Не верю в судьбы я ни кару ни милость —
Пусть память углами врезается в сон:
Жалей лишь о том, что, увы, не случилось,
Молись, чтобы это случилось потом.
***
Ночью с седьмого на восьмое августа почти все люди в Берлине спали. В самом деле — без трёх минут половина второго. В такое время бодрствуют только те, кто очень удручён нынешним положением дел, или же замышляет что-то недоброе. В квартире семьи Гроссе, а точнее, оставшихся членов семьи Гроссе, тоже был погашен свет. Когда наступали по-настоящему холодные, почти осенние дни, Эва в очередной раз осознавала то, как же тоскливо ей жить именно в эту пору. Она могла бы совершенно точно родиться раньше, к примеру, в Париже, или в солнечной Италии в другое, мирное время, ещё до установившейся власти, имея возможность прожить жизнь счастливо, наслаждаясь любимым делом. Но вместо того, чтобы заниматься виноделием или приготовлением джема из персиков где-то в месте, напоминающем рай, старшая дочь в семье Гроссе вынуждена была тратить свои лучшие годы, сидя дома, изредка мотаясь за продуктами до Тауэнцинштрассе и обратно, чтобы ухаживать за больной матерью и сестрой. Часы мерно тикали в темноте. Минутная стрелка приближалась к большой цифре шесть. На соседней кровати на белой мягкой подушке неподвижно покоилась голова Герды, а на полу около кровати лежали костыли. Герде, родной сестре Эвы, двенадцать лет. Герда — девочка-прекрасный-цветок, яркая картинка, хрустально-звонкая мелодия. У младшей Гроссе красивое тонкое лицо, такое же, как у Эвы с матерью, и светлые кудрявые волосы. Вот только её голубые глаза всегда печальны и смотрят с большой тоской, а тонкие губы улыбаются и смеются редко. Она — калека. Ходит на костылях с пятилетнего возраста. До пяти лет не ходила совсем. Доктора сначала хотели применить к девочке эвтаназию, но отец буквально выкупил свою дочь из рук смерти. Тогда один врач сказал, что возможно болезнь Герды с годами пройдёт, но ей необходим особый уход, который во время войны не так уж и просто стало осуществлять, а с ухудшением состояния фрау Гроссе — тем более. Забота о сестре также легла на плечи Эвы, как и уход за матерью, Надин. Но зато девушка знала, что отец, по крайней мере, жив и присылает письма, а ещё, что Герда её очень любит и, несмотря на разницу в одиннадцать лет, считает хорошей подругой. А если из всех людей в мире хоть кто-то считает тебя хорошим, то и жить хорошо и почти не тоскливо. Эва прикрыла глаза и повернулась на бок, прислушиваясь к равномерному дыханию сестры. Почти половина второго, а ей ужасно не спится. На улице тишина, будто бы весь город вымер. Некогда шумная столица в такое позднее время утратила свою жизнь и погасила окна в домах, оставив главные улицы совершенно безлюдными. Тем, кому не спалось, хотелось бы предаваться мечтаниям о лучшей жизни и о том, что будет после войны, но увы, вместо солнечной Италии Гроссе была вынуждена увидеть, услышать и почувствовать нечто иное — совершенно противоположное сладким грёзам. Возможно, именно она первой уловила едва различимый жужжащий звук, маячащий где-то вдалеке, но по ощущениям довольно быстро приближающийся. Девушка не сразу заподозрила неладное, но когда всё же поняла, от чего исходит этот гул, было поздно. Хорошо освещённый Берлин стал отличной мишенью для вражеских бомбардировщиков. Иногда хватает и доли секунды, чтобы понять, что произошло. И в этот раз осознание было ужасным — город бомбят! Почувствовав, что задыхается, Эва скатилась с кровати, больно ударившись ногой о деревянную перекладину. Но медлить было нельзя. Герда, забывшаяся сном, даже не пошевелилась, и сестра попыталась её растормошить, но инвалидность девочки дала о себе знать — быстро встать, а уж тем более добежать до укрытия за считанные секунды у неё бы не получилось. Поэтому девушка предприняла отчаянный шаг — грубо дёрнула младшую Гроссе за руку, стащила с кровати и, подхватив под мышки, так быстро, как только могла, уволокла под стол, куда тут же забралась сама и в панике ухватилась за хрупкое тело ничего не понимающей сестры рядом. Кровь стучала в висках, отбивая тревожный ритм сердца, и Эва просто молилась, что мать, спящая в другой комнате, успеет что-то предпринять, прежде чем весь дом взлетит на воздух. Ей казалось, что прямо над головой кружится стая разъярённых ос, готовых искусать всё живое вокруг. Где-то совсем недалеко звучали оглушительные взрывы, но девушка не слышала ничего, кроме биения