love me, mister shroud

Библиотека оказалась не таким уж и гадким местом. Здесь даже можно было с приторной леностью спать на рабочем месте, изредка закинув кроссовки на чудесную конторку библиотекаря из красного дерева. Обитый смарагдовым бархатом и злачёным вельветом библиотекарский стул скрипел весьма приятно, радушно приглашая к дневному сну. Пыльный ворох давно заполненных журналов посещаемости и учёт книжных задолженностей пахли сладковатым пергаментом; и крайне красноречиво намекали, что пора бы давно уже бросить все бесполезные дела и наконец-то прилечь под высокой стойкой приёма и выдачи старинных фолиантов, дабы немного вздремнуть. Лёгкая фиеста никому ещё не мешала; напротив — незамысловатый сонный ритуал изредка помогал вынести на своих подрагивающих плечах весь тот бренный однообразный груз жизни маленького человека. Впрочем лично у Кору плечи не были особо уж хрупкими или дрожащими, как у многих девушек (можно даже без «девушек»), но, тем не менее, лишние часы отдыха «лишними» явно не были. Как ни как прошедшие три с половиной ночи Коре пришлось провести отнюдь не за вожделенными сновидениями, а за изучением карточной системы библиотеки и системы учёта архива «Колледжа Ночного Ворона»; чем она виртуозно и занималась на удобной, но слегка подгнившей кровати. Второе из зол, кстати, было меньшим. Ибо кривая и отсыревшая кровать, водянистая грязь, редкие клопы, задувающий в хлипкие окна бесстыжий ветер — всё это было вполне себе привычным для дамы, которая паршивую половину жизни порхала по съемным апартаментам Монмартра и Восточного вокзала. А вот изучить четыре тома кодировки книг по системе «профессора Тодеуса Тетча» с обязательным прочтением комментариев к данной системе от «всеми любимого» Господина Мозуса Трейна — это стало неплохой такой пыткой. «Пыткой» — но где Кора не пропадала? Безусловно, все рабочие задачи были лениво выполнены ей в срок — ибо зубрение книг и конспектирование старинных книг от руки всегда давались Коре хорошо. Да, и, тем более, кроме сих мучительных дел — делать было, по большому счёту, решительно нечего. Так и проходили дни. За книгой, письмом, и «стажировкой в библиотеки». Неспешные и пустые, мало чем отличающиеся от её прежней жизни . Кора как-то весьма быстро свыклась со своей новой участью, проводя свободные от нотаций Трейна часы в безделье. И думами о той встрече. Но сегодня — сегодняшний день был иной. Сегодня был последней из дней «проверки её профессиональных навыков», как назвал это действо засранец Кроули. Иными словами: сегодня был последний день, когда она значилась лишь стажёром, в текстах и документах которой так вожделенно высматривали голодными глазами ошибки. Пару последних проверочных работ (будто бы она ребенок), Трейн получил из рук в руки часа три назад. Ещё немного — и праздность должны была кончиться. После проверки её академической вшивой аккуратности, Кору ждало либо понижение в должности до ничтожной уборщицы (так, как «магический контракт был заключен и расторжению не подлежал»), либо продолжение работы библиотекаршей за ту же зарплату, но с небольшими привилегиями (вроде привилегии чтения книг вне читальных залов и возможности задерживать книги у себя сколько того желаешь). Не трудно было понять, чего желал бы директор. Ещё легче было понять, чего желала Кора. Посему, она из остатков последних сил сидела более-менее ровно за письменной конторкой под стойкой приёма задолженностей, взирая трепетно с алчущим вожделением на любимый отдел античной литературы. Пару дней назад именно там ей посчастливилось выцепить глазами чудесный экземпляр параллельного перевода Овидия с акварельными иллюстрациями к «Метаморфозам», и ей уже второй день к ряду хотелось сию книгу полистать (а лучше — прочесть). Хотя… честно сказать, последние пару дней и часов, мысли Коры занимали отнюдь не превращения богов в людей и «когда боги были как люди», а нечто иное. Неуёмный привкус приторного нектара на кончике языка и переливчатые всполохи лазурного зарева среди воспоминаний заставляли Кору чувствовать себя —не без лишнего пафоса — многострадальный Орфеем; который, спустившись ни в то царство ни в то время, почему-то вернулся из аида не только без елейной красавицы Эвридики, но даже без иных, куда более ценных даров, какие