Непосредственная связь

— Катюша, тебе правда лучше? Катя, милая, это для тебя — и венок из диких цветов на голову роняет. Разумеется, это одуванчики. Кто бы сомневался. Катя, солнышко, держи витамин — и душистая, хоть и не с кулак, отличная земляника тычется в ладони стеклянным боком, сквозь чистым платком носовым верх банки завязанный сочится ароматом спелым, до кружения головы солнечным, тепло впитавшим, да не одного только солнца. Катя, послушай, Катя, взгляни, Катя, пойдем, выдохнешь и поешь, Катя-Катя-Катя! Она вымучивает улыбку. Глотает рвотный позыв. Старается дышать как можно ровнее. В который уже раз, и это только на этой неделе, и до перерыва на обед преступно далеко. Опять. — Макс, понимаешь, я сейчас не могу, работа… Но Таня оборачивается, восторженно ахает и обещает ее не выдавать. Беги, мол, к жениху! А жених и рад, благодарит прекрасную спасительницу. И до того заботливо руки невесты он в своих держит, в душу заглядывает до того искренне, с такой лаской, к сердцу жмет до того бережно, что!.. Катя хочет вырваться. Сбежать. Найти Ромку, объяснить ему всё. И того больше крикнуть хочет, чтоб Макс оставил ее в покое. И — не кричит. Не ищет, не вырывается. Не сбегает. — Тебе правда лучше, Катя? Милая, а давай пригласим на свадьбу родича моего из Питера, он мрачноват, но хороший парень, вы с ним точно поладите! И московскую родню, такие девушки славные, они тебе понравятся. И Владимира Ивановича пригласим, ты не против? Он мне тоже родственник, знаешь. Только это — большая тайна, а то… Мало ли. Чтоб не думали, что жених твой по блату устроился тут работать. Катя… Молчит. По крайней мере, старается. Молчать. Лишь бы душная, едкая, что твоя желчь, фраза-другая не выскочила, не прорвалась вдруг сквозь улыбки натянутость. Колючкой в сердце не воткнулась. Максу. Или… Ей, Кате? Сама-то она как относится ко… Всему? Катя не знает. Кате душно. — Катя, знаешь… Ты не обязана. Выходить за меня. Правда. Она воздухом давится от неожиданности. Банка опрокидывается, а трещину дать не хочет. Но спелые ягоды угваздокивают Катюше ткань юбки свежевыстиранной. Душистые, яркие! — Макс?.. Летнее солнце вплетает лучи в его кудри. Огромное. Теплое. Незлое. Катя впервые за сколько уже дней подряд ощущает, не веря пока что полностью: ей вдруг становится легче. Дышать. Быть. Максим смотрит ей в глаза, улыбаясь. Он же так часто улыбается, она знает… Только сейчас в его улыбке — что? Неуместное какое-то. Для счастливого и влюбленного парня. — Знаешь, я тут сегодня утром проснулся и… Вспомнил столько разного. — О чем? Катя почти не дышит. Максим хочет обнять ее нежно-нежно. Она ему позволяет. Он говорит дальше. Едва слышно, почти невесомо. — Ты не поверишь, оказывается, мои двоюродные сестренки-москвички к нам с тобой на свадьбу не приедут. Они умерли, Кать. А я забыл. Как о нашем с тобой расставании. Бывает же, кому скажешь — не поверят… Разве доктора, те-то привычней. К разному. Катя не дышит. Макс целует ее в лоб.

***

Роман Ильин ходит по базе пожарных слегонца нервно, если не сказать — опасливо. И ест в столовой торопливо (чаще один, реже — в компании тех, кто проштрафился так или иначе). Потому что он тут сейчас не «красивый в очках», вслед которому вздыхает кто из местных женщин, а… В общем, за глаза его когда не совсем печатно назвать могут даже самые культурные и милые дамы из бухгалтерии, а когда у кого из называльщиц тех настроение получше, то и по-другому говорят о нем. «Тот, кто спутник пролюбил». И это в том случае, когда те милые дамы, которые о нем так говорят, именно что в хорошем настроении. Относительно хорошем. Рома уж молчит о том, как смотрят в его сторону джентльмены, которые не бухгалтеры. Волком. Кровожадным!.. И злым? Очень. Рома качает головой. Всё с ними ясно, андестенд. Эти люди, как бы пафосно такое ни звучало, смерти в глаза смотреть привыкли и ждать тех, кто в те глаза огненные заглянуть улетел, тоже горазды. И прочее, прочее, прочее. И вроде не то чтобы плохие они все люди… Только прощать не торопятся. Ничего. Никому. А уж залетному незнакомцу — тем более. И чего он думает? На что надеяться горазд? Смешной. Нет. Жалкий. Хотя вообще-то он там, на пожаре!.. Но об этом местная публика не вспоминать предпочитает. Отчего-то. А вот неуставное использование средства связи цепко, мстительно даже помнит. Что сказать… Провинция? Нравы? Раз-другой Рома почти готов поклясться, что видит, как ему плюют в суп. Вероятно, это нервы. И еще чем дальше, тем упорнее кажется: специально для него тут всё заморозить норовят. А так ли это на самом деле? Рома не знает. Роме холодно от почти ледяного чая и чуть теплого первого в столовке. Как и от мерзковатых таких, царапающих взглядов. И от мата разной степени громкости. А то и от вопросов прямиком в лоб о том, чё он тут забыл, если застрять надумал зачем-то вдали от любимой им «цивилизации». — Ром!.. Он рывком оборачивается на голос, не веря, боясь верить своим ушам. Но у выхода из столовой его правда ждет она. — Катя!