Воспоминания

В ночь с 21 на 22 декабря 1603 года султан Мехмед пришёл в себя и ещё некоторое время не открывал глаза. Вокруг было тихо, и только слышался тихий плач. Это мама… Матушка… Рядом… И плачет. Из-за него? — Матушка… — тихо позвал Мехмед, открыв глаза. — Вы плачете? — Мехмед, сынок, ты пришёл в себя… В родном голосе слышалось неприкрытое облегчение, и Мехмед почти незаметно улыбнулся, почувствовав нежное прикосновение матери ко лбу и волосам. Так бережно, так ласково… Как будто он снова был ребёнком. И всех этих лет между ними не было, но ведь это не так. — Вы плакали из-за меня, матушка? Не надо, прошу вас, я не заслуживаю ваших слёз. — Мехмед говорил очень тихо. — Я был сыном, который постоянно разочаровывает вас. — Что ты говоришь, Мехмед? Ты — мой сын, и я тебя люблю. — Я сейчас как будто снова вернулся в детство, стоило оказаться в таком состоянии, чтобы ещё раз услышать эти слова от вас. — Мехмед, сынок… Разве я их тебе не говорила? — Ваш взгляд, матушка… Когда вы смотрели на него, каждый раз… С такой любовью, нежностью, гордостью и даже восхищением — вы никогда так не смотрели на меня, а все слова мира не заменят этот взгляд. — Дрогнувшим голосом закончил Мехмед. — Но самое больное даже не это, а сжигающее всё внутри понимание, что вот ты… Ты… Какой ты есть, ты никогда не заслужишь этот взгляд! Всё справедливо. И эта справедливость бьёт тебя, как никто! Он, мой младший брат, — свет, матушка, как моя сестра, тоже особенная для вас, а я — нет. И думаете, я этого не видел? Видел прекрасно и очень боялся того времени, когда он вырастит и окончательно отберёт вас у меня. Я ненавидел себя за это, но не мог позволить ему сделать это. Победить! Но ведь на самом деле я проиграл ему ещё тогда, правда, матушка? Он бы уступил ради меня и ради вас, и он заслужил быть вашей надеждой, а я… Вы были правы в своём отношении ко мне, и я сам отобрал вас у самого себя. Я должен был бороться со своей темнотой ради вас, я должен был показать вам это, а я ей подчинился и сделал всё, чтобы заставить вас принять её. А вы не должны были делать этого, матушка… Я причинил боль, не сделал вас счастливой и гордой, но если я могу сделать вас счастливой словами сейчас, то, прошу, простите меня. Я сожалею, что всё испортил, что заставил вас пережить кошмар, а не защитил вас от него, как должен был. Как обещал когда-то в детстве, защищать вас, я нарушил это слово, простите… — Тяжело дыша, продолжал Мехмед свою исповедь. — Я должен был признать это раньше, и тогда хотя бы на миг стал похож на своего брата, но… Я не смог, матушка, не смирился… Я был слаб. Простите. — Мехмед, мой дорогой первенец, — Сафие взяла сына за руку. — Если ты чувствовал всю эту боль, то в этом есть и моя вина, я не смогла показать и достаточно сказать, как ты мне дорог. Я узнала, что значит быть мамой именно с тобой. Когда твоё сердце отныне и навсегда бьётся в другой груди. Я до сих пор помню эти первые волшебные минуты. И никто и никогда не заставил бы меня их забыть, а у тебя бы не забрал. — Матушка… — Ты всегда был моим сыном, и ты — отражение моих злости, безжалостности, темноты. Не вини себя за них. Я прекрасно знаю, как тяжело их принимать в себе. Мама всегда хочет видеть лучшее в себе через своих детей. — Поэтому не я, матушка… Я понимаю. — Я точно так же хотела быть лучше и проявлять благородство, милосердие, сострадание, но твоя сестра разве не обижена сейчас из-за меня, и твоя боль — это отражение меня как мамы… Не ты один не