мог бы он вынести из недр земли заместо мёртвой любимой. К примеру, несчастный Орфей возвратился к небу без пойманного в руки, подобно мрачной синеющей бабочке, взора тёмноокого Хтония… — Ну что ж, — пожилой и измучено хриплый, но неизменно сохраняющий бархатную красоту голос Трейна гудит у неё за спиной. И ни коем образом этот голос не вноси ту ноту живого, восторженного страха, какую должен был бы внести. «Неожиданные» слова для Коры — слишком уж ожидаемы. Должно быть, Профессор с толикой наивности ждал, что Кора встрепенётся пугливой пташкой, когда из мрака бесконечных книжных стеллажей возникнет его багровая фигура в плаще с чёрным подбоем. Ждал — и не дождался. Кора оборачивает свой взор к нему без всякого уважения. Он пристально всматривается в его лицо, которое пока ещё щадили быстроушедшие годы. Да. Мозус выглядел бы почти внушительно среди летающих назойливыми мушками книг, если бы не акведуки глубоких морщин по его сохлым рукам и красивым чертам лица. Но, даже если время пока миловало Трейна — он выглядел, по мнению Коры, младше своих лет — оно миловало его лишь отчасти; возраст проступал ажурной вуалью в его жестах и коротких словах. А меж тем, пушистый и своенравный бесёнок Люци, как и положено порождению седьмого круга ада, презрительно зашипел в лицо наглой Коры, покоясь чинно на хозяйских руках. Ему, отчего-то, была не по нраву легкомысленная привычка Коры смотреть с тихой улыбкой в чужое лицо. Этот прожорливый гордый кот, цвета сухого графита, был одной из тех редких причин, почему Кора покорно (изредка) слушала «советы» Трейна, стараясь угодить старику в своей фривольной манере. За «хорошее» поведение «хорошей» девочке старик позволял огладить по байховой шерсти своего единственного любимца — а это было ценно и совершенно необходимо. Коре нравились коты — она явно была их дальним родственником. А котам нравилась Кора — после пары демонстративных царапин на запястьях, Люци окончательно счёл Кору за «свою». Видимо, безошибочно угадал в ней рыжую потрёпанную кошку с замусоренных привокзальных улиц. — «Что ж»? — не особо стесняясь передразнить чужой ровный тон, Кора с усмешкой переводит взгляд с очаровательного кота на не менее очаровательного Мозуса; который снова с нескрываемой брезгливостью смотрит на рвань, в которую замоталась его подчинённая. Выданная Коре спортивная форма общежитий была изношенной, но вполне себе удобной: футболка или майка, штаны или леггинсы, иногда шорты. И чьи-то дырявые кроссовки, всего лишь на один размер больше — сорок три вместо заветных сорока двух. Неплохой улов. Сегодня же на Коре красовалась растянутая майка без рукавов, спортивные тёмные штаны и стёртая на носках обувь. Более ничего лишнего. — Что ж, — откашлявшись и покрепче прижав к себе ненаглядно кота, Господин Мозус Трейн тряхнул театрально своей сединой. — Я проверил твои тестовые карточки на верность заполнения и то́, как ты рассортировала книги из хранилища по полкам, и… — И я была безупречна? — с хитрой ухмылкой в чуть хриповатых словах вопрошает Кора, весьма себе развязно покачивается на баснословно дорогом библиотечном стуле, задирая повыше вздёрнутый рыжий нос. — Я бы воздержался в твоём случае от столь громких слов, — стараясь как можно более утончённо не согласиться со своей подопечной, Мозус прикрывает устало и совершенно измучено смарагдовые глаза. Изумруд в них — давно потускнел за прошедшие года, за ушедшие десятилетия; но, что таить, глаза у профессора всё равно были столь красивы. — Но да, твоя работа оказалась лучше, чем я предполагал. Ты довольно быстро освоила все азы профессии, что довольно-таки удивительно для… такой, как ты, — заканчивая манерно и с долей пафоса, Трейн последние свои броские слова произносит чуть тише; словно бы ему не особо-то и хочется их произносить, но сказать нечто подобное — он обязан. — Не суди по внешности и манерам, — стараясь не добавить насмешливым голосом в конце своей речи недозволительное «душка», Кора тихо отсмеивается в кулак, празднуя ожидаемую победу. Сколько бы капризно-жеманно не косился на Кору состав преподавателей-педантов этого колледжа для богатеньких мальчиков, но её растрепанные волосы и лукавое лицо знали и умели куда больше, чем просто спать во время работы и упоительно ныть о нехватке в здешних