Непосредственная связь

Фонарь выхватывает из покореженной, еще дымящейся тьмы знакомое лицо. Улыбчивое. — Ты!.. Не зря они сбросили сколько-то воды еще и здесь, пока летели. Над его поляной. А теперь Катя смотрит на Максима. Всклокоченного, исцарапанного, промокшего насквозь, похожего отчего-то на криво ощипанного глухаря, тетерева ли… Смотрит она, внятно сказать ничего не может. А ее сердце бьется часто-часто и сильно-сильно. Героиням тысячи ромкомов и не снилось. Кажется, что сердце вот-вот выпрыгнет наружу, проломив грудную клетку. Да, Катя отчаянно, до безумия рада, а Макс прижимает ее к себе и ласково шепчет ей что-то в прическу. Ласково и почти бессвязно. О том, какая она красивая. О свадьбе. О детях, которые обязательно у них будут… Катя замирает в его руках. Сильных. Не вырвешься легко или быстро. Катя и не пытается. Думает лихорадочно почти, чувствуя под левой щекой влажную ткань чужой одежды. Местами рваную… Краем правого глаза улавливает, как сосредоточенно ее папа склоняет набок голову, как хмурится Рома, как удивленно переглядываются все остальные. Кате аж неловко. Будто полезла воровать яблоки в соседском саду, хотя своих на даче хоть отбавляй. За компанию полезла… И попалась! Да, отношения с неким Шустовым М. Н. афишировать Катя Соколова не спешила. Да, памятуя бойфрендов, которые у нее были раньше, а папе не нравились оптом и в розницу, хотя ничего ужасного в них как будто не было. Так что… Да, да! Разве преступление? И отцовские нервы пожалела, и свои, и Максовы, а тот вроде и против-то не был, говорил еще, подмигнув задорно при свете луны как-то раз, поправляя самодельную гирлянду из одуванчиков у нее в косе, что будущего тестя на свадьбу позвать точно не забудет, но… Катя же с Максом рассталась. Когда еще! Тому скоро месяц. И он это принял спокойно. Вроде. Козни ей не строил, не ругался. Не любил, возможно, ее до беспамятства, как и она его. И пусть. А теперь он вдруг об их расставании… Забыл?

***

По какой-то удивительной, небывалой случайности героический Максим Шустов лишен и энного куска памяти, и ожогов. Нет их у этого счастливчика, понимаешь, стресс и вытеснение какое-то там, если медики не врут! Не помнит он, что ни с какой Екатериной Соколовой уже не встречается. Разве брови ему тот пожар опалил почему-то. Ресницы. И кудри эти… Дурацкие, наспех подстриженные, назойливые. По которым разве что столетние бабушки из трех ближайших сел не вздыхают, но Роман Романыч в этом не уверен. С бабушек станется. А вот ожоги Ромы никуда не делись, заживают медленно. Или ему так просто кажется. Или от глухой, тягучей, невысказанной обиды регенерация медленней пашет, чем должна бы, а?.. А самодеятельный хор из бухгалтерии горазд петь все громче, чтоб заткнуться в самый неподходящий момент; а высокое начальство прикатило, жмет новоиспеченному герою руку и вот-вот его наградой утяжелит; а пресса строчит в блокнотах и снимает-снимает-снимает… В актовом зале душно. Рома считает минуты до банкета по случаю чужого награждения и косится в сторону геройской невесты, с которой так и не смог поговорить толком. С момента ее чудесного воссоединения с героем. А еще Рома предполагает, что теперь официоз и самодеятельность разлюбил одинаково преданно и верно. Как говорится, на всю оставшуюся, ибо нефиг. — Катя! Герой прыгает со сцены, толком не дослушав, какой он молодец. Плевать на награду, если в беде его прекрасная дама? Похоже на то. Роман Ильин чуточку отстраненно злится и смотрит беспокойно, вскочив со своего места, как Максим Шустов успевает подхватить Катю в каком-то сантиметре от пола. Эх. Даже тут… Вот как прикажете с таким тягаться, если он даже со сцены разглядеть успел, что Кате нехорошо аж до обморока сделалось, а Рома с ней в первом ряду через кресло сидел и прощелкал момент? …Когда время тикает лениво и резиново тянется, а Катя благополучно приходит в себя, и к ней уже можно, хотя и не то чтобы сразу (потому что в ближайшую пару дней ее тошнит, вероятно, от праздничного обжорства), и банкет остается где-то в туманных далях прошлого, словом, когда дежурная медсестра грозно просит Рому очистить стул для посетителей, он вынужденно подчиняется, сиганув в окно медпункта — благо этаж первый, а газон мягкий. Потому что под дверью палаты отец пострадавшей и ее жених, а Рома так, мимо проходил. С букетом ромашек. — Около пяти недель. Срок. Потому и обморок был, и тошнило. Макс!.. Рома под окном не сразу понимает, о чем речь вообще. Голос Кати срывается в шепот, тонет в объятиях, глушится поцелуями, когда счастливый до одури жених зацеловывает ей лицо и бережно, словно хрустальную, жмёт ее к своему геройскому сердцу. До Ромы начинает доходить, когда Катин отец интересуется, дедом эти двое его официально сделают до свадьбы или все-таки после. Рома смотрит на свои ромашки. А. Вот оно что… Н-да. Тут и гадать нечего. Дальше поцелуев сам он с Катей зайти не успел.