(не)любовь

Лили любит Северуса Снейпа. Это видно невооруженным глазом каждому, и, пожалуй, не заметить это мог разве что профессор Бинс, безучастный ко всему, что еще живо. Лили Эванс — настоящая гриффиндорка, горячая голова и отчаянное сердце, и она любит Северуса Снейпа, пусть и как друга, что бы ни говорили ей окружающие и как бы ни косились на нее однокурсники. Она ждет его у лестницы по утрам, прихватывает для него кофе между парами, а по вечерам проверяет его длинные свитки с эссе по Уходу, где юноша вечно путает все, что только можно. Джим считает, что он это нарочно. А Лили и внимания не обращает на Поттера, лишь смеется заливисто, словно колокольчик звенит, волосы за спину откидывает и плотнее в шарф кутается. Он у нее золотой-золотой, с алым, как осенняя листва, и рыжие локоны на нем смотрятся здорово. Это не может отрицать никто. Как и то, что Лили Эванс бесконечно любит своего друга, угрюмого и нелюдимого Снейпа, который вечно сутулится и скрывает лопоухость за длинными волосами. Питер смотрит, исподтишка, разумеется, и пытается понять. Она ведь любит… Любит. За что? Почему? Что есть в этом пессимистичном и оборванном парне такого, что она дорожит им так трепетно, что раз за разом бросается наперерез Поттеру и Блэку, словно и не понимает, дуреха, что, захоти, они могут сделать с ней что угодно, буквально. Зачем она раз за разом бросается наперерез, словно заслоняя собой слизеринца? Будто это убережет его в этот, в следующий раз? Ничуть. Но Лили — это Лили, и она кидается на защиту каждый раз, каждый чертов раз, потому что любит.

***

Джеймс любит Лили Эванс. Это знают все, даже, наверное, профессор Бинс, который бы с радостью читал лекции бездыханным студентам, которым не пришло бы в голову прямо посреди урока бросать самолетики с записками с задней парты на переднюю, прямо на конспект рыжеволосой старосте. Джеймс Поттер влюблен по самые уши и даже сильнее, и, пожалуй, только самые отчаянные его фанатки до сих пор лелеют надежду, что все это не взаправду. Сохатый днем — шумный вихрь. Сложно не заметить его, сложно удержаться на месте, если он рядом. Тебя сносит. Тебя вертит и крутит. Джим неугомонен. Он посвящает даме сердца стихи и целые поэмы, осыпает подарками и комплиментами, кричит через весь зал слова признания в любви и приглашения на свидания, и каждый первый раз получает в ответ сердитый взгляд из-под тонких бровей и отказ. Каждый второй — заклинание в лоб. Только это, кажется, ничуть не смущает его. Сохатый вечером — еле заметный шорох. Он входит в гостиную с друзьями далеко за полночь, и замирает у входа, да так, что Сириус едва успевает затормозить, чтобы не врезаться в спину друга. На диванчике спит Лили. Джеймс осторожно подходит к ней, тушит лампу на столе, осторожно берет со стола свитки с заданием и проверяет, нахмурившись, закончены ли они. Магией просушивает чернила и сворачивает пергамент, откладывая на стол. Укрывает Эванс теплым пледом и едва ощутимо прикасается губами к волосам. Самая большая роскошь, которую он может позволить себе в отношении нее. Впрочем, кажется, это нисколько не обескураживает его. Питер смотрит, издалека, конечно, и никак не может разобраться. Почему он любит ее? Ведь она колючая с Поттером, словно еж, и холодная, как айсберг. «Идиот» — самое нежное прозвище, которое Джеймс удостаивается у нее. Какой смысл любить, если в ответ — копья? Зачем стараться угодить, если все равно получишь заклятье промеж глаз? Если отражение в глазах напротив — презрение? Джеймс странный. И все равно, каждый божий вечер он разворачивает карту и ищет заветное имя, словно считает, что, если ляжет спать раньше нее, с ней обязательно что-то случится. Он шутливо бьет в плечо Ремуса, кидает подушкой в Сириуса и с воплем роняет на пол Питера, затевая бой, однако все отлично знают, что через пятнадцать минут он выйдет тихонько на лестницу, чтобы проводить взглядом худенькую рыжую девушку с кипой книг. И Джеймс — это Джеймс, и он раз за разом зовет ее, словно и не слышит ответа, потому что любит.