стенах пива или абсента. Увы, но в случае Коры слишком хорошая учёба в школе и университете сыграли с этими снобами плохую шутку — им пришлось признать её способности к быстрому обучению (от которых сама Кора с радушием бы отказалась, как от всей доброй половины своего прошлого). — Я не сужу по внешности, — строго хмыкает Трейн, подходя на полшага ближе к развалившийся перед тёмной библиотечной конторкой Коре. — Тебе следовала бы сказать «благодарю», за то, что я закрыл глаза на твои прогулы в дни стажировки, — подытоживая строго, с беззвучной ухмылкой, заканчивает свои нотации Мозус, тряхнув сединой волос. — Мне было скучно сидеть без дела. Тем более, я сделала всё, что было велено. Так, что могла себе позволить прогуляться по новому месту работы, — лукаво и с тихим смехом парирует Кора, и не думая отрицать свои прегрешения. Она жмёт плечами, вновь плавно отводя карий взор к отделу античной классики. Молчание, повисшие пыльной паутиной, ничуть не гнетёт. Во всяком случае Кору. Трейн упрямо безмолвствует, желая благородно утаить очевидно — получила ли Кора работу; но, увы, сия театральная попытка в интригу оказывается провальной. Ведь Кора вовсе не является частью братии наивных и недалёких мальчишек этого колледжа, что не могут свести одно с другим. Ей ясна простая истина: им нужен библиотекарь за минимальную ставку, с умением быстро обучаться и что-то писать, с навыком общения со студентами, чётким планом по взысканию книжных долгов, и с непреодолимым желанием жить в полуразваленной ветхой дыре, готовый просыпаться каждый день на жёстких пружинах косой кровати. Неужели кто-то кроме Коры согласился бы на издевательский оклад в пару десяткой «мадолов» в месяц, на работу без нормальных условий проживания, и на отсутствием премии и дальнейших перспектив карьерного роста? Согласился бы, когда в привилегию вменялось лишь бесплатное и постоянное чтение книг из любых отделов и любой категории, с возможностью выносить экземпляры за пределы читальных залов? Безусловно, лишь она одна могла о такой жизни мечтать. — Ладно, — звучит бархатно и обречённо чужой тихий голос; превозмогая себя, Трейн соглашается с Корой. Он неспешно качает седой головой, приглашая Кору к прогулке и незамысловатой беседе. Вновь говорит, но уже не сурово, а, скорее, с отчаяньем и смирением: — Тебе стоит ознакомиться с личными делами студентов и их задолженностями. Я отведу тебя в картотеку личных дел, — вынося приговор и себе и Коре, Трейн заканчивает свой пафосный диалог. И в этот миг, как-то слишком резво поднимаясь с бархатистого стула, Кора вдруг ощущает прилив ласковых сил. Кажется, ещё пара привилегий новой работы ей все-таки светят. — Я так понимаю, там находятся все дела всех студентов? — не испытывая и капли душащего стеснения в каждом распалённом слове, Кора в краткое мгновение оказывается подле профессора и его обожаемого любимца, оказывается близко — может, даже и «слишком». Пытливый и недоверчивый взгляд Мозуза, которым он смиряет её расторопность, не вселяет и толики страха: ей уже давно не шестнадцать или семнадцать лет. Очень давно. — К чему такие неблаговидные вопросы? — изгибая дугой серую бровь, Трейн уже с каким-то даже пониманием вдыхает слова, будто бы выжидая очередного сумосбродства. — Там, где я училась, дела особо одарённых студентов выделялись в«золотые карточки» библиотеки. Да, и иностранцы были в отдельном бюро. Ещё и специальные подпункты и краткие картотеки для деятелей клубов. Одним словом, спасибо за путанную идею картотек старику Луи, — Кора фривольно и смешливо говорит почти правду. Ведь сейчас она даже особо не кривит пожухлой душой, рассказывая о своем заурядном опыте давних университетских отработок в картотеке. — В Колледже Ночного Ворона иная система, более привычная, для большинства учебных заведений, — скупым диагнозом, заключает Трейн, позволяя себе очередную порцию дидактических вздохов, которые должны бы ущемить самомнение Коры. — В твоем личном деле стоит пропуск на месте учебы, — как бы невзначай бросает Господин Мозус слишком уж заинтересованным тоном, пока его безупречно вылизанные туфли бредут среди безликих стеллажей и порхающих гнусом книг. Люци согласно мурлычет, хитро глядя на Кору, которая плетётся воодушевленно следом. — Меня выдворили со