Море в клетке

— Одна пятая вашего курса умрет в первые пять лет. Эти слова до сих пор не выходят у меня из головы. Вязкая тишина заполнила аудиторию, тишина, полная страха, ужаса, всепоглощающего и первобытного. Это было первое связное заявление, которое мы услышали от учителей: до сего момента нас молча везли в грязных повозках, строгим голосом расселяли по комнатам, резкими выкриками гнали в класс. Нам всем по двенадцать лет, но мы все уже знаем, что нас ждет. Это первое, что я помню о Черице, школе магии — приговор, тьма и осознание. Я не хотела быть пятой. Да если быть честной, я и первой не хотела быть, и второй, и третьей. Потому что пусть и не в первые пять лет… пусть в первые десять, но я все равно умру. Потому что я — маг. Вот так вот. Все маги умирают, это их судьба. И ни один маг не владеет этой судьбой. — Джина, эй, Джина, чего рот раззявила? Магдалена глупая — я зову ее Магда, хоть ей это и не нравится — она думает, что все обойдется. Она думает, что если умеет пускать молнии из рук, то справится. Выживет. Сможет. А не сможет. Она думает, что, когда ее отправят на войну с тварями, что лезут из всех щелей мироздания, она будет такой сильной, что справится и с мантикорами, и с арханидами, и с чем бы там ни было, да только она в приюте даже алфавит выучить не смогла, куда уж там магия. И я страшно боюсь, что она — эта пятая часть. Не хочу смотреть, как ее сожрет пустынный червь — или куда там нас направят после выпуска? — Одна пятая из вашего курса умрет в первые пять лет, — эта женщина в сером, женщина с тугим пучком и холодным, почти безразличным взглядом повторяет снова, и тишина забивается в легкие. Мне тяжко дышать. — Но мы здесь научим вас, как не сдохнуть. Как бы вы ни учились, вы доберетесь до выпуска в любом случае. Вы учитесь не для того, чтобы потом получить работу и жить свободной счастливой жизнью, а знаете, почему? Знаете, конечно. Мы… знали. Мы видели этих несчастных замученных магов, отчаявшихся, сгорбившихся так, будто вся тяжесть мира лежит на их плечах, и это только патруль Гродца. Каково же тем, кто на границе, в Пустошах, в горах Вергильи? Да и вообще — сколько там живут? Год, два? А злобная бездушная женщина продолжала: — Мы учим вас, чтобы вы могли защититься и сражаться. Мы учим вас, а вот захотите ли вы взять эти знания? Это зависит только от вас самих. Можете отлынивать, конечно, но тогда какой-нибудь василиск обратит вас в камень раньше, чем вы вспомните заклятье против окаменения. Тогда мантикора впрыснет вам в вены яд, и вы будете разлагаться заживо, тогда мавки, накинув вам удавку на шею, утащат вас на дно… Мне продолжать? Не надо продолжать — даже Магдалена затихла. А мое сердце колотилось так, что, казалось, там тысяча сердец, и все они бьются о ребра, пытаются вырваться, потому что больно-больно, потому что я давлюсь этой тишиной, и мне страшно, и дышать нечем… И мир плывет. Мир исчезает.