Доброе имя

— Эт…Элли Георгиевна! А… Этери поманила Женьку к себе. — Во-первых, на катке не орем по-русски. Общаемся исключительно на английском. Заодно и скилы прокачаешь. Во-вторых, не орем вообще. Это нам не Хрустальный, где мы хоть на голове могли ходить. В-третьих, в Америке отчества не приняты. Поэтому просто Мисс Элли. Так будет достаточно понятно для всех. Понятно для тех, кто знал ее в новой жизни как Консуэллу Веласкес. Сокращенно Элли. И ей привычнее — похоже на родное Этери. — В Америке отчества не приняты, — повторила за Этери Женька и взглянула на тренера лукаво-лукаво, — именно поэтому я и не спрашиваю — наша Данечка по-отчеству случано не Данииловна? Именно поэтому, а не потому, что я любопытна как кошка и умна как… — Именно поэтому! Так же на улыбке закрыла обсуждение этого вопроса Этери, не дав закончить Женьке, как кто или что она умна. Пусть будет просто умна. Этого достаточно. — Ехидина ты, Женька. Шлепнула Этери свою Медведеву по попе, выгоняя на лед. — Но любимая же ехидина? Любимая? И Медвежонок становилась совсем тогдашней, подставляя щеку под поцелуй. В этот момент на входе в BLUE RINK появилась Диша. И со стороны скользнула взглядом по происходящему. — Конечно любимая. Была бы нелюбимая я бы за тобой не поперлась в Африку да еще и с младенцем на руках. Этери бросила взгляд на свою самую юную путешественницу — та сидя в детском стульчике, одетая во всевозможные шапочки-комбинезончики, гулила с няней, поглядывая на маму. Бросила взгляд — и поехала вслед за Женькой. Лицо самой мелкой из рода фигуристов скривилось — миг и будет скандал. Мама издали улыбнулась и покачала отрицательно пальцем. На мамины слезы — всегда ее слезы. На улыбку — всегда улыбка. Довольная моська с двумя нижними резцами осияла ледовое поле и маленькое счастье отвлеклось от всех и сосредоточенно следило за красной точкой в синих интерьерах. Наблюдать за мамой на льду было увлекательно, намного увлекательнее, чем реветь на няню. Хотя там тоже есть чем позабавиться — няня так смешно начинает бегать и хлопать руками, когда Данечка начинает плакать, что ради этого стоит пореветь, даже когда не сильно-то и хочется. С мамой плакать не хочется, ну разве когда десны совсем-совсем болькие, с мамой хочется смеяться. Мама так смешно смеется и говорит «Мама любит Данечку, сильно-сильно». А плачет мама некрасиво и тихо. А она, Даня, красиво и громко. И каждый раз, видя плачущую маму, Данечка пытается ей показать, как надо красиво плакать. Но мама почему-то не училась, а просто переставала реветь и начинала улыбаться. Ей. А тут как же без ответной улыбки? Когда после египетского загула Женька вернулась в Москву, она со старта пошла к Тарасовой. Упала в ножки. Кланялась. Выла. Повизгивала. Старая черепаха стала к старости сентиментальна. И даже начала вытворять то, что от нее, даже в ее зрелые года, никто так и не дождался бы. Назвала Тутберидзе выдающимся тренером. Пожалела окружающего человека. Женьку, то есть. Во-первых, уговорила Авера принять беглянку. К Илье Ледославовичу Женька пришла со взглядом побитой собаки, только скрутив в колечко не хвост, а мизинец. Протянула его Аверу, пропищала «Давайте мириться» и посмотрела хитро взглядом набок. Авер молчал. Но за протянутый пальчик зацепился своим. И Женек на радостях выдала: — Ну что? Мир, дружба, жвачка? — Ну тебя нахер, Медведева, с твоими жвачками. И почесал себя за бороду. Инстарепутация тоже исправилась быстро. Взамен тем брендам, которые она послала в дальнее пешее половое путешествие, пришли к ней их конкуренты. Которые платили уже побольше — подписота-то со времен ее демарша выросла. Улизнуть из Хрустального далеко за океан — была вообще не проблема. По старой памяти и по не менее давней инерции ее, как и Алину, до сих пор держали в сборной. Числилась она вполне действующим спортсменом, приписанным