Море в клетке

Я помню тот день, когда меня привели в приют. Я даже маму помню, хотя потом все следующие годы пыталась ее забыть. Было солнечно — в Гродце такое редко бывает. Чаще всего тут унылые дожди и сырость, от которой уже тошнит. Но тогда было солнце, да. И я была счастлива. Я помню, что увидела кошку, черно-белую, а шерсть у нее на ощупь жесткая. Кошка терлась о мои ноги и мурчала. — Аспид, да брось ты эту пакость! Изгваздаешься вся, еще не возьмут тебя! У мамы рыжие волосы и резкий голос. Но кошку я бросила — ну и ладно, много еще этих кошек. Откуда мне было знать, что я на самом деле такая же, как эти кошки? Дом, куда мы пришли — высокий и облезлый, краска уже сыпется и откалывается кусками, и так приятно ее отдирать. Дверь скрипит, и низкая дородная дама с кислым лицом спрашивает, зачем мы тут. Мама что-то отвечает, и меня вталкивают внутрь. Дверь захлопывается. Я думаю, что она позади, думаю, что она идет следом, и не оборачиваюсь. Может, это правда, кто знает? Мне было семь лет, в конце концов. А потом я понимаю, что ее нет. Что она исчезла, и мне становится страшно. Вдруг она заблудилась? Вдруг потерялась в этих серых коридорах? И я осталась совершенно одна, и дышать вдруг становится трудно, будто воздух становится таким вязким и противным, будто он становится водой… Я помню холодные скрипящие кровати и ледяную воду по утрам. Помню, как нас пытались научить хотя бы алфавиту, как били палкой по ребрам, оставляя крупные сливовые синяки. Может, тогда все же было что-то хорошее, но я не хотела это замечать и не хотела запоминать. В голове, сквозь беспросветное отчаяние и обиду пробивалась лишь одна мысль — брошенная. Бросили. Меня бросили. Как и ту кошку, и значит ли это, что моя жизнь имеет такую же цену, что и жизнь кошки? Так я, наверное, и утопала бы в обиде, если бы не Магдаленка. Она появилась в приюте намного позже, когда ее отца разрезали на куски в какой-то уличной потасовке. Она почти не рассказывала про него, и все, что я поняла из ее несвязных обмолвок — отец пил и бил ее, и потому она страшно радовалась и тому, что бьют нас тут только маленькой плеткой, и кормят вовремя. Если теперь подумать, я понятия не имею, почему мы с ней подружились. Ее эмоции били через край, я же однажды осознала, что проще запретить себе испытывать чувства, нежели бороться с ними. Мы были будто две противоположности, но отчего-то смешливая Магдаленка решила, что мы должны быть подругами, а у меня не хватило сил сопротивляться. Воспитатели говорили нам, что ждать от жизни нечего. Что мы пойдем работать на завод или куда-нибудь уборщицами или слугами. Нам придется решить, и тогда нас научат, и тогда я думала, что это самый ужасный исход. Провести всю жизнь, вынося за кем-то горшок? Вряд ли можно придумать что похуже. Когда Магдаленка пустила молнии на мой День привидения, я поняла, что может. Когда же я, вскинув руки в попытке защититься, создала невидимый барьер, мир окончательно рухнул. А потом я услышала те слова. Те самые слова, что предрекали мне смерть.