love me, mister shroud

Тут было не так уж плохо. Во всяком случае, не так уж сильно пожухлый интерьер отличая от старых апартаментов Коры. Разве, что, клопов в старой квартире было немногим меньше. Тараканов и прочей жучьей живности — тоже. И тонкие стекляшки грязных окон были скорее целы, нежели раскрошены неумолимым временем и хладными ветрами. Ещё в старом прибежище её потасканной души пол скрипел не столь утробно и глухо. Гостиная была без мазков синеватой гнили, на стенах было меньше черноватой плесени, а обшивка софы не пахла гнильцой. Вообщем, разница, как и дьявол, крылась в мелочах. Которые вполне можно было и не замечать (что она гордо и делала). С другой стороны — теперь Кора стала обладательницей поистине роскошного камина, а подобная удача — явная редкость. Сбитый и сколотый, но сохраняющий былую красоту плавных гранитных барельефов камин. Седеющая паутина разверзалась в его угольной пасти заместо трескучего огня. Впрочем, так было даже антуражней — ощущение теплой заброшенности, покинутости, тишины. Величественный в своей дряхлости и явно баснословно дорогой камин, он безусловно стоил всех остальных незначительных и ничтожных неудобств; как, скажем, той же мокроватой липкой грязи по углам и мёртвых остывших тельц улиток на подоконниках. Тем более, на широкой каминной полке из старого тиса оказалось крайне удобно хранить неказистый чайный набор — просто прелесть. Теперь было куда гордо поставить коробку чайных пакетиков, отсыревшую упаковку хрусткого сахара и связку заветревшихся кренделей (видимо, щедрых остатков из преподавательской столовой). Полумёртвый одноногий торшер топил затхло-жёлтым светом первый этаж «Ветхого общежития». Капал по древесному полу и по обглоданным жуками стенам слабым, но гротескным светом. Густой мрак пах застоем и безмолвием. Редкий свет пах чайной заваркой и её кожей. Скрипел пол. Стены гудели от ветра. Одним словом, Кора была почти, как «дома». Её всё устраивала; она была на своём месте — где-то между бездомностью и теплом. Удручал лишь один нескромный факт — узкий душ и прелая ванная комната работали не так исправно, как хотелось бы. Даже при всей нелюбви и искренней лени Коры в отношение ухода за собой, состояние ванной комнаты явно было «слишком» и «запущенным». По началу Кору окатило сальным кипятком, потом — вымокшей крошащейся ржавчиной, потом — снова густым кипятком; правда уже менее мутным, но с тем же душным прелым ароматом. Лишь после двадцати минут работы краны начали наконец-то отрыгивать хотя бы немного чистую воду. Слегка неприятно. Но в целом — терпимо. Кора могла вытерпеть вещи и похуже паршивого душа и старых сточных труб. Так, что сегодня, после удручающего омовения тела и мытья ржавной головы, оставалось завершить вечер только одним — мационом по просторной «ветхой» гостиной, чья затхлая ароматная сырость ласкала краплёную веснушками кожу, даря Коре желанную столь неизменно прохладу. Повидавший много бра печально сох на спинке софы, составляя Коре невесёлую компанию на ближайшую спешную ночь. Как и мальчишечьи шорты. И футболка размера на четыре больше. Незавидная компания — куски ткани, и те — ветхие. Вещи покоились покорно на кривоногих стульях и старой софе: выстиранные хозяйственным мылом, измятые и униженные. Стирать вещи часто (да, и вообще — что-то стирать) — никогда не было во вкусе Коры, но не хотелось уж каждый день раздражать душку Трейна. Выводить его из себя «неопрятной одеждой», как выразился Господин Профессор, было забавно, но Кора видела и понимала меру; она же, всё-таки теперь работала в «приличном учебном заведение». Тем более, вторя вновь словам Мозуса, неопрятной одежда не могла быть ещё и потому, что на каждой футболке или расходившемся по швам жакете красовался «фирменный» герб сей милой школ; а подобный нюанс накладывал определённые обязательства на владельца — чистота, элегантность, изящество ткани, и далее по удручающему списку. Однако, как не оттирай вещи из кладового шкафа, как из не прями, они всё равно оставались старыми, поношенными и вовсе не опрятными. Да, и Кора вышлядела в мужских вещах смешно. Так, что, чем засранцу Диру не понравились её личные бурые бриджи и отмеченная пятнами кофе бежевая блуза, которые хотя бы сидели по фигуре и смотрелись чуть лучше старья — чёрт его поймет, и лишь чёрт. Конечно, изначальный её наряд, возможно, не совсем