собственного сердца, и молилась… молилась, хоть и не верила, что в такой ситуации Бог сможет помочь. Люди — его создания — обезумели и убивают друг друга, но до сих пор не произошло ничего, что могло бы их вразумить. И если бы посреди безоблачной ночи вдруг разверзлась бы гроза, мешающая пилотам видеть, она бы до конца своей жизни только и делала, что молилась и ходила на службы. Но испуганная и плачущая Герда, прижимающаяся к ней, возвращала обратно в реальность, в ад, где каждый день ощущаешь себя балансирующим на заточенном лезвии ножа, а над головой летают бомбы. Мало-помалу, всё наконец стихло. Гул улёгся и тряска прекратилась. В реальность вернул жалобный голос девочки: — Всё закончилось? — Да, дорогая, закончилось… Но надолго ли? — Эва выползла из-под стола на четвереньках. — Это было ужасно… Я так испугалась! И думала, что сегодня мы все умрём! — голос Герды дрожал. Она всё ещё сидела, обняв худые коленки, и шмыгала носом. Девушка помогла ей подняться и усадила на кровать. — Всё в порядке, — неуверенно прошептала она, пытаясь успокоить сестру, хотя сама не до конца верила в свои слова. — По крайней мере, сегодня больше ничего не будет, не волнуйся. — А как же мама? — вдруг встрепенулась та. — Мама на первом этаже! Что с ней?! — Посиди тут, а я схожу проверю. Хорошо? Младшая Гроссе торопливо закивала, закутываясь в одеяло. Как бы Эве хотелось сейчас её успокоить! Но времени не было, и она осторожно сбежала по лестнице в темноте, надеясь, что с матерью всё хорошо. Женщина сидела на полу около кровати и беспокойно прислушивалась к звукам снаружи. Когда Эва вбежала в комнату, она увидела ужас, отражающийся в глазах матери. А ведь случись что, она не смогла бы добежать до укрытия, и тогда конец… — Мама! С тобой всё в порядке? — девушка бросилась к фрау Гроссе, помогая ей встать. Руки женщины были горячими от высокой температуры, а тело слегка подрагивало, но даже сейчас, будучи в таком состоянии, она не растеряла своей былой смелости и вяло забормотала, пытаясь оттолкнуть дочь: — Всё в порядке, Эва. Мне не нужна помощь. — Ты вся дрожишь… Надин, пошатнувшись, села на кровать и пригладила растрёпанные волосы. — Я испугалась. И ещё мне немного хуже, чем вчера, но пустяки, — уже мягче заверила она. — Всё в порядке. Позаботься лучше о сестре. Готовьтесь ещё к одному удару. Оденьтесь, и спустимся в подвал. С тяжёлым сердцем девушка вернулась на второй этаж. Герда, не говоря ни слова, начала одеваться, уже зная, что будет. На улицах слышались крики. Люди, ожидая второго налёта, бежали в бомбоубежища, вели заспанных детей за руки, тащили домашних животных… Но девушка знала, что их просто хотели напугать, и что второй бомбардировки скорее всего не будет, но для безопасности они втроём всё же укрылись в подвале, где Герда, устроившись на старом диване, положила голову на плечо сестры и забылась беспокойным сном, а Надин, завернувшись в одеяло, хрипло кашляла и уснула только ближе к пяти часам. Эва же в эту ночь не уснула вообще, бездумно глядя на холодную серую стену и размышляя о том, почему же люди так безрассудны и жестоки к таким же, как они, себе подобным, и за что отдают свои жизни на войне.***
Утро наступило быстро и было совершенно не радостным. Около семи часов в дверь раздался громкий и требовательный стук. К тому времени Эва с матерью уже выбрались из подвала, вынеся на руках Герду, и теперь сидели на кухне, пока девочка спала наверху, в их спальне. Когда Гроссе открыла дверь, на пороге стояла вечно недовольная тётка Агнес — сестра матери — со всеми своими вещами, уложенными в несколько сумок и чемодан. Она без приглашения вошла, придирчиво оглядев скромную прихожую и кухню, а затем как ни в чём не бывало, бросила: — Вчера от взрыва, который произошёл совсем рядом, у меня вынесло окна и дверь. Больше идти некуда. В убежище сидеть чёрт знает сколько не собираюсь, поэтому поживу пока у вас. Надин здесь? — Здесь, — тихо отозвалась фрау Гроссе с дальгего угла комнаты, кутаясь в платок. — Проходи, Агнес. Сестру матери Эва видела нечасто. Тётка Агнес была высокой и темноволосой, с постоянным равнодушным или недовольным выражением лица. Уже немолодая, она собирала волосы в строгий пучок и носила исключительно нейтральных тонов платья, на которых не было ни одного бантика или другого украшения, а когда являлась в гости, все невольно начинали вести себя тише, чтобы — не дай бог — не обратить на себя её внимание. Агнес была школьной