Будь что будет

Как только солнце ушло за горизонт, в замок с завидной регулярностью пребывали гости от мала до велика. В потоке людей то и дело сновали многочисленные слуги, стараясь успеть выполнить все поручения. И, если парадная комната была полна запахов эфирных масел, угощений, а от стен эхом отскакивали радостные восклицания и приветственные речи, то этажом ниже творился хаос: десятки лиц пыхтели, превращались в муравьиный рой, причитали, таскали тяжёлую посуду и ставили на огонь новые блюда. Запах был спёртым и тяжёлым: постоянно где-то разделывали и варили мясо, слуги потели, не найдя времени хотя бы обтереться влажной тряпкой, и тут же принимались снова начищать лестницы. Поскольку статус Леодогана не позволял иметь много слуг, что, очевидно, подрывало самолюбие, он старательно пускал пыль в глаза, словно доказывая обратное — большую часть «чистых на морду» молодых слуг он отправил встречать гостей в то время, как оставшиеся голодные рты без продыху пахали, как за троих. Леодоган же был особенно доволен собой. Свежевыбритый, заплетённый, в новых сверкающих туалетах, он предстал перед гостями с важностью короля и, здороваясь с каждым, показывал своё панибратское отношение. Дочь же, семнадцати лет отроду, тихой поступью следовала за ним, не забывая мило улыбаться всякий раз, когда отец представлял её. А представлять было кому! Собрались ни больше ни меньше, а лучшие воины королевства и всякая своего рода интеллигенция. Последние позволяли себе немного запаздывать на торжество, в то время как воины, отдохнувшие от походов, столичных распрей и прочего, чем так любил тешить свое эго нынешний правитель, прибыли точно по команде. — Вульфхид, дружище! Леодоган, не выдержав, широким шагом шёл навстречу своему давнему другу. Говорят, ещё до того, как Леодоган перевёлся на службу к Утеру и завоевал свой титул, они служили вместе у правителя на родине. Правда, к тому времени, как эти слухи расползлись, этой родины уже не существовало. Но всякий приближенный хотя бы к одному из них обязательно знавал имя второго и то, с каким тёплым приятельским тоном его всегда произносят. В последний раз, когда они виделись, благоговейная жена Вульфхида была тяжело больна, и Лео приехал поддержать друга в столь трудное время. Мужчины без всякого стеснения радостно закричали, крепко обнимая друг друга за плечи, отчего некоторые гости стали поглядывать в их сторону. — Брат! Как ты? Смотрю, сразу такой важный! Признайся: в короли метишь, а? — Кричи больше, — хозяин замка хлопнул Вульфхида по плечу и особенно громко добавил, — Дай сплетникам повод усомниться в моём честном имени! Раздался грубый хохот, и они удалились за беседой в угол комнаты с колоннами, где стояла Гвиневра, ожидая момента, когда их представят. Она видела Вульфхида пару раз в детстве, поэтому плохо помнила, кто он такой. — Помнишь мою девочку? В тот раз она была совсем малюткой. Вульфхид неуклюже развёл руками: — Хороша! Как хороша! Повертись, красавица, — шершавой ладонью мужчина аккуратно едва касался пальцев юной девы, и Гвиневра послушалась. — Да-а, сразу видно: вся в мать, благослови её Небо. Дочь подавила смешок, а мужчина, видно поняв, как двусмысленно это прозвучало, сразу же поправил: — Ну, хуже ж было б, если б девочка в мужика пошла? — обращался он к Леодогану. — С такой-то мордой… — О-от сын собаки! Я к нему со всей душой, а ему морда моя не нравится, — Леодоган, якобы обидевшись, толкнул гостя локтем, а затем, отмахнувшись от него, повернулся к Гвиневре. — Дочь, походи там, поздоровайся ещё с кем-нибудь, ладно? Улыбайся, знакомься, ну, включи там своё женское обаяние. А то тебя даже красота твоей матери не спасёт, и засватаю тебя с Ианом. Поняла меня? Давай-давай, иди, если понадоблюсь кому, скажешь — у конюшни я. Не подавая виду, она кивнула, сказала, что несказанно рада знать доброго друга отца, и удалилась. Кто бы знал, как Гвиневра устала от подобных вечеров! Одно