сочетается по стилю с высокими вкусами колледжа, но всё было лучшим, чем... чья-то заношенная форма из кладового шкафа. «Меня предупреждал, что ожидаемая Мисс Майли Тетч, кажется, тоже не всегда… впечатляла правления музеев своим внешним видом, кхем — и я был согласен её принять даже такой. Но это — слишком. Вы обязаны носить униформу со знаками отличия моего… нашего колледжа». Сказано — сделано. Только вот, растратить свои ненаглядные деньги на учительские брюки и новую рубашку — Дир был явно не готов. Так, что спортивная униформа из кладовки заброшенной лачуги, куда её закинули, — стала компромиссом. При обете перестирывать чуть ли каждый день затхлые вещи, пахнущие щепками и пылью, Дир щедро согласился, чтобы его «библиотекарша за такую зарплату» носила растянутые спортивную форму. На том и порешили. Отпивая глубокими, нещадными глотками отменную остывшую гадость из чашки, и воображая, что это якобы чай, Кора продолжала своё вечернее безделье. Из книжного зала ей пока разрешили выносить лишь по одной книге. И выбранная Корой «Антигона» оказывалась перечитана уже в сотый из сотых раз. Ныне книга устало пылилась на небольшом столике у софы; Кора ещё в обед успела пробежаться взглядом по дряхлому переплёту страниц. Посему дел на ближайшую ночь решительно не было… Вещественных, осязаемых дел. Делая глоток за глотком, горечью опаляя себе язык и глотку, Кора неторопливо раздумывала над встречей, что была. И над тем, что для такой ветреной дамы, как она, слишком уж долго и липко сия встреча не выходила из её головы. Хотя, должна ли была выйти, могла ли выйти? Хищный азарт проснулся незаметно, но верно. Интересно, он был совершеннолетний или… Или всё было совсем плохо? Когда почерневшая от времени рама высокого окна промозгло скрипит, Кора понимает, что «кубок» её пуст. Рваный тюль судорожно вздымался от ветра и осенних хрустких отзвуков; за мутным стеклом собиралась гроза. И не только она одна. Забавно, но тут же ведь должны обитать не только сороки в масках и летающие книги, верно? Брауни и лютены, видимо, решили составить ей компанию под эту одинокую моросящую ночь. Кора слышит чужие шаги. Они летучие, как пыль. И почти прозрачные, как дождь. И она вовсе не пытается сокрыть себя среди ветхих комнат от гостя — в ней осталось мало страха, после всех развлечений по квартирникам северного округа — её шаги тяжёлые и широкие, вовсе не прячущиеся. Играть в прятки и мышки-кошки — ей уже не по возрасту. Подходя к окну, замотанному в тряпьё из отслуживших своё растянутых тканей, Кора лишь болтает в чашке влажный пакетик из дырявой марли, который тепловатыми слезами выкрашивает в чайный цвет фарфоровое дно. — Не лучшая идея после комендантского часа гулять за пределами своей уютной комнаты, — с сухой иронией тянет сипло Кора, пальцами снимая дохлую серую моль с дырявого тюля. Где-то за душным окном, среди простуженного мрака осенней росы, в такт каждому слову, изумрудные искры летят светлячками; смарагдовые огоньки облизывают гарью окно. И голос отвечает Коре размеренно и запоздало; будто бы подбираю удачливые слова и удачливые всполохи пламени: — Меня не интересует время «комендантского часа». Я достаточно взрослый, дабы иметь право проводить свое время где и когда сочту нужным. Бархатный голос — низкий, неспешный тембр; отдающий терпким вкусом настоя из багровых роз; горький и витиеватый, словно бы бурые терны. Аристократически взвешенный и размеренных на всех интонациях — ни единой ошибки, ни единого неловкого, неточного слова. Голос подобный стеблям, из которых соткут терновый венец королю. ...и меж тем — голос столь очаровательно надменный, и столь юный. Не знающий сомнений, колкий и самодовольный — какой бывает лишь у тех, кто не видел жизни во всей её тлетворной красе. Кору пробивает на сиплые усмешки. — Достаточно взрослый, чтобы гулять, где вздумается? Но при том, смею напомнить, ты учишься в колледже, разве не так, родной? — не менее надменный и бессовестный голос Коры бьется об укутанные тюлем стекло; крысиные дыры в раме пропускают каждый её хриплый смешок. Чу́дная беседа. Хоть какое-то развлечение перед некрепким сном. Пышные, словно бы дикий шиповник, огни изумруда взвиваются выше — во тьму. И тут же ветер прибивает их к земле, кружа и мучая игриво. — А ты весьма храбра, если разговариваешь со мной так, человеческое ди-… человеческая