играла, стараясь наверстать всё, что упустила за время, пока не имела инструмента. Дома у майора Гроссе, к счастью, больше не засыпала, да и сам Кауфман, казалось, почти перестал обращать на неё внимание, что не могло не радовать. Но Эва понимала, что это может быть лишь затишье перед бурей, и что он наверняка решил поменять тактику, ничего не добившись своими постоянными приставаниями. Всё-таки всем хотелось верить в лучшее, особенно в такую славную зиму, поэтому работница Рейхсканцелярии полностью отдавалась своему делу, периодически теша себя мыслями о предстоящей подготовке к торжеству. Не давали ей угаснуть и подруги — Линда и Теодора. С ними всегда было весело, и было о чём поговорить. Работа лишь сближала девушек, и Гроссе чувствовала, что любит их всей душой. Ведь если у тебя есть кто-то, кто помогает держаться на плаву даже в самые непростые времена, ты просто обречён на удачное завершение всех дел. К слову, о делах… После продолжительного трудового дня все обычно быстро расходились по домам. Так случилось и в этот раз. Но Эва не торопилась забирать своё пальто — ей оставалось ещё отдать кое-что… Сжимая в одной руке чёрный зонт, а в другой — футляр со скрипкой, девушка почему-то волновалась. Ну в самом деле, не убьют же её! В прошлый раз, ещё осенью, тем самым вечером рейхсмаршал сказал, что она может оставить этот зонт себе, но Гроссе всё-таки сочла правильным вернуть вещь хозяину. Только вот оказавшись перед дверями кабинета, она вдруг захотела убежать. «Я просто отдаю то, что должна вернуть. Всё! Чего бояться? Рабочий день закончился, ты никого не отвлечёшь!» Занеся руку, сжатую в кулак, Эва почти набралась смелости постучаться, но вдруг дверь открылась перед самым её носом. Мысленно обругав себя за нерешительность, машинистка подняла взгляд и тут же выдохнула. На неё со смесью некого удивления и недоумения смотрел секретарь Геринга — Пауль Кёрнер. Всего лишь секретарь. Быть может, это и к лучшему, потому что самому рейхсмаршалу Гроссе и слова бы сказать не смогла. Она не боялась, но… быть может, просто смущалась говорить с кем-то, кто имеет много власти. — Вам кого? — Кёрнер, кажется, уже собирался уходить. «Ну конечно! Дура! Как обычно, подбираешь самое подходящее время!» — Я… вот. Эва робко протянула ему зонт, и мужчина неохотно махнул рукой, приглашая её зайти в кабинет: — Рейхсмаршал сейчас придёт. Не зная, куда себя девать, машинистка в растерянности остановилась возле дивана. — Но я думала просто оставить его здесь… — Разве вы не хотели бы сказать «спасибо»? Насколько я знаю, герр Геринг не раздаёт свои вещи кому попало. «А я что, для него не «кто попало»?» — Я не смею вас задерживать, просто скажите, что я вернула то, что взяла. Не успела она ещё что-либо придумать в своё оправдание, как отворилась дверь, и в кабинет вошёл сам рейхсмаршал. Эва вздрогнула, но нашла в себе смелость не смотреть в пол, а поднять правую руку, сделав салют, и взглянуть прямо на него. Ей постоянно казалось, что все политики это большие, важные и высокомерные люди, которые, быть может, если и думают о народе, то только как об инструменте достижения целей, иногда устраивая праздники и делая различные поблажки, чтобы укрепить доверие к себе. Но в этот (третий) раз, как Гроссе встречалась с высокопоставленным нацистом лично, сам Геринг пребывал в заметно хорошем настроении и был настроен на разговор. — Хайль Гитлер! — А, фройляйн Гроссе, — он кивнул, тут же вызвав у девушки тысячу вопросов. Откуда ему известно, как её зовут? Разве второй человек после фюрера должен знать имя и фамилию обычной машинистки, работающей здесь всего ничего? А что, если…? — Мы же с вами в неофициальной обстановке, можете здороваться как обычно. «Но… так разве можно?» — Рейхсмаршал, машина готова, — как бы между делом бросил Кёрнер, — водитель ждёт. — Сейчас, Пауль. Вы что-то хотели, фройляйн? — Ничего особенного, я просто думала вернуть вам вашу вещь. Вы меня тогда очень выручили. Эва скромно протянула