Беседы наедине

      В излишние подробности Оджи не вдаётся без дополнительных просьб — достаточно знать и того, что та самая кровь на стене — его, а умирать и больно, и очень страшно.       Сейрен быстро косится на высокий воротник его формы и не может не почувствовать облегчения — даже если на горле остался тот самый надрез, она его хотя бы не увидит, а просить показать не собирается.       — Я, кстати, так и не узнал, кто это был, — продолжает свой рассказ Оджи как ни в чём не бывало, глядя перед собой из-под полуопущенных век и с лёгкой меланхоличной улыбкой, и пусть Сейрен приходится давить в себе очевидный «как о таком можно настолько спокойно говорить» вопрос, она хранит молчание и потому, что понимает — за пятнадцать-то лет со многим просто приходится смириться.       Вместо этого она решает удостовериться в том, что так просто убийце с рук ничего не сошло.       — Но его поймали хотя бы?       Что-то холодное прокатывается вниз по спине, когда Оджи, несколько мгновений недвижный, с неизменной улыбкой покачивает головой.       — Нет. Потому что он очень скоро сюда вернулся и сам себя наказал. Стало быть, не совсем безнадёжен, если смог напоследок к совести прислушаться.       Ан нет — абсолютного смирения здесь всё-таки нет, и как непривычна не была бы для Сейрен такая манера речи со стороны друга, она не может не чувствовать некое подобие гордости.       — Впрочем, тем же лучше, что он здесь не остался, — Оджи поднимает голову, глядя на верхушку самого высокого из домов, сузив глаза, и поселившееся в них выражение — самое близкое с его стороны к тому, что Сейрен могла бы назвать злостью. — Меня многие считали приятным собеседником, но ему моя компания точно не понравилась бы. Отчаявшиеся люди способны на отчаянные поступки, но я всё равно захотел бы узнать, какое отношение имел к его жизненным неудачам.       Самое очевидное и пугающее предположение, о котором думают они оба — в том-то и дело, что никакое: оказался не в то время и не в том месте, подвернулся под горячую руку, не смог вырваться, в конце концов.       Сейрен приходится напомнить себе о том, что все попытки до него дотронуться будут бесплотными, когда ей хочется положить ему на плечо руку — остаётся лишь поглубже вдохнуть и спросить.       — Но если тебе некому мстить, почему ты… остался?       Да, Оджи не полностью подходил под то, что Сейрен успела узнать о фольклорных юрэй, но убедиться всё же нужно — возможно, она будет в силах ему помочь (невзирая на нежелание отпускать).       Оджи поворачивается к ней и чуть склоняет к плечу голову.       — Наверное, потому что, в отличие от некоторых, умирать не торопился?       Характерное отсутствие претенциозности в голосе указывает — в первую очередь вопрос адресован ему самому.       — Я на самом деле не знаю, почему это случилось, — пожимает плечами парень и охватывает взглядом всю улицу, опустив на колени руки и переплетя между собой пальцы. — Но не сказать, что жалею. Мысль о том, чтобы просто исчезнуть, до сих пор… пугает.       — Даже если разговаривать ты можешь разве что с кошками? — недоверчиво переспрашивает Сейрен, нахмурившись — понимая страх и невозможность осознания собственного исчезновения, она не видит никаких плюсов в таком существовании.       — Лучше, чем вообще ни с кем, — полушутливо отвечает Оджи, не меняясь в лице. — Стоило пятнадцать лет ждать, чтобы найти действительно говорящую кошку.       — А потом узнать, зачем она на самом деле сюда пришла, — нервно посмеивается Сейрен, и голос у неё на миг повышается, сорвавшись — слишком недавно и слишком многