Воспоминания

3 апреля 1589 года. Хюмашах Султан решительно вошла в покои Шахихубан Султан. — Хюмашах! — 9-летний Абдулла и 7-летний Алемшах потянулись к сестре, обнимая её. Хюмашах порывисто ответила на объятья и отступила на шаг, подняв взгляд на поднявшуюся и склонившую голову госпожу. Пламя злости всё ещё горело в её сердце, но младшие братья заставили его смягчиться. — Мы собирались на занятия, проводишь нас? — Абдулла, Алемшах, — Хюмашах улыбнулась. — В следующий раз. Сейчас мне нужно поговорить с вашей Валиде. — Тогда в следующий раз. — И улыбнувшись сестре, а так же поклонившись матери, братья вышли из покоев. Хюмашах повернулась к Шахихубан. — Несколько дней назад вы пыталась убить мою Валиде. — Госпожа… — Матушка повелела мне молчать, иначе вам бы пришлось отвечать перед Повелителем. Но отныне я не желаю ни видеть Вас, ни слышать Ваш голос. — Мрачным голосом произнесла Хюмашах и подошла ближе. — Если вы хотите остаться в этом дворце хотя бы ради моих братьев… Не смейте больше трогать мою мать! Иначе я уже точно избавлюсь от Вас! Взгляды госпожей столкнулись. И в этот момент на улице раздались возмущенные голоса и странный шум. Шахихубан Султан подошла к занавешенному окну и, отодвинув штору, посмотрела на улицу. И увиденное заставило её сдавленно вскрикнуть и отшатнуться, прижав руки к груди. — Что случилось? — Посмотрите сами, госпожа, — ответила Шахихубан, показав на окно взглядом. Хюмашах подошла к окну. Всюду, куда хватал взгляд, словно разлилось море. Красное море из янычар с поднятыми вверх мечами, идущими на дворец, а вдали виднелись тёмное пятно из сипах. — Какой ужас! — сдавленно выдохнула Хюмашах. — Восстание! Матушка! И Хюмашах буквально вылетела из покоев… Несколько дней назад… Дом седовласого Ферхата аги стоял в конце улицы. Добротное строение из пожелтевшего камня с не самой надёжной крышей. Ферхату приходилось возиться с ней чуть ли не после каждого сильного дождя; она протекала то тут, то там, каждый раз в новом месте. Иногда он велел залатать её своим помощникам, но чаще всего брался за дело сам. Мужчина считал, что лучше него с проблемой никто не справится. Его жена порой мягко намекала ему, что раз крыша то и дело протекает, толку от его стараний нет, стоит обратиться к настоящему плотнику, мастеру своего дела, который решит проблему раз и навсегда. Ферхат и сам признавал, что плотник из него никудышный, — он был хорош в чеканке монет и не зря работал на монетном дворе самого Султана, вот и сейчас, протирая промасленной тряпкой штепселя для монет — но упрямство не позволяло ему просить у кого-то помощи. Да и поработать временами на улице после душной мастерской было несложно, а даже приятно. Чеканщик посмотрел в окно, отвлекаясь от своего занятия, и понял, что даже не заметил, как наступил вечер. Пора прибраться в мастерской, закрыть её и отправиться скорее домой, но тут в дверь постучали. Не осторожное «Тук-тук», по которому Ферхат легко угадывал помощников, а решительное: «БУХ-БУХ-БУХ!» и последовавший за ударами властный голос: — Открывай! Важные люди к нему заглядывали не сказать что бы часто, если только главный казначей, Махмуд эфенди, а другие и не ломились бы так. Если только заказ не срочный. Ферхат рывком распахнул дверь с намерением сказать, что закончил работать и вернётся к чеканке не раньше завтрашнего утра, но, увидев гостя, он так и застыл. За порогом его мастерской стоял сам Ибрагим паша, одетый в роскошный чёрный кафтан, визирь великого султана. — Для м-меня честь, что… — запинаясь, начал говорить Ферхат, но гость прервал его невнятную речь поднятием руки. На указательном пальце Ибрагима паши сверкнул рубин, размером с приличную виноградину. Визирь вошёл в мастерскую как к себе в покои, прикрыл за собой дверь и указал чеканщику на стул. Кивнув, Ферхат послушно сел. — Мне нужна твоя помощь, чеканщик, — произнёс Ибрагим паша глубоким голосом, осматривая его мастерскую. — Конечно, — тут же отозвался чеканщик, — всё, что вы попросите. — Ты должен будешь отчеканить монеты… Обесцененные, — добавил визирь, пронзив его взглядом. — Ты уменьшишь содержание серебра в монетах в два раза. — Но… — Ферхат побледнел. — Это ведь… — Так нужно. Ты отчеканишь обесцененные монеты и отнесёшь казначею на нужды армии. — Я не могу. — Ферхат затряс головой. — Не просите меня об этом. — Ты сделаешь это. — При всём уважении… — У тебя чудные дочери, чеканщик, — сухо произнёс Ибрагим-паша. — Старшая, Хавса, уже близка к тому возрасту, когда ей можно будет искать жениха, а младшенькая, Михриниса, пусть и далека до этого, но в будущем, говорят, станет красавицей. Будет печально, если на таких хорошеньких девушек никто и не посмотрит. Один слух об их распущенности может разрушить их жизнь. И ведь слух — не самое страшное. Самое страшное, чеканщик, если слух окажется правдой. А у тебя ведь есть ещё прелестная жена. — Вы не… — Не посмею? — Перебил визирь. — Ты прав, чеканщик, я не посмею, потому что ты мне поможешь. Отчеканишь обесцененные монеты и отнесёшь их дефтердару. Твои дочери выйдут замуж, а до тех пор ты обеспечишь им достойную жизнь. — Ибрагим паша вынул из кармана звенящий мешочек и бросил мужчине. — Это золото, проверь. Ферхат непослушными руками принялся развязывать мешочек. Наконец верёвочка подалась, и он увидел внутри монеты. Чеканщик осторожно вынул одну и рассмотрел со всех сторон. И правда, золото. В этом маленьком мешочке лежало целое состояние. Если бы он откладывал всю свою зарплату последние пять лет, то возможно накопил бы половину взятки паши. — Убедился? — спросил визирь. Ферхат не хотя кивнул. Противиться воли Ибрагима паши и рисковать судьбами родных он не мог. Для него нет ничего дороже дочерей и жены. Ради них Ферхат сделал бы всё, что угодно. — Я сделаю то, что вы просите, — сказал чеканщик, понимая, что выбора у него нет. — Но как мне убедить дефтердара, что монеты настоящие? — Ты не будешь его убеждать, ты дашь ему взятку. — Ибрагим паша дважды хлопнул в ладоши, и в мастерскую Ферхата вошёл бородатый мужчина в тёмном плаще. Он положил у ног чеканщика мешок, глубоко поклонился визирю и был таков. — Здесь двести пятьдесят тысяч золотых монет. — Но дефтердар — человек честный и достойный, — заметил Ферхат, — он ни за что не возьмёт деньги. — Не возьмёт, — к удивлению чеканщика подтвердил паша. — И тогда ты отправишься к Мехмеду паше, всесильному фавориту нашего Повелителя. И, поверь мне, он согласится. Ферхат хотел спросить, что делать, если и Мехмед паша откажется, но, словно предвидев это, визирь велел не задавать ему больше вопросов. — Сделаешь, как я сказал, — произнёс он. — И, если кто-то будет спрашивать, кто тебя послал, — молчи. Или назови имя любого другого человека. Если твои слова укажут на меня… — Ибрагим паша выразительно покачал головой. — Думаю, ты не захочешь знать, что произойдёт в таком случае. — Но… Карие глаза паши недобро сверкнули. — Простите… Но я должен убедить его принять меня в обход главного казначея… — Что ж, ты прав… И вот что ты ему скажешь… Ибрагим наклонился к Ферхату и что-то прошептал ему на ухо. Ферхат чеканил монеты и день, и ночь и прекращал лишь от бессилия. Он ночевал в мастерской, не подпускал к работе помощников, не желая втягивать их в это дело. Когда монеты были готовы, мужчина, как и велел Ибрагим паша, отправился к дефтердару. Главный казначей и слушать его не стал. Едва попробовал на вес лёгкие, как миндальные листья, и пустые, как капли росы монеты, как выставил