учительницей в младших классах, где её, разумеется, невзлюбили за сварливый и трудный характер. Но замуж женщина вышла по любви, чем, в отличие от сестры, постоянно хвасталась и приводила в пример свой брак с гауптштурмфюрером как удачный. Но детей у них не было, что, конечно же, тщательно умалчивалось и скрывалось. Эву Агнес не очень любила с самого детства, но зато души не чаяла в хрупкой Герде и её кротком нраве. Хотя девушка предпочла бы обычное равнодушие, нежели какое-то отношение к себе. Сейчас же тётка сидела напротив Надин и негромко, но явно возмущённо рассказывала о той ужасной ночи, из-за которой она получила головную боль, не выспалась и истрепала все нервы, собирая вещи и отсиживаясь в бомбоубежище. — …Извини, что без предупреждения, — донеслись до Эвы её слова. — Если можно, я бы хотела остаться у вас на некоторое время, пока там всё не починят. Молиться было бесполезно, потому что во фрау Агнес не было ничего святого, и девушка услышала соответствующее: — Конечно, оставайся. Место есть, гостям всегда рады. Правда я болею, но это, надеюсь, ничего страшного? Надин, возможно, тоже не очень жаловала сестру, но прямо сообщить об этом и отказать в приюте, разумеется, не могла, поскольку Агнес являлась её единственным оставшимся в живых родным человеком. Больше Эва не посчитала нужным скрываться за дверью и неслышно вошла на кухню к женщинам, осторожно присев рядом с матерью. — Тяжело, однако, жить без мужа, хоть и временно. Тем более, когда он чёрт знает где. Каждую секунду думаешь только о том, жив ли он и почему не присылает письма, — сетовала Агнес. — А если какая тяжёлая работа в доме найдётся — всё самой. Только одно успокаивает — я такая не одна. Народ всё стерпит и поможет, если кто в беде и горе остался. Тебе давно почта приходила? — Недавно, — уклончиво и хрипло ответила Надин, откашлявшись. — Пишет, что жив-здоров, и на том спасибо. Пока справляемся одни. — Я заметила. В доме как-то непривычно чисто, — хмыкнула женщина. — Когда я захаживала в гости ещё до войны, было не так. У тебя появилась страсть к уборке? Во взгляде матери сверкнул гнев. Девушка заметила, как она сжала под столом кулаки в бессильной злобе, и поспешила ответить сама: — Это моих рук дело. Я просто люблю доводить всё до идеала. А мама в последнее время болеет, поэтому хозяйство пока на мне. — Если это правда, то я почти удивлена, — процедила Агнес, показывая руками недвусмысленные жесты, будто бы трогая и щипая Эву. — У тебя такие худые и слабые руки, а ноги как спички. И на боках лишь кожа да кости! Интересно было бы посмотреть, как ты таскаешь тяжёлые вёдра с водой. — Раньше я работала в столовой для господ офицеров, — скромно ответила на это Эва, невольно вспомнив опыт кого-то вроде официантки. Поварихи там были крикливыми и злыми. Их надрывные голоса, сообщающие о нехватке того или иного продукта, можно было услышать, казалось, с другого конца Берлина. И крики становились только громче, когда бедная девушка что-то выполняла не так. А стоило однажды ей нечаянно разбить тарелку… Ой-ой, что было! — Поэтому мне не страшен физический труд. И мои руки, может, только кажутся слабыми, но на самом деле я могу поднять огромную кастрюлю супа, не пролив ни капли на пол! — Подобрать бы тебе работу получше. А то столовая… как-то неблагонадёжно звучит. Таскать тарелки да посуду мыть — ты же об этом всегда мечтала! Спорить с тёткой было бесполезно. Она всегда могла найти, к чему придраться, поэтому девушка пожала плечами и отвернулась. — Между прочим, я могла бы тебе с этим помочь, ты зря от меня отмахиваешься, — снова подала голос Агнес, заметив показное безразличие племянницы. — Говоришь, у тебя якобы руки сильные? А умеешь ли ты быстро печатать, общаться с начальством и разбираться с бумагами? — Мне кажется, я бы смогла это сделать. Если обстоятельства вынуждают — приходится учиться, — без тени самодовольства ответила Эва. — Но меня не возьмут никуда, где нужны такие умения. Все подобные должности уже заняты. Зато постоянно требуются работники на склады, заводы и другие предприятия, поэтому как только мама поправится, я сразу же попробую куда-то устроиться. — Зачем ждать? Тебе теперь необязательно сидеть дома целыми днями, приглядывая за Надин. Есть я. Неужели я не смогу позаботиться о своей дорогой сестре? Это будет своеобразной оплатой за проживание. А когда мой дом восстановят полностью — она как раз поправится, и у тебя уже работа будет. Скажи