второго года лицензии, не доучилась даже до специальности, — хмыкая витиевато, Кора морщит свой вздёрнутый медный нос. От какой-то уж очень любвеобильной книги по «Кулинарной магии», что врезалась ей в затылок, Кора меж тем отмахивается с наветом раздражения. К взвившимся под сводчатые потолки книгам Кора привыкла на удивление быстро — быстрее, чем к педантичному стилю бесед Мозуса; или к ожидаемо страстным гримасам некоторых парней колледжа: что-то на стыке вожделенного ужаса и брезгливого отторжения. — «Выдворили» — это многое объясняет, — Трейн цокает кончиком языка, и морщинистыми губами позволяет себе странный жест, который можно было бы расценить, как незатейливый смешок. Но, увы, скрип открывающихся пред ними дверей из дуба и почерневшего чугуна мешает точно определить, что же именно хотел высказать своим саркастичным замечанием Мозус — ещё бо́льшее презрение или насмешливое сочувствие. Перед тем, как сделать преступно затянувшийся шаг внутрь потемневшей картотеки (которая больше походила на мутный склеп), Кора ещё пару раз вспоминает, что — ни черта не понимает, кто она, где она, когда она, и ка́к библиотечные карточки могут порхать среди тусклых огней на манер моли. Как верно подметил когда-то один сумасшедший математик — становилось «всё страньше и страньше». Однако, у маленькой Мисс Лиддл было куда больше времени, дабы поразмышлять каково это — падать вверх и вниз по кроличьей норе, нежели у Коры. Как ни как, Коре было уже не десять, не пятнадцать, и не двадцать лет. Работу никто не отменял, как и потребность в деньгах. Кроличьи норы и карточные масти оставались далёкой грёзой, на которую не оставалось сил. Не раздумывая долго и делая решительный широкий шаг через порог мрачной картотеки, Кора неловко ловит лицом снующую тут и там судорожной молью карточку студенческой задолженности — с броской записью «Семь покрывал Саломеи». Мозус вновь позволяет себе неподходящий его суровому образу елейный смешливый звук. А Кора думает, что некто, зовущийся «Маллеус Дракония» — тот ещё нежный любитель подростковых эротических романов про покрывала и танцы.

***

Картотека Колледжа Ворона имела лишь одно преимущество в сравнение с пампезной библиотекой правого берега Сены, где Кора провела томительные два года жизни: здесь карточки и документы поразительно сносно умели летать. А потому, выкидывая из старых буковых комодов очередное личное дело — оно вовсе не терялось под пушистым гобеленом или ковром, а просто вспархивало подле. Что было крайне удобно. Волосы Коры неизменно выбивались из завязанного в тугой узел кривого хвоста, тяжёлыми прядями растекаясь по плечам; а пергамент пожелтевших бюрократических бумажек назойливо лез ей в веснушчатое лицо, мешая работать. Хотя, всё-таки оказывалось легче пару раз умело отмахнуться широкой ладонью от снующих у лица документов «Драконии» и «Даймонда», нежели справиться с рыжей гривой. Как только почтенный Господин Мозус отправился на очередную вереницу собственных чинных пар, посвящённых в сей день «Истории Атлантитдского архипелага», плечи и взор Коры более не знали ни усталости, ни даже лени. Выполняя бестолковое, но в меру сносное поручение Трейна — «выучить все личные дела студентов и соотнести задолженности в них с отчётами долгов за идущий семестр» — Кора бегло прикасалась глазами к звучным и благородным фамилиям, вроде Кингсколар, Клейтан, Аль-Асим, Фаррух, Гетайер, Шёнхайт; прикасалась и при том сразу же с жёстоким захлёстом откидывала от себя не то, и не то. Всего тут было около трёх ста с половиной личных дел мальчишек. Найти среди пёстрого разнообразия карт нужную папку документов — совсем просто. Куда проще, чем может показаться. И куда проще, чем в слепую бродить среди ясеней ища кого-то. Впрочем, проблематичность в поручение Мозуса всё-же крылась: надлежало не просто найти нужное тебе личное дело, но ещё и выучить всех остальных совершенно неинтересных студентов — почти оскорбительная задача. Истинная морока, с которой приходилось справляться по мере поисков. Повезло, что мадам Фортуна радушно научила Кору наспех учить не малые объёмы материала в сжатые сроки; заставив суметь запоминать все казуистичные моменты чужих личностей, вроде долгов или неудовлетворительных характеристик (два года в университете давали свои малые плоды). К примеру, «Леона Кингсколар» — имел поразительно высокие оценки за полугодовые экзамены, самую отвратную посещаемость, оставался два раза на второй год, и, в целом, был умным мальчиком, но с отвратным характером. У него было около пятнадцати потерянных книг за последние пять лет обучения. И сей милый факт Кора запомнила весьма крепко. К благородству местных потерянных мальчишек стоило сказать, что обнаружилось не столь уж и много грешников, которые теряли или просрочивали книги. В какой-то момент, когда особо яркие представители шальной жизни закончились, и в личных делах замелькали безупречные характеристики — Кора начала изредка зевать от накатывающей скуки. Благо, чем ближе она подбиралась к выведенной аккуратными чернилами на разделителях литере «S», тем меньше в ней оставалась хандры. Мистер Шрауд оказался обладателем презентабельно толстой папки с личным делом. Как только бессовестные пальцы Коры мягко прикоснулись к золочёным лентам, скрепляющим воедино папку с чужой судьбой, она с приглушённым дыханием заметила, как обворожительно послушно притихли летающие вокруг листы чужих дел. Кора и сама стала тише; хотя до того мгновения — молчала всё то время, пока являлась незваным гостем среди полумрака изумрудных огней картотеки. У Идии было чудесное личное дело. Держать в руках подобную интимную информацию было почти приятно. И гадкое «почти» закрадывалось в мысли лишь потому, что Коре было чертовски мало тех незначительных, но очаровательных деталей, которые можно было найти в его портфолио. Идии Шрауду было восемнадцать лет. И его краткое, но столь изящное имя дарило возвышенный восторг. Его имя пахло тополиным соком. Его имя было посеребрённым. Его имя горчило сладостью. Его имя. Лишь странная подпись к такому чудесному имени — «тот самый Шрауд» — под инициалами заставляла нервно натянуть улыбку в жесте непонимания. Разве можно было помыслить, что Идия мог быть кем-то иным, кроме как Идией? Стоило лишь взглянуть робко на его переливчатую лазурь — и всё становилось поразительно ясным. Впрочем, Кора не стала зачёркивать подпись, оставив на совести прошлого редактора маленькое оскорбление в сторону Мистера Шрауда. Восемнадцать лет — и столь обширная история научных работ и иных интеллектуальных заслуг; чужая подшитая трижды папка личного дела не умещалась и в двух ладонях. Посему, не думая долга, Кора опустила листы на холодный пол, усаживаясь фривольно подле них. Чтение сулило полный наслаждения вечер. Рост — сто восемьдесят три; всего на десять сантиметров выше неё самой. День появления на бренный свет — восемнадцатое декабря, под самый конец утекающего года и в самом начале вереницы бездыханных зимних месяцев. Родился в те дни, когда Персефона покидала свою ненаглядную мать, он вошёл в мир в качестве утешения Деметре, должно быть. Ежели ещё припомнить старый недобрый гороскоп, вроде бы, его знак зодиака был Стрелец, что вполне подходило юноше, чей гений был сравним с гением Хирона. Ведущая левая рука — здесь Кора бы смела спорить. Разве не было очевидным, что Идия, чьи работы о цифрах, матрицах и нейролингвистике в онлайн переводчиках оказывались совершенны? Идия, чьи награды были обильнее звёзд на небосклоне, разве он мог быть каким-то «левшой»? Ох, у него явно слишком слаженно работали оба полушария гениального мозга. Неоспоримо, что он — амбидекстр. Кора бы даже побилась об заклад. Родина — Острова Скорби. О, ему это столь подходило. Кора с щемящей грудью вспоминала его безусловно очаровательную панику, в которой ощущалось поначалу вязкое сизое презрение, которое потом вызрело сиреневатым бутоном скорбной заинтересованности. «Скорбь» — слово, что выгорало в его пламенных волосах. Ведь скорбь — на самом деле такое эгоистичное и юношеское чувство; столь же прекрасное, как бирюзовые искры. В данных о семье указывались имена родителей и, отчего-то, бабушки. Причём, имя её причудливо выводило старое прозвание огня: Айдане. Учился в классе «B», шёл предпоследний год его обучения — а значит времени у Коры было не так уж много перед тем, как Мистер Шрауд должен был бы отправиться в дальний путь; а именно — на обязательную профессиональную стажировку четвертого года учёбы за пределами надоевшей школы. «Клуб настольных игр» звучал для Коры менее