справился с собой, сынок. — Матушка… — Мехмед трепетно поднёс руку матери к своим сухим губам. — Но одновременно я осознаю, что эти качества, а не только свет, делают меня собой. Они не дают мне сдаваться, позволяют бороться. Без них я бы не смогла защитить вас. Самое дорогое и ценное, что у меня есть. И тогда, смотря на вас, я чувствую благодарность, и ты ценен для меня, Мехмед, ты — часть моей души и сердца. — Матушка, — выдохнул Мехмед с благодарностью, тяжело дыша, — вы всегда были для меня важнее всего в этом мире… Простите меня за боль, что я вам причинил, за мою ревность… Простите. Я раскаиваюсь. — Мехмед говорил быстро, чувствуя, что его время уходит, и закашлялся, его дыхание становилось всё более прерывистым. — Я часто представляла, каким прекрасным мужчиной вырос бы Яхья, и недостаточно говорила, что люблю тебя. Ты слышишь… Мехмед, я тебя люблю. — Мехмед открыл и закрыл глаза, и Сафие наклонилась к сыну. — Сынок, наш дорогой первенец, мой возлюбленный сын, я тебя прощаю. Полный благодарности взгляд, в котором стояли слёзы, посмотрел на Сафие. И Мехмед закрыл глаза. — Мы оба всё сильно усложнили за эти месяцы, потеряли время, и не всё мы сможем исправить и вернуть, но некоторое время и моменты сможем наверстать… Мехмед? Сынок? — Сафие посмотрела на сына, он не реагировал. — Мехмед?! Позовите лекаря! — Госпожа, — лекарь, осмотревший Повелителя, склонился в поклоне. — Простите, наш Повелитель, султан Мехмед Хан предстал перед Всевышним. Сафие показалось, что её сердце пропустило несколько ударов, прежде чем пойти снова. Её сын, её дорогой первенец не дышал… Обессиленная Валиде Султан, одетая в чёрное, вышла на балкон покоев султана… Долго зревший болезненный нарыв прорвался. Сафие заплакала. Она так боялась все эти годы своей ярости, что отомстит Мехмеду, что… Сделала всё, чтобы защитить своего первенца от самой себя, спасти и сохранить свою надежду, младшего сына. И чего она добилась? Всё равно потеряла Мехмеда, не спасла Яхью… И сейчас она одна… Хюмашах обижена на неё, а, возможно, и ненавидит, раз на каждое письмо, что она отправила, ответом является тишина. Её не пугало это первое время, злость дочери она понимала, но сейчас, когда она показала, как могла, что ждёт её… Она должна сделать что-то ещё? Но что? Фатьма написала, что Хюмашах решит всё сама, Бюльбюль ничего не говорит ей… Она спрашивала его неоднократно все эти месяцы, хочет ли он ей что-то сказать, и каждый раз ответом было «нет». Ей настолько теперь не доверяют? Неужели это конец. Сердце Сафие сжалось. А Фатьма, Михримах, Фахрие… Она их ещё не потеряла или она к этому близка? Одна, и никого рядом сейчас. Результат её борьбы… Но разве могла она поступить по-другому? Нет. Но могла, как сейчас, позволить себе быть уязвимой… Пройти через свой страх, пережить боль, быть слабой и… Поверить в свет, в этот внутренний огонёк, что он сильнее, как и говорил ей Салахадин эфенди, и она бы не была одна… Но… Она потеряла свой свет. Сафие усмехнулась… Мехмед — её первенец и её тёмное отражение. Они оба выбрали темноту. И, думая, что защищает, и желая этого больше всего на свете, она в действительности всё больше и глубже оставалась в ней, как обрастая холодом… Какая иллюзия… Но она всё ещё может быть сильнее, и у неё есть ради кого бороться. Её дочери — её свет… Но не сейчас… Сегодня время горя и силы… Сегодня она позволит ещё раз темноте быть сильнее. Сафие посмотрела на восходящее солнце. — Бюльбюль. — Госпожа. — Позови на балкон Ахмеда…