чеканщика из своего дома, пригрозив, что, если тот ещё раз явится к нему с такими обесцененными монетами и взяткой, он обратится к самому султану, и Ферхат лишится головы. Но сейчас чеканщику казалось, что потерять голову — не самое страшное. Мужчина тяжёло вздохнул и отправился к Мехмеду паше. Ферхат не знал, чего ему ждать от визита к фавориту султана Мурада. Он просто принёс монеты, передал взятку и, поклонившись, стал ждать. И совершенно бы не удивился, если бы его прямо сейчас отправили в темницу, если не на казнь. Но к его удивлению Мехмед паша даже не взглянул на обесцененные монеты и даже не спросил откуда они, а сразу открыл мешок с золотом, зачерпнув из него горсть. — Значит, говоришь, эти монеты могут помочь решить нашу проблему с обесцениванием серебра? А Махмуд эфенди не стал тебя слушать… И это будет твоей благодарностью, если я дам делу ход… Мехмед паша выглядел самодовольным, и Ферхат подумал, что его действительно не просто так называют всесильным, фаворит очень уверен в своём абсолютном влиянии на султана и что, может, делать всё, что захочет. Ибрагим паша был прав, но когда вера в своё могущество превращается в неосмотрительность, это может стать и опасным. Но в любом случае не ему простому чеканщику решать, как следует поступать и о чём следует думать человеку вроде Мехмеда паши. Сам он надеялся после сегодняшнего больше никогда не быть замешенным в чём-то подобном. А, может, лучше вообще взять деньги и уехать как можно дальше… — Стража! Окрик вернул Ферхата из своих размышлений. Вошедший помощник поклонился. — Вот моё распоряжение… — Мехмед паша протянул свиток. — Завтра жалование должно быть роздано вот этими монетами. Слуга подошёл и забрал закрытый ларец, выходя из покоев. — Ты тоже можешь уходить, Ферхат ага. Твой вопрос решён, как видишь. Ферхат поклонился и, не оборачиваешь, направился к выходу, видя, как Мехмед паша снова и с явно читаемым удовольствием стал рассматривать золото. 1 апреля 1589 года должно было стать радостным днём для османского войска. Янычары и сипахи наконец-то получали просроченную трёхмесячную зарплату, но некоторых воинов ждал неприятный сюрприз. Их монеты, одобренные Мехмедом пашой, были с меньшим содержанием серебра. — Мне кажется, или они легче тех, что нам выдали в прошлый раз? — хмуро спросил Аслан, темноволосый янычар с острыми скулами, которому сегодня исполнилось двадцать семь лет. Он был моложе многих воинов, но владел изогнутым клинком столь искусно, что заслужил уважение даже старших товарищей. Когда Аслан говорил, его слушали. Собравшиеся вокруг него янычары закивали. — Мне вот нет дела до того, сколько они весят, — сказал один солдат, не самый смышлёный, с длинным шрамом в виде месяца под глазом. — Главное, чтобы я мог купить на них то, что покупал раньше. К удивлению Аслана, почти уверенного в том, что они получили меньшее жалованье, некоторые янычары согласно закивали. Они ещё не до конца осознали, что произошло. Но очень скоро и они поняли, что их зарплата, составлявшая десять султани на бумаге, фактически упала ниже пяти. Они просто не могли себе позволить то, что покупали раньше. За кувшин вина требовали вдвое больше монет, вдвое больше акче продавцы хотели и за заморские сладости. Им не было дела до количества монет, которое предлагали воины, они смотрели только на вес. Недовольство в рядах янычар росло. Аслан понимал, что, если ничего не делать, рано или поздно возмущенные воины не выдержат и отправятся прямиком во дворец султана. Каждое мгновение бездействия приближало солдат к восстанию. А там где восстание всегда есть смерти. Надеясь не допустить кровопролития, молодой янычар предложил товарищам пойти к великому визирю Сиявушу паше. — Братья, если кто и может помочь нам восстановить справедливость, — сказал Аслан, — то это Сиявуш паша, наш бывший командир! Он как никто поймёт нашу проблему и во всём разберётся! Не все янычары поддержали Аслана, некоторые считали, что нет причин ждать помощи от паши, нужно взять дело в свои руки и самостоятельно добиться справедливости. Но согласных всё же было больше, а поэтому сотни янычар отправились к особняку великого визиря, который находился в южной части города. 