захватывающе, чем иная информация о ненаглядном Идии, но запомнить тонкую деталь было не лишним. Стоило позже выяснить, где находилось данное азартное заведение. Идущие далее данные паспорта, регистрации и страховки Кора прочла не менее вожделенно, чем идущие выше строки. Ворох бумаг его дела Кора листала с почти влюблённой осторожностью. Листки перелистывала с самозабвенной аккуратностью, какой не имела даже при игре на проклятом пианино. Ей было искренне интересно всё — а значит и речи не могло идти о том, дабы резким порывом руки раскидывать повсюду лепестки бумаг; бумаг с нескончаемым перечнем его научных заслуг перед этой паршивой школой. Жаль только, что мало что́ было ясным для Коры из тех возвышенных терминов, какими Мистер Шрауд нарекал свои возвышенные труды; Кора всегда была плоха в вычислениях и подсчётах — она читала заглавия работ без пониманий. Но. Было приятно увидеть, что ровно пять работ Мистера Шрауда оказывались посвящены Гомеру, Гигину и Аристофану. Кора тоже любила «Лягушек». Бумага шелестела нежно, дарила покой и была почти музыкой. Изумрудные огоньки картотеки скрипели в своих лампадах, и кое-где хрустел очередной гранитный камин. Всё оказывалась привычней, чем Кора могла подумать. Картотека и уже знакомый читальный зал разнились лишь тем, что здесь было слегка холоднее и мрак казался немного более терпким — но оно и к лучшему. Мыслилось яснее. Так Коре было проще вспоминать встречу трехдневной давности. Так было проще вспомнить его бледное лицо, когда он рассказывал о музыке. Искренне обидно, что квадрат небольшой фотографии внутри личного совсем не передавал того стылого шарма, каким обладал Мистер Идия Шрауд. На фото вовсе не было той истерзанной вождленной му́ки в линии его тонкокрылых губ. Впрочем — лучше огрызок полувыцветшего фото, чем ничего. Отрывая неровно приклеенную кем-то фотокарточку, приходится пару мгновений потратить на тяжкие раздумья — где же спрятать это сокровище? Гадёныш Кроули так и не выдал обещанного рюкзака для скудных вещей Коры, а потому просто унести в руках фото — было бы странным жестом на ревизию Трейна, хоть и обыденностью для Коры. Карманы спортивных штанов — зашиты, футболка не имеет карманов вовсе. Оттягивая спортивный лиф, Кора хмыкает довольная самой собой, умещая фото внутри: Идии бы точно там понравилось, в этом она была безоговорочно уверена. В конце концов, юноши в подобном возрасте — крайне падки на изгибы тела; потому, Мистер Шрауд мог бы поблагодарить её за такую малость. Даже если вместо него у груди Коры было согрето (пока) лишь только его фото. Такой тайник сносен, незаметен, да и Мозус туда вряд ли полезет, если всё-таки захочет проверить на чистоту рук свою подопечную. Фото Идии будет станет ныне смыслом её и без того бессонных ночей. Коре не нужны были на удачу зёрна граната или кроличья лапка, ей нужно была эта незамысловатая фотография. Которую нахальная Кора не погнушается забрать с собой. Если забрать не самого Идию — то хотя бы его образ. Простительная малость. Обыденная нормальность давно осталось у неё за спиной, потому что нормальность и мораль — главные враги размеренной жизни. И если Коре вдруг столь яро захотелось улыбаться перед сном этому фото, ибо оно было прекрасно и лазурно, то почему бы и нет? Если тебе нравится человек — кто в праве обвинять? Только, если, ты сам себе обвинитель — но это не про Кору. Предаваться романтичной печали, отрицая приязнь, и бегло размышлять: правда ли ей настолько нравится Мистер Шрауд — было попросту уже не по возрасту. Кора уже была, увы, «взрослой», она решала всю быстро и навсегда. Или п простому: у неё просто уже не было сил метаться между «да» или «нет»; время было для Коры быстротечно. Его голос был прекрасен, его взор был мёдом. Так, что, определённо да. Да — нечего терять. Тем более, Мистер Шрауд был вполне себе совершеннолетним, так, что… Перебирая пальцами очередной лист личного дела Идии, Кора с размарённой усмешкой отмахивается ладонью от летающего рядом дела Мсье «Гефестиона» из Игнихайд. Выучить все задолженности и пригрешения других бесполезных мальчиков она ещё успеет — впереди часов восемь до закрытия картотеки, а если позволят тут остаться дольше — то вся мрачная, обнимающая холодом, ночь. Однако, прекрасная у Коры теперь работа.