к Хрустальному. Хотя со времен аллегрического балагана на льду, даже на контрольные прокаты не выходила, не то, что на соревнования. Поэтому забили на Женька большой и жирный болт. И Хрустальный директор, как-то даже не сильно вникал, когда она ему рассказывала, что не уходит, что не будет никаких заявлений в СМИ, числиться будет по-прежнему в Хрустальном, а просто уезжает на американский лед к какому-то мексиканскому тренеру с чисто латинской фамилией. Директор даже не запомнил с какой. Как коррелируется Мексика и фк всем было известно. Поэтому директор покрутил пальцем у виска и отпустил Женьку с Богом — она в последнее время постоянно вела себя неадекватно. Одни ее запои в прямом эфире с матами чего стоили. В Хрустальном было не до Женьки. Все решили, что Женек получила приглашение в какое-то заокеанское шоу, поэтому и старается сбежать туда. Когда все бытовые вопросы на Родине были улажены, после многочасового перелета с одними коньками, собакой и ноутбуком под мышкой, Женька остановившись первую ночь у Этери, должна была решать эти самые бытовые вопросы городке Нови. Ноу — вай. Как говорили местные. Но вай она должна что-то решать? Ей и тут неплохо. Через пару дней после сошедшего джетлага огорошила Женька тренера. — Этери Георгиевна, а можно я у вас останусь? Было неожиданно. Все-таки Женька взрослая девица. Захочет какую-никакую личную жизнь иметь. Спокойно спать по ночам. Зачем ей жить в квартире с периодически плачущим младенцем и его заполошной мамашей? Такие внутренние рассуждения Этери, Женька приняла за нежелание соглашаться. Поэтому начала уговаривать. Аргументами: — Я буду с Данечкой помогать. — Буду с собакой гулять. Все-равно свою буду выгуливать. — Кота кормить. Как последний аргумент прозвучало из уст Женьки. Пока большая кошка раздумывала, малая возмутилась на кота, прошипев на Женьку. — Кошку, ее величество Кошку. В морду Юкки ответила Медведева. Вопрос кошачьих обидок был снят. One bedroom apartment в Америке означало абсолютно полноценную двушку по нашим стандартам. Вот в гостиной этой самой двушки и расположилась Женька, не забывая после подъема, убирать свой раскладной диван. Медведева, как и обещала — гуляла, кормила, помогала. Этери ждала на долго ли ее хватит. Первое время восстанавливались в спортзале. Выходя из которого Женька как-бы одним глазком с завистью смотрела на лед и спортсменов на коньках. Потом они восстанавливали все потерянное на льду на RED RINK, оплачивая часы, как обычные гости, пришедшие покататься на коньках. Потом им Игорь разрешил вклиниваться на его лед. Они деликатничали и никому не мешали. Когда Женька начала набирать — Игорь поговорил с руководством и ей дали возможность  арендовать арену официально и всю, тогда, когда на ней не было тренировок, хоккея и выступлений разных гастролирующих шоу. То есть ближе к ночи и ночью. А пока увидев, как мама целует приблудыша прямо на катке, Диша целый день в себе носила и варила эту информацию. Пока не сварила. И решила накормить этим варевом Медведеву. Пока Этери вечером вышла на улицу с Данечкой, Диша решительно произнесла, воинственно глядя в глаза Медведевой: — Ты у меня опять хочешь мать забрать? Достаточно того, что все мое детство она была больше твоей матерью, чем моей. Она тебя, не меня, возила по всему миру на соревнования. Она тебя, не меня, целовала в КиКе. Ты была ее любимицей — почти как дочь. И ты была ей дочерью больше, чем я. Если бы я решила уйти, она не плакала бы так, как по тебе, когда ты ее бросила. Когда я ушла из одиночного в танцы, она не плакала. Наоборот, радовалась — Диш, ты неправа… Такие откровения от, всегда в Женькином сознании Дишки-малышки, были патовыми. Хлопнула входная дверь. Этери с Данечкой вернулись. И девочки, дабы не разбудить малышку, которая так сложно сейчас засыпала — только после геля