***

Ремус любит Сириуса Блэка. Любит по-своему, своей полудикой и скучной любовью, но безусловно любит. По-звериному навсегда. По утрам Люпин встает раньше, чтобы задернуть шторы в комнате, а на Зельях со Слизнортом втихаря подкладывает на парту Блэка и Поттера верно порезанные листья какого-то синеватого цветка. Глаза у Ремуса печальные, а уголки губ смотрят вниз. На виске у него шрам. Лунатик сидит ночью, задернув полог и считая, что все поверили, что он спит, а вокруг него — десятки книг и трактатов, потому что у Сириуса на вторник отработка у декана, и ему надо написать шесть свитков о чарах оживления, а сам Бродяга на то и Бродяга, чтобы бродить черт знает где. И даже если он появляется только под утро с помадой на воротнике, растрепанный и слишком счастливый для человека, который провел ночь один, все равно под балдахином койки в углу будет гореть тусклый огонек волшебной палочки. У него по всем предметам одинаково ровные «Превосходно», и учителя привычно улыбаются ему, потому что кто, как не Люпин, сделал лишних два свитка домашней работы? Конечно, Эванс. У нее их три. Только вот у Ремуса их шесть, потому что еще четыре — в сумке у Сириуса, который едва ли не вырубается на ходу после очередной бессонной ночки. Питер смотрит, когда никто не видит, улыбается дружелюбно, а сам не понимает. Не понимает!.. Чем заслужил Сириус такую жертвенность, такую любовь? Ведь он эгоистичен до костей, не замечает никого, циничен и едок. Неужели глупые шоколадки, которые он носит Люпину, да образ пса-анимага, стоят этого? Но глаза у Ремуса добрые-добрые, и он продолжает покрывать Блэка, словно тот не Грим, а домашний щенок. Питер не понимает, не может понять, а Лунатик просто любит Бродягу, вот и все.

***

Сириус любит мать. Парадокс, который не может понять, кажется, уже не только Питер, но уже и каждый, до кого доходит осознание того, что Сириус Блэк действительно любит леди Вальпургу. Как бы он ни скрывал этого. Ведь эта властная женщина совсем не ценит его, запирает в комнате и грозится едва ли не посадить в подвал на хлеб и воду. Это та, кто присылает десятки громовещателей в неделю, та, кого Макгонагалл отказалась пустить в башню своего факультета, грудью заслоняя портрет, та, что едва ли не до смерти избила магглорожденную служанку, работавшую когда-то в фамильном доме. Что можно испытывать к ней, кроме ненависти? Джеймс молча кладет руку на узкое плечо Сириуса, словно благословляя его выйти за ворота школы, туда, где посреди белого снежного поля стоит долговязая женщина в мантии, неподвижная, будто статуя. И Бродяга делает шаг, а затем еще и еще. Питер не понимает, почему. А Сириус любит. И поэтому идет. Жизнь Блэка вообще мозаика о двух цветах. Сириус не видит серых красок. Вся его жизнь — только белый, только черный. Никто, кроме него, не может так любить, так ненавидеть. Безразличие заменяется презрением. Если бы Питер мог кого-то так любить — его бы сердце разорвалось, точно бы разорвалось.

***

Питер чувствует себя камнем посреди бурной реки, деревом, на которого обрушиваются все ураганы мира. Лили с ее полуулыбкой, Джеймс с взъерошенными волосами, Ремус с серой добротой в глазах, Сириус с безумной привязанностью в лихом прищуре… Их сердца, должно быть, бьются в тысячу раз быстрее, чем его собственное. В их зрачках вспыхивают и гаснут кометы. Рождаются и рушатся целые миры. Осыпаются и вновь воздвигаются замки. Они ненавидят, они спорят, они ссорятся, они примиряются, они обнимаются и вздыхают в унисон. Они любят. В том числе — и его.