Герингу зонт и всё-таки потупила взгляд — Рейхсмаршал стоял прямо перед ней. — Ах, а я уже и забыл об этом. Помнится, я разрешал вам оставить его себе, но вы всё же решили поступить по чести. Это похвально. — Ещё раз благодарю. А теперь я, наверное, пойду. Машинистка небольшими шажками направилась к двери, отчего-то краснея. Ей не верилось, что она смогла без проблем и запинок поговорить с таким высокопоставленным лицом. На деле ничего страшного не было, но внушённые Эве рассказы о фюрере и его приближённых ещё с детства оставили свой отпечаток. Скорее бы скрыться в холодной тьме улиц, чтобы никто не видел смущённого выражения её лица… Но не успела Гроссе взяться даже за ручку двери, чтобы выйти, как та сама приоткрылась, чуть не задев её. В помещение просочился Кауфман, и вокруг всё сразу стало в разы нерадостнее — даже темень за окном почернела ещё больше от одного лишь его присутствия. Майор молча вскинул руку и успел схватить пытающуюся улизнуть Эву за локоть. «Да мне сегодня везёт! Только фюрера для полного счастья не хватает, тогда мы мне точно было спокойно! Клянусь, они сговорились, чтобы заставить меня чувствовать себя неловко…» Одно дело — болтать в кругу подруг, другое — с заядлыми нацистами высокого ранга, да ещё и старше её в два раза. Тут девушка предпочитала молчать и просто ждать, когда её спросят. Вообще-то ей хотелось поскорее домой, но Гроссе чуть не забыла, что сегодня был очередной вторник, даже держа футляр со скрипкой в руках. А вторник всегда означал с занятия с сыном штурмбаннфюрера, дождь ли на улице, снег ли... или светит солнце. Пока Петер отчитывался, пытаясь вручить Кёрнеру какие-то документы, Гроссе решила рассмотреть кабинет получше. В самом помещении не было ничего особенного — шкаф с книгами, рабочий стол, какие-то статуэтки на полках, документы, диван в конце комнаты, стоящий у стены. Стены, пол и потолок были такими же, как и в коридоре остальной Рейхсканцелярии, но на полу еще лежал ковёр, по которому все нещадно топтались в ботинках и сапогах. Кауфман, видимо, вёл монолог сам с собой, рассказывая о событиях с самого основания рейха, потому что иначе девушка не могла объяснить его ужасно долгую речь (да ещё и голос не самый приятный). Такие формальности казались Гроссе очень скучными. Она не понимала, зачем нужно так всё усложнять, но перечить укоренившейся системе не хотела. У неё ещё возникла мысль всё же попытаться сбежать, воспользовавшись моментом, но страх того, что о ней подумают рейсмаршал и его подчинённый, словно приковывал к полу. Наконец штурмбаннфюрер угомонился, и все сразу как-то выдохнули. Пора было расходиться. — Спасибо, герр Кауфман, приму к сведению всё, что вы сказали, — Геринг уже, видимо, привык к такому. Вроде бы рабочий день закончен, а всё равно задерживаешься на час. — Можете идти. А вас, фройляйн, я в самом начале отпустил, не стоило столько ждать. — Она со мной, рейхсмаршал, — Петер кивнул в сторону Гроссе и обратился уже к ней. — Поедем вместе, чего время терять? Я как раз уже освободился. «А меня никто не спрашивал. Как всегда.» — Прошу простить меня за бестактный вопрос, но разве вы помолвлены? Я помню, ваша жена, Петер, выглядела несколько иначе. — Она умерла, рейхсмаршал. Но фройляйн Гроссе — не моя невеста, она всего лишь преподаёт моему сыну уроки игры на скрипке. Кауфман выдал это неохотно, но Эве было плевать. Она наблюдала за реакцией Германа Геринга. Как будто бы ему было… не всё равно? — Ах, вот оно что! Вспомнил. Да, скрипка — прекрасный инструмент… А вообще я поощряю творчество, и ваши действия, фройляйн, тоже поддерживаю. — Рада это слышать, рейхсмаршал. Обмениваться любезностями уже не хватало сил. Эва хотела скорее покинуть это место, и Кауфман, словно почувствовав это, потащил её на выход. Наскоро попрощавшись с начальником, он вывел девушку в коридор, приговаривая, что они отправятся сразу же к нему домой, но машинистке было всё равно. Теперь её не покидало чувство, что что-то изменилось.