только её платье шилось на заказ несколько недель. Так ведь нужно ещё заниматься другими хлопотами: выбирать украшения так, чтобы они сочетались с другими нарядами, обязательно имели светлый оттенок и не намекали на распущенность девушки. Ведь как много сплетников в городе, способных судить о тебе, просто взглянув! Сплетников её отец боялся как огня, потому что сам был любителем почесать языком. А его дражайшая репутация обходилась ему в позолоченные кубки, расставленные в разных комнатах замка, чтобы каждый проходящий мог увидеть и оценить их; в дорогие меха, работы лучших кузнецов. Иногда это доходило до абсурда: на полках заканчивалась еда, но они ломились от бесполезных побрякушек, а продавать на рынке свои коллекции он разрешил только после его смерти. Словом, Гвиневра также принадлежала ему, как позолоченный кубок, украшенный меч или тёплая шуба, а потому за ней всегда глаз да глаз. Она и сама частенько сравнивала себя с чем-то вроде его украшений, когда дело касалось балов и званых ужинов. Они говорят, что приходят повидаться с её отцом и обсудить дела насущные, а потом всё снова скатывается в сватанье, сплетни и интриги. При этом никто, даже приглашённые «женихи», никогда не интересовались самой Гвиневрой. Не спрашивали: чем она любит завтракать и чем увлекается, кем бы хотела быть и что её волнует? Скорее в их голосе были нотки снисходительности, с которой обращаются к ребёнку, а Гвиневра себя такой не считала. И всё же, ощущая на себе внимательные взгляды, Гвиневра наслаждалась ими, нежилась, как кошка на солнышке, очарованная солнечными лучами. Пусть они и не воспринимают её всерьёз и обращаются, как с ребёнком, она всё ещё прекрасна; полная вот этой прелести юных лет, когда незнакомо ни предательство, ни чернота души. Ей прощалась и некоторая робость, ведь не растеряется ли Небесное дитя, ощутив на себе столько давления? — Какое чудное ожерелье! — Ваш отец, кажется, знает какие-то секреты? Иначе почему я нигде не видела таких красавиц? — Вы кажетесь такой светлой и возвышенной. Мы — грязь на ногтях по сравнению с Вами. Навряд ли ребёнок мог ответить иначе, чем рассыпаться в благодарностях с застенчивой улыбкой. Окружённую дамами из высшего света, её едва было видно за их одеждами. Однако ж, найти свою дочь Леодагану было нетрудно. Толпа собирается либо вокруг него, либо вокруг маленькой Гви. — Милдрет, какая встреча! Как поживает твой муж? Есть ли он среди гостей? — подошедший Леодоган раскланялся перед дальней родственницей Утера, та лишь с изяществом взрослой дамы кивнула головой. — Благодарю, он в порядке. Не смог приехать, поскольку гостит у брата в Эдмунде, но если бы знал заранее о Вашем приглашении, тотчас бы принял его. — Я рад! Что ж, в следующий раз заезжайте ко мне на обед, я прикажу подать рагу с лучшим мясом во всей столице. — Обязательно, — женщина сухо улыбнулась. — Мы обязательно примем Ваше приглашение. — Теперь позвольте, я украду свою дочь, — отец мягко взял дочь под руку, та ещё раз улыбнулась. — Не смею больше задерживать. — Мне было очень приятно с Вами познакомиться, пожалуйста, располагайтесь в зале, наслаждайтесь вечером. — Пренепременно. Немного отойдя в сторону, Леодоган наклонился к уху Гвиневры и прошептал. — Сейчас я познакомлю тебя с одним парнем. Он славный малый, целеустремлённый. Да ещё и твой ровесник. — О, Небо, опять? Я только за сегодня переговорила с тремя такими же. И все «особенные». — Зря ругаешься, дочка, я хорошо знавал его отца. Крепкий мужик, надёжный. Вот и сын, гляди, весь в него пошёл. Всё, подходим. Держи лицо, улыбайся. Напомаженный, он напоминал ей городского артиста. Сам мал, а сапоги высокие, все руки в перстнях, стоит такой, только одними глазами и улыбается. Пока отец на правах старшего представлял их друг другу, Гвиневра учуяла аромат цитрусовых масел от одежд незнакомца, и от любопытства вздох её получился настолько глубоким и громким, что отец спросил