***

— В этих делах опечатки в формулировках клубной деятельности, у этих восьми — потекли чернила. А у верхних двух нет фотографий. Кора вручает широким и не особо вежливым жестом Господину Мозусу тухлую пачку бумаг, среди которой строптиво мелькает имя Идии Шрауда. И величественному Господину Трейну приходится с плохо сокрытым недоверием и измотанностью покоситься на скромное подношение, которое ему с энтузиазмом протягивает до ужасного растрёпанная и подозрительно довольная Кора. Спустя томные мгновения, Трейн всё-таки забирает, самыми кончиками пальцев, портфолио своих ненаглядных учеников. Не совсем ясно, что вызывает у него большее раздражение: Кора в подвернутых до колена спортивных штанах, или пожелтевшие папки дел, которые так долго находились в исключительном беспорядке; столь долго, что из некоторых даже непонятным образом исчезли фотографии. — Вашу картотеку давно не проверяли, но тебе повезло — ведь я расположила дела по алфавиту для каждого года и общежития, перенесла себе в блокнот долги учеников не только за текущий семестр, а за всё время, нашла тряпку и вытерла пыль, — Кора спешно чеканит каждое слово, стараясь не тратить в первую очередь своё время. Она справилась быстрее, чем думала — даже с учётом того, что бо́льшую часть рабочего дня посвятила детальному изучению научных изысканий Мистера Шрауда. — Неплохо для первого дня работы в картотеке, — сдержанно кашлянув, Трейн закатывает изумрудные глаза, не находя достаточного повода, дабы отчитать вульгарную Кору. Помнится, Мозус поболее всех был не в восторге от найма новой строптивой сотрудницы, отметив, что неопрятность и наглость в разговорах — признак глупости. Интересно, каково ему было ошибаться? — Ещё как «неплохо», прошу заметить. Завтра займусь возвращением задолженностей, — хмыкая самодовольно, Кора лениво поправляет ладонями неприлично рыжие пряди, убирая за острые уши медные нитки волос. — Немного строгости не повредит здешним юношам. — Ты не коллектор, — отзывается без всякого интереса Профессор, смарагдовыми глазами скользя по полуоткрытым папкам вручённых дел. Одна забавно: Трейн говорит так, словно бы врёт; ему, должно быть, всё же пришлась по возвышенному вкусу идея чуть жёстче взыскивать книжные долги. — Но напомнить студентам об их библиотечных задолжоностях — не будет лишним. И насчёт же портфолио, — вновь сипло кашляя в такт словам, Мозус звучно захлопывает папку Идии, устремляя мятое лицо к улыбающейся Коре. — Разберись с этим сама, — заканчивает сухо и с намёком на строгость Мозус, возвращая элегантным движением рук портфолио Коре. Чуть помедлив, он добавляет, как бы, невзначай: — Завтра можешь приступать к работе. Твоя смена… — Начинается в семь утра, обеденный перерыв с двенадцати до часу, официальное окончание смены — шесть, но задерживаюсь, если осталась работа. Я не настолько дура — вчера это обсуждали, — Кора бессовестно перебивает Трейна, ловко и непринуждённо; столь виртуозно, что глубокая морщина на его высоком лбу складывается пополам. Её самодовольный смех, очевидно, привёл бы его в бешенство, если бы не столетия работы в школе. — Чудно, что ты помнишь своё расписание. Всё — ты свободна, — с нажимом, но почти без грубого приказания, заканчивает их краткую беседу Господин Мозус Трейн, фальшиво махнув на недолгое прощанье Коре рукой. По ощущениям, это скорее жест подобный тем, какими отвадят от себя надоевших питомцев. Хотелось бы гаденько ухмыльнуться прямо в лицо Мозусу, оставив игривый поцелуй у него на щеке. Но на сегодня у Коры были немного иные планы. У неё под грудью тлело драгоценное фото,а в мыслях — конечно же — Мистер Шрауд.