женщина, — пытаясь затаить в притворно мягком голосе язвительную ухмылку, мальчишка тоже скрипит смехом, повторяя за Корой. Но, кажется, в его тоне теперь чуть меньше спеси. Он как-то странно назвал Кору «женщиной» — должно быть, просто никогда их до этого не видел; иначе откуда столько затаённого трепета в этом простом и ничтожном слове? — А ты весьма труслив, если разговариваешь со мной из-за окна, — Кора отвечает спешно и немилосердно, почти перебивая на обрывке удивлеённого «женщина» несчастного «лютена», который сам решил стать её развлечением на этот мрачный вечер. — Я… Я... Как ты смеешь говорить подобное.... Неужели ты и правда не знаешь кто я? — встревоженной дикой птицей бьётся чужой вопрос где-то за расколотым осенью окном; тревожный и низкий голос более не кажется снисходительным, и фальшь пропадает — остаётся отнюдь не наигранное неумело удивление. Изумрудные всполохи пляшут беспокойно и криво, вторя улыбке Коры. — Не знаю. Так, что давай познакомимся для разнообразия, — Кора говорит спокойно, без всякого желания ехидно унизить; она неспешна и весьма ленива в своих серьёзных и взбалмошных предложения, которые не терпят отказов. Одёргивая резким движением тонкий и ранящий пальцы тюль, Кора подходит вплотную к стылому окну. Ветер копошится вместе с жуками в щелях, за прозрачным стеклом взволнованно тёмная отсыревшая ночь. По телу проходит свежей порыв, который слизняком ползёт в комнату через хлипкую старую раму. — Зайдешь на чай, малыш? — указывая ленивым кивком на входную дверь подле окна, Кора продолжается улыбаться устало, но вместе с тем — ужасно глумливо. — У меня даже есть сахар к чаю и желание общаться. Однако, жест её отчего-то не вызывает ни отвращения, ни радости, ни согласия у прелестного незнакомца. Их разделяла темнота и дурная погода. Кора не могла различить черт чужого лица. Не могла увидеть изгиба ладоней, или услышать немых слов его губ. Всё было мутным и вымокшем из-за ночного слабого дождя; даже кусты орешника за окном терялись среди черноты. Он стоял недвижимо, ночь его кутала туго и со странной заботой. Всё, что было доступно Коре — лишь его немалый рост… и странные чёрные силуэты над головой юноши. И глаза — пряная смарагда. Растерянные и не к месту испуганные глаза. Такие честные и печальные; болезненно наивные. Глаза ребёнка, который всё никак не мог вырасти. Даже не разбирая линий и чужой красоты этот... мальчик выглядел красивым и статным. У него были тонкие пальцы и сильные плечи. Он был по-светски безупречен даже в ночь. Его благородно обвивала тернистой розой темнота, а сноп разгоревшимся высоким костром изумрудных искр высвечивал изредка бледную кожу. — Я… Я не могу принять предложение, кхем. Мне… ужасно... Уже пора. До свидания, — теряя минутно всякую горделивую вздорность, голос мальчишки отгорел чем-то тёплым и горьким, превратившись неумолимо быстро в затихающий шёпот. За пару кротких и горестных мгновений погасли зеленеющие огни. И темнота снова стала обычной и скучной. — И когда я стала настолько страшной? — Кора хмыкает с искренней саркастичной обидой, покачивая невпечатлённо кружкой и бёдрами; собственный голос напоминает некрепкий и безвкусный травяной чай, заваренный бледным кипятком. Лишь когда Кора вновь прикасается к тюлю, застилая окно старой тканью, приходит понимание всей трагичной комичности ситуации. — А, точно, — выдыхая протяжно и с нотками фривольной вины, тянет Кора, всматриваясь себе под ноги — на свои нагие ступни. И нагие колени. Нагие бедра. Нагое всё. Дурная привычка — после душа не укутывать тело в одежды или хотя бы халат, а выхаживать лишь в одной коже по апартаментам. Ну, или почти голой — в этот раз на ней были трусы, уже неплохо. Стоит безвольно поверить, что её не уволят с феерическим скандалом за подобные неприличные действа. И стоит верить, что в следующий раз голой в окне её увидит не изумрудный юнец, а кое-кто иной.

***

небольшой разговор по душам между сыном и отцом

— Лилия, как ты полагаешь, если… я совершил по отношению к женщине недостойный, в этом смысле, поступок… обязан ли я на ней жениться? — Ох, мой милый мальчик, разве ты сам не знаешь ответ? — Я понимаю, что обязательства после подобного рода поступков вполне ясны, особенно, для коронованных особ, но, есть некие обстоятельства… — «Но» ты не хочешь брать её в жены, не так ли? — … да. Она меня пугает.