же, хорошая затея? — Было бы и правда очень здорово, если бы ты дала мне такую возможность. А идея хорошая, вот только… придётся поискать место поближе к дому, чтобы не пришлось долго ходить. И всё тщательно обдумать. Агнес усмехнулась, и девушка уловила недосказанность в её голосе: — Если ты ищешь работу, не думая о стабильности и оплате, то успеха ты никогда не добьёшься. Нужно выбирать её, невзирая на то, что идёт война. Германия может победить через неделю, а завод, в свою очередь, может закрыться на завтра и заплатить тебе жалкую марку. Никакие обстоятельства не должны мешать тому, кто желает сделать состояние. В том числе и война. — Ну и куда же мне идти, по-вашему, тётя Агнес? — скептически подбоченившись, спросила Гроссе, взглянув на молчавшую мать. — Телом торговать? Всегда ведь востребовано: и на войне, и в мирное время. И платят хорошо. — Если желание есть — иди, на тебя спрос всегда будет. Светлые волосы, стройная, глаза голубые, весь набор прямо, — обведя взглядом девушку, ответила тётка, — но с этим я тебе не помогу. Но правда помочь могу тебя устроить к примеру… ну, скажем так, в Рейхсканцелярию. Неожиданно возникшее молчание повисло на минуту, и всё это время каждый думал о своём, переваривая услышанное, а потом заговорила Надин: — Агнес, ты, должно быть, шутишь? Откуда… у тебя связи, чтобы устроить нашу Эву в Рейхсканцелярию? Ты же — обычная школьная учительница! — А вы думали, я пошла в эту профессию от того, что слишком люблю детей? — поморщилась женщина, — да я их ненавижу! Больше меня интересуют их родители: офицеры высших чинов, первые леди рейха, владельцы магазинов и предприятий… С некоторыми детьми этих людей я даже занималась отдельно на дому, и мне щедро за это платили. И конечно же, я успела завести некоторые очень важные знакомства. — Но подожди, — взволнованно заговорила фрау Гроссе. — На какую же должность ты хочешь записать нашу Эву? — Да боже мой, пусть идёт обыкновенной машинисткой. Тут много умений не надо: быстро перепечатывать то, что нужно, или записывать за кем-то, — лениво заметила Агнес. — Ну а что? Если искать работу, то приличную! Почему бы и не позариться сразу на такую? Я могу замолвить словечко. Отец одного мальчика, учащегося у меня, кажется, герр Кауфман, как раз работает в Рейхсканцелярии на высокой должности и может взять твою дочь к себе. А дальше уже всё зависит от гибкости её пальчиков. От двусмысленного сравнения Эва насмешливо сморщила нос и ответила: — Всё равно я очень благодарна, тётя Агнес, за такую возможность получить прекрасную работу. Правда, мне кажется, что я не гожусь для неё, но… постараюсь тебя не подвести! — Вот и славно. Но благодарить будешь потом, когда всё получится, — предостерегла женщина. — Пока подготовься к многочисленным проверкам и подучи этикет. — Эва, милая, почему бы тебе не сходить и не разбудить Герду? Уже почти восемь часов, — подала вдруг голос мать, попытавшись перевести тему. — Скоро завтрак. Поднимись и потормоши её слегка, хорошо? Девушка кивнула и сделала вид, что уходит, но всё же осталась на лестнице. Чужие разговоры она подслушивать не любила, но сейчас это была вынужденная мера, ведь решалась её судьба, а тётка могла планировать что-то недоброе. — Что ты задумала, Агнес? — перегнувшись через стол, шёпотом спросила Надин. — У меня сложилось такое впечатление, будто ты помогаешь Эве не просто так, ведь ты её раньше никогда не любила. Прости, если мои подозрения беспочвенны, но что-то здесь нечисто… Я ведь не слепая и не первый день живу. Что тебе нужно? — Да ничего не нужно, дорогая, — также заговорщицким шёпотом ответила та, хмыкнув. — Абсолютно. Просто решила в кои-то веки сделать добро, а тут как раз подвернулась возможность. — Правда? Ну, конечно! Просто так ничего не бывает, запомни это! — шёпот матери, наверное, из опасений, что их подслушают, сделался ещё более тихим и хриплым. — Я тебе не угрожаю, но если с моей Эвой что-то случится, ты будешь отвечать в полной мере. — Всё будет нормально! Поработает на хорошей должности. Что в этом может быть плохого? Не глупи. Наверху послышался скрип кровати и характерный стук костылей по полу. Герда проснулась. Эва на секунду зажмурилась от страха и затаила дыхание, молясь, чтобы никто из женщин не встал из-за стола. — Ох, не нравится мне всё это. Предчувствие нехорошее, — торопливо отрезала фрау Гроссе, намекая на то, что разговор о профессии окончен. — Но в общем я тебя предупредила…