для десен или после обильной прогулки, продолжили ругаться шепотом. — Эй, хватит там шипеть друг на друга, как две змеи. Вошла Этери в гостиную. Данечка уже посапывала в кроватке. — Ок, — ответила Женька, — и потащила Дишу к выходу, — мы пойдем погуляем. Констатировала факт Медведева. Дише было делать нечего — согласилась. После долгих откровений, споров, объяснений, уже около дома, девушки обнялись. И в этих объятиях Женька уверила Дишу: — Я никогда не смотрела на нее, как на мать. Даже как на вторую. У нее теперь две дочери. И вторая не я. Дома командир уже проснулся и брызжа слюной командовал парадом. Точнее Этери. — А вы чего обе зареванные? Задала она резонный вопрос своим девчатам с Данечкой на руках. — Берете с Дани пример? Так у нее верхние пошли, поэтому плачет. А вы кому ревели? — А у Диши тоже сегодня зубы прорезались, — подколола подругу Женька, — да так сильно, что пыталась меня покусать ними. — Сейчас кто-то вообще без зубов останется. Диша в шутку пнула острым локтем Женьку. — Мам, мы с Женькой решили, будем тебе помогать с Данечкой по-очереди. — Ну раз вы решили, тогда за дело: бегом на кухню. Ужин готовится самопроизвольно только для самых младших в этой квартире. Ночью в доме, где есть младенец — своя атмосфера. Туса, которой позавидуют даже самые окаянные джетсетеры: все дергаются, никто не спит, пиджей в подгузнике задает ритм. Этери, проходя мимо гостиной, несколько раз туда и обратно, этой ночью слышала всхлипы. Хотя обычно ее оттуда радовало мерное посапывание, и она радовалась, что хоть кто-то спит по-ночам в этом доме. — Одну еле уложила, теперь еще тебя надо укладывать? Подошла она к Женьке и погладила по волосам плачущего дитенка. — По дому скучаешь? Женька отрицательно покачала головой и спряталась под одеяло. — Ух, какая большая креветка! Этери навалилась сверху на одеяло со свернувшейся в нем Женькой. — Мы ее сейчас — в кляр и на сковородку. Этери старалась растормошить и рассмешить Женьку, а рассмешила, по-факту себя. Голова вынырнула из-под одеяла и голосом полным трагизма произнесла — Моя душа и так на сковороде. В аду. И крупная слеза потекла к подбородку. Это было сколь драматично, столь и смешно. И Этери не удержалась и, прикрыв лицо рукой, хохотала в удовольствие. — Женька, тебе не на каток. Тебе — в Голливуд. Правда. Куда-нибудь в ситкомы. Смеялись уже обе. Когда Женька уже засыпала, Этери еще сидела около нее. — Этери Георгиевна, у вас Диана такая умная! — Да, — согласилась она. — Она мне сегодня такую вещь сказала… такую… — Какую? — Как тяжело, когда не можешь поцеловать губы, которые видишь и любишь. Это и есть ад. Этери посмотрела куда-то в сторону. У каждого свой персональный ад. Покрутила кольцо. — Знаешь, Жень, у царя Соломона на кольце была надпись... — Знаю. «И это тоже пройдет» Внутри кольца. Когда он хотел сорвать его с руки. А у вас что на кольце написано? — А как ты думаешь? — Работаем дальше. — Вот умница! А теперь спать. Носики в квартире на Детройтщине уже сопели во всю. Над Москвой восходила туманная заря. Даня пил невкусный кофе. Потому, что надо. Смотрел в невкусное будущее. Потому, что надо. Кому? И вертел в руках кольцо. Их кольцо. Больше таких колец, как у них, ни у кого не было.  — Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. — Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Перебиралось кольцо в длинных пальцах. И губы нашептывали слова. Вот, что было написано на их кольцах. И это не пройдет. Этери долго думала. — Как тяжело, когда не можешь поцеловать губы, которые видишь и любишь. Видела и любила. Всматривалась в экран и любила еще больше. Несмотря на то, что он сотворил. Горячие, упругие, жадные и бесконечно любимые. Такое не проходит. Даже если ад. Эти губы шевелились на экране. Директор отделения Хрустальный Даниил Маркович Глейхенгауз давал интервью.