2 апреля 1589 года. Ночь освещала серебристая луна, когда толпу вооружённых воинов, подошедших ко дворцу, попытались остановить храбрые братья-близнецы, охраняющие ворота. — В столь поздний час великий визирь не принимает гостей! — гаркнул тот близнец, что был крупнее на вид. Кафтан плотно сидел на его крепко сколоченном теле. — С чем бы вы не пришли — возвращайтесь утром и, быть может, Сиявушу паша изволит вас выслушать. — Мы не станем ждать! — взорвались янычары. — Не пустите сами, мы прорвёмся силой! — Тихо! — крикнул Аслан, закрывая близнецов собой и отталкивая разъярённых воинов. — Что там за шум? — Спросил паша у помощника, который тут же подошёл к балкону. — Янычары, паша, — вернувшийся помощник поклонился. — Они разъярены и хотят Вас видеть. Паша встал и подошёл к окну. — Успокойтесь! Мы пришли сюда за помощью, а не за тем, чтобы найти новых врагов! Если нужно подождать, мы подождём. Но стража сейчас же доложит паше о нашем визите и скажет, что мы пришли с жалобой. И жалоба серьёзная — нам выдали зарплату обесцененными монетами! — Надо же, Ибрагим паша таки добился своего, — тихо прошептал Сиявуш. — Какие будут указания, паша? Прогнать? — Нет. — Ответил паша, опустив шторку. — Скажи им, пусть войдут. Кто-нибудь один. — Нет необходимости докладывать! — бросил высокий мужчина с балкона особняка. — Сиявуш паша готов вас принять, но не всех, а только лишь вашего представителя! Аслан стал искать в толпе, освещённой серебристым светом луны, старших товарищей, тех, кому положено говорить от лица всех, достойных. Но к удивлению молодого воина янычары выбрали его. — Говори за нас! — Мы тебе верим! — Иди! — И возвращайся с хорошими новостями! Тронутый доверием товарищей Аслан направился к особняку. Слуги провели его в просторный кабинет. Сиявуш паша сидел за столом с кучей бумаг, за его спиной виднелся горящий камин, у которого стояли два кресла. Сам седовласый паша был в дорогом, расшитым золотом, чёрном кафтане. Аслан поклонился. — Что вы здесь устроили, ага? Постарайся объяснить мне. — Уверенно сказал паша, зная, что именно это заставляет янычар подчинятся, тогда как, чувствуя слабость, они нападут как стервятники. — Паша. Как вы знаете, три месяца нам не выдавали жалования. Но, веря слову нашего Падишаха, мы были терпеливыми и продолжали преданно ему служить, гордясь успехами наших братьев в Персии. К своей чести Повелитель сдержал данное слово, вчера мы получили наше жалование, но, посмотрите, насколько монеты лёгкие… — Аслан передал Сиявушу паше несколько монет. — В них почти нет серебра, они ничего не стоят. Мои братья считают, что их службу и терпение обесценили. Мы не хотим бунтовать, мы преданны нашему Падишаху, мы пришли просить помощи. Мы доверяем Вам и глубоко Вас уважаем. Но, если вы не вмешаетесь, будем восстание. — Эх, Аслан ага, — вздохнул Сиявуш паша, вертя монету в своей руке. — Ваши претензии безусловно справедливы, и я глубоко тронут вашим доверием, я бы рад помочь, — голос паши звучал искренне и словно обволакивал, располагая к себе, но его глаза при этом оставались непроницаемыми. — Но этот вопрос не в моей компетенции, а в ведении бейлербея Румелии Мехмеда паши. Он вместе с Махмудом эфенди были ответственными за денежную реформу. Если кто и допустил обесценивания