***

— Эй, Питер? Это ты? — Лили семнадцать. У нее бледная кожа, волосы стали еще длиннее, и только глаза — все те же. Она больше не сидит по вечерам с Северусом, теперь Северус сидит под дверью гостиной, а Эванс, словно зверь в западне, ходит туда-сюда по кругу. Питер почти неслышно входит в комнату, однако она все равно тут же замечает его. В ее глазах — отблески камина и страх. На лице у Петтигрю — кровь. Последствия встречи с Малфоем. — Боже мой, Питер! Давай я помогу! Питер! — она осторожно смывает грязь и бурую корку, едва заметно касаясь кожи холодными пальцами, и Джеймсу бы только мечтать о таком. — Умоляю, будь осторожен, ладно? Лили — это любовь. В заботе. — Хвост! Он что, опять пытался нагнать на тебя страху, что ты якобы вылетишь? — Поттер ждет его у кабинета директора, подпирая стену и задумчиво играясь со снитчем. В ответ — мрачный кивок. — Вот же, не здесь будет сказано, старый хрыч! Но ты не переживай, дружище. Прорвемся, в конце концов, что такое эта Трансфигурация? Мы еще всем покажем, — он закидывает руку на плечо Питеру, и они идут к башне, а горгулья медленно возвращается на место. Джеймс — это любовь. В сочувствии. — Я знаю, каково это, — Лунатик подходит бесшумно, как настоящий зверь, и Питер вздрагивает всем телом. Белые стены больницы давят на него. — Моя мать тоже долго болела, пока… — он не договаривает, но они оба понимают, что именно потонуло в молчании. Люпин протягивает Петтигрю молочную шоколадку в красной упаковке, и они молча сидят на скамейке, ожидая, когда из дверей палаты покажется медик в лимонном халате. Ремус — это любовь. В понимании. — Только посмей тронуть его, Белла, — спина Бродяги вырастает вместе с утробным рыком прямо перед Питером как из-под земли, и потомок рода Блэков бросает в собственную кузину какое-то проклятие, из-за которого она мешком валится на землю. На ее лице — странная смесь испуга и злорадства. И удивления. — Ты цел, Пит? — он только и может, что заворожено кивнуть, зачарованно глядя на повершенную Беллатрису. Сириус — это любовь. В действии.

***

Любить — это так сложно… Питер не понимает, не может понять, как можно любить так страстно и так яростно, так преданно и так вечно? Питер не хочет любви. Питер не хочет любить. Не хочет быть любимым. Любовь — кому-то другому. Не ему. Он ищет что-то другое, что-то более ценное, что-то более вечное, нежели какие-то глупые чувства. Любовь нелогична. Любовь слепа. Почему? Почему? Они так глупы или так наивны, в чем причина? Ведь Лили, она должна бояться Джеймса и Сириуса, бояться, а не бросаться на них, словно волчица, потому что они ведь сильнее. И Сириус, ему бы страшиться мощи гнева своей семьи, а он лишь кривит ухмылку, сжигая в печи очередной громовещатель. И всем, всем им стоило бы, действительно стоило бы бояться Ремуса, но почему, почему Джеймс толкает его в бок, Сириус поддевает по поводу Мэри с пятого курса, а Лили делает кофе с молоком и без сахара? Питер боится их. Не понимает, и боится. Но Питер не боится, когда с размаху стучит кулаком в дверь дома Малфоев. Он знает, что ему откроют. У него на руках — миссис Лейстрендж. И ему действительно открывают, принимают у него бессознательное тело, а у самого отбирают палочку и провожают в огромный темный зал, в котором во главе стола, словно на троне, сидит Он. И в Его глазах нет любви. Только уважение. И в глазах Питера — тоже. И, пожалуй, это устраивает обоих. Уважение, восхищение и страх. Вот та троица, что переживет любовь. Сломит пополам, чтобы больше не мозолила глаз, и выбросит прочь. Перемелет, точно муку. Несомненно переживет. Переживет ведь?