в порядке ли она. Пробормотала что-то, извинилась, но заметила краем глаза это наглое улыбающееся лицо перед собой. — Ладно, сынок, оставлю я вас, — хозяин взгромоздил свою ладонь на плечо Мелеаганта, — Скоро объявлю ужин, пойду проверю, всё ли готово. Он снова оставил их, и Гвиневра, чувствуя отчего-то себя растерянной и незащищённой перед молодым человеком, хотела тоже уйти, как вкрадчивый шёпот остановил её. — Я вижу, Вы тоже не выносите этой скуки? — Что Вы, — она приложила немало усилий, чтобы посмотреть ему в глаза, — это такая честь, принимать Вас в нашем замке. — Оставьте свои манеры другим гостям, — почти промурчал тот, небрежно вскинув ладонь. — Я, конечно, не часто посещаю такие мероприятия, но понимаю Вашу усталость. Не утруждайте себя отвечать мне односложными фразами. — Я не понимаю, что Вы имеете в виду, сэр… — Мелеагант, — подсказал он с явной гордостью в голосе. — Сэр Мелеагант, — склонила она слегка голову, — мне в радость общение с людьми. Вы воин, но всё же должны понимать, как утомляет даму одиночество среди каменных стен. А так хоть слышишь, видишь, что все живы-здоровы. Их диалог чем-то напоминал перетягивание каната. — Как?! — произнес он с деланным испугом, точно выступая на сцене. — Неужели Вас даже слуги боятся, не решаясь заговорить? Не верю. На вид Вы безобидней голубки. — У меня есть друзья среди прислуги, — взгляд девушки смягчился, — но Вы сами должны понимать, что разговоры не входят в их обязанности. А отец мой строг. — О-о, поверьте, я заметил. — Поэтому, — продолжила она, — как бы я ни относилась к подобным вечерам, а всё же лучше находиться среди людей. Чувствую себя живой, понимаете? — Конечно, — кивнул он. — А знаете, когда я чувствую себя особенно живым? — Могу только представить. — Когда пускают кровь. Меня ещё не так часто берут в походы, я больше… Тренируюсь. Но когда вражеский меч скользит вдоль тела… — по лицу было видно, с каким благоговением он предавался воспоминаниям, — тогда-то радость, как Вы сказали, что ты жив-здоров, просто переполняет. — Вы… — застенчиво она скрывала улыбку ладонью. — Вы редкий экземпляр. У меня нет иных развлечений, чем сидеть за вышивкой и обучаться танцам, но, должна признаться: Вы пробуждаете во мне любопытство. Простите, если я не права, но разве Вы принадлежите к знати, если ещё только тренируетесь? Да и Ваш вид… Я немного смыслю в военном промысле. — Уж я-то думал, — он еле сдерживал смех, — Вы только из-за моей фамилии меня и терпите, а тут… Даже не знаю — радоваться мне, что хоть где-то со мной общаются из интереса, или оскорбиться, что во мне даже не рассматривают союзника! Гвиневра смеялась, и этот смех показался юноше ангельским. Да что там «показался»! Её лучезарная улыбка, то, как с придыханием она говорила, вся вот эта мягкость в каждом движении — всё в ней волновало Мелеаганта, и радовать её значило не меньше, чем быть благословлённым свыше. — Впрочем, не мне на Вас сердиться. Вы удивительно прекрасны, а главное, Вы наверняка знаете об этом. Держу пари, на Вашу руку уже претендовали многие… Заслушавшись, она даже не заметила, как её руку уже согревали чужие ладони; из транса вывело лёгкое царапанье свежей щетины по коже. Губы юноши едва коснулись костяшек её пальцев. Она замерла. Гвиневра, должно быть, ждала этого весь вечер от кого-нибудь из гостей. Поддерживаемая отвращением к воображаемому, крупному, как мясник, рыцарю с могильным запахом изо рта, она представляла, как тот захочет коснуться её, и тут же морщилась. Но Мелеагант ни своим видом, ни поведением не вписывался ни в один образ. Отчего-то ласки его были приятны. И это смущало больше всего. Грудь её налилась жаром, а слова застряли поперёк горла. Она молчала, словно пойманная в паучью ловушку бабочка, боясь, что так лишь больше запутается. Казалось, в этот момент всё вокруг стихло, и только девушка, охваченная ей доселе незнакомыми чувствами, слышала, как сильно бьётся её сердце.