акче, то главным образом он. А я не могу действовать против всесильного фаворита Падишаха. — Вы не можете, тогда мы сможем! Благодарю Вас за честность, Сиявуш паша. — Аслан снова поклонился. — Наши клинки всегда на вашей стороне, если Вам что-то понадобиться. — Благодарю, ага. Оставшись один, паша поднялся и снова подошёл к окну, слыша как толпа яростно загудела, скандируя имя Мехмеда паши. — Мы пойдём к Мехмеду паше и потребуем объяснений! — Аслан снова попытался успокоить товарищей. — Ты так наивен, Аслан, ты так и не понял, что словами проблему не решить?! — Крикнул кто-то из толпы. Рискуя навлечь на себя гнев братьев, молодой янычар коснулся рукояти ятагана и воскликнул: — Кто это сказал?! Выйди и повтори то же мне в лицо! Ответом ему была тишина. Не было среди янычар воинов, которые бы захотели испытать удачу в поединке с Асланом. — Мы идём к Мехмеду паше! — скомандовал Аслан. Он надеялся, что фаворит султана найдёт для разъярённых воинов достойный ответ. — Вот ты и попался, Мехмед паша, попался. — Стоящий у окна Сиявуш паша усмехнулся. Но Мехмед паша отказался выходить к янычарам и даже не принял их представителя. В глазах большинства воинов фаворит султана, виновный в их проблеме, повёл себя трусом и просто наплевал на них. Всё, что удалось сделать Аслану, уговорить своих товарищей подождать до утра. Он надеялся на чудо, на то, что проблема решится сама. Вдруг Мехмед паша придёт с объяснениями или неожиданно поможет Сиявуш паша. Но этого не случилось. И тогда Аслан понял, что им, солдатам, не остаётся ничего другого, кроме как взять всё в свои руки. Подняв изогнутый клинок, он, до сих пор изо всех сил пытавшийся не допустить кровопролития, повёл братьев прямиком к дворцу Топкапы, понимая, что сегодня либо султан казнит виновных и прикажет выплатить воинам деньги, либо будет свергнут. Не было в Стамбуле места величественнее и красивее, чем дворец Топкапы, где жил султан. Дворец состоял из четырех дворов, окружённых надёжной стеной и разделённых между собой. Не было в Стамбуле места безопаснее до сегодняшнего дня, до 3 апреля 1589 года. Через главные ворота — Баб-ы Хюмаюн — толпа разъярённых воинов, возглавляемая Асланом, ворвалась в первый двор, который называли двором янычар. Этот двор был самый просторный, здесь располагались подсобные и служебные помещения, а также монетный двор. Но надолго солдаты здесь не задержались; как бы не старались их успокоить стража дворца и смело вышедший навстречу рассерженным мужам Бюльбюль, толку от его слов не было. Янычары хотели справедливости и желали наказания виновных, а потому двинулись дальше. Через Ворота Приветствия — Баб-ус-селям — они прошли во второй двор, где восседал диван и находилась казна, и потребовали от султана Мурада немедленной казни виновных в обесценивании денег — бейлербея Румелии Мехмеда паши и казначея Махмуда эфенди. *** Хюмашах, не помня как, пролетела запутанные коридоры родного дворца, которые сейчас казались ей бесконечными, и ворвалась в покои матери, почувствовав, как страх… Её самый большой страх, делающий её такой слабой и даже беспомощной, разжал сердце. Валиде была в порядке, а вместе с ней в покоях уже были и сестрёнки вместе с Айлин. — Матушка! — Воскликнула юная госпожа. — Вы в порядке! — Хюмашах вошла в покои. — Я волновалась за Вас. Думала, что… Госпожа не договорила. Со стороны улицы донеслись яростные голоса. — Выдайте нам голову бейлербея! Или мы найдём нового Падишаха и ворвёмся в гарем! Хюмашах неуверенно посмотрела на Валиде, сидящую на кровати и обнимающую Фатьму и Михримах. Услышав крики, Фатьма сильнее прижалась к матери, из-за всех сил стараясь не заплакать, а Михримах не плакала, но смотрела на маму так, словно просила её всё прекратить, чтобы те злые люди перестали кричать, и сестра успокоилась, а потом зажмурилась и закрыла уши. Обняв Фатьму и что-то тихо прошептав Михримах, заставив её поднять глаза, Сафие поднялась, оставляя дочерей Айлин. — Хорошо, что ты пришла, Хюмашах, и в порядке. — Сафие поцеловала старшую дочь в лоб. — Я волновалась и уже хотела послать за тобой во дворец. Но, к счастью, ты оказалась здесь. — Да, я была… — Хюмашах покачала головой. — Неважно. Матушка, что теперь… — Айлин, запри двери и никого не пускай сюда, кроме меня. — Голос Сафие звучал очень уверенно и спокойно. — Как прикажете, госпожа. — Ты тоже останешься здесь, Хюмашах, рядом с сестрёнками. — Конечно. — Без колебаний откликнулась Хюмашах. — А вы… — Дочь посмотрела на маму. — Нет… Нет… Нет… Вы никуда не пойдёте, я не отпущу Вас! — И Хюмашах обняла мать, буквально сжав её в объятьях. — Хюмашах, моя прекрасная доченька… — Я ничего не хочу слышать! Вы не выйдите из этих покоев! — Хюмашах… Смотри на меня. Юная госпожа отстранилась и подняла взгляд на Валиде. И Сафие ласково дотронулась ладонями до лица дочери. — Мне нужно сейчас пойти к твоему отцу и быть с ним рядом. Ты это понимаешь? Хюмашах кивнула. Конечно, она сама волновалась за отца, но Валиде… В глазах Хюмашах стали появляться слёзы, и она сглотнула, сдержав их. А голос матушки продолжать звучать очень спокойно и уверенно. — Ты останешься здесь, с Айлин, рядом с Фатьмой и Михримах. Хюмашах взяла руки матери в свои и поцеловала их, продолжая не отпускать. Её сердце вновь было в тисках страха и отчаянно билось. — Хюмашах, ты помнишь, о чём мы недавно говорили? Я должна быть спокойна. Вы должны быть в безопасности. Хюмашах снова посмотрела на Валиде. А затем бросила взгляд на сестёр, которые продолжали быть в объятьях няни. «Нельзя плакать, нужно быть сильной для мамы и сестрёнок… Нужно!». — Матушка… — Хюмашах вновь смотрела на Валиде, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Я всё сделаю, но Вы должны вернуться. Вы должны сделать это обязательно! Сафие снова поцеловала дочь в лоб и тихо прошептала. — Я вернусь, доченька. Обещаю. Ничего не бойся. И ещё раз на миг обняв дочь, Сафие вышла из покоев. И в этот момент шум усилился, и Хюмашах увидела, как Михримах снова зажмурилась и стала закрывать уши. — Хватит… Хватит кричать… Пожалуйста… Хюмашах подошла и опустилась перед сестрёнкой на колени. — Михримах, смотри на меня… Смотри… — Хюмашах говорила очень тихо и ласково дотронулась до сестры. — Я здесь, рядом с тобой. Бояться нечего. — Хюмашах… — Михримах прижалась к сестре, обнимая её. — Я не боюсь… Но они кричат… Очень громко. — Шш… — Хюмашах осторожно стала укачивать сестру. — Слушай только меня… Не их, Михримах. Есть только мой голос, всё остальное шум, просто шум. Мы не будем слушать его, сестрёнка… Не будем… — Хюмашах посмотрела на Фатьму, продолжавшую быть в объятьях Айлин. — Сейчас я тебе и Фатьме почитаю сказку, да, Михримах? И Хюмашах увидела, как глаза Фатьмы засветились, а Михримах отстранилась, посмотрела на неё и легко улыбнулась, кивнув, снова прижавшись к старшей сестре. — Ты победишь эти злые голоса, Хюмашах? — Тихо спросила Михримах. — Мама победит и отец. Обязательно победят. А я не позволю навредить им Вам. Никогда, поэтому не бойся их, Михримах, не бойся. Я рядом… Маленькая госпожа вновь отстранилась от сестры. И Хюмашах почувствовала, как и её сердце страх отпустил… Она не могла с ним справиться, а сестрёнка смогла… Удивительно. — Я не боюсь, Хюмашах. Сейчас не боюсь. Я верю. Хюмашах легко улыбнулась и, позвав Фатьму, обняла обоих сестёр, прижав к себе. А Айлин тем временем, как всегда, понимающе и деликатно ушла в соседнюю комнату, оставляя родных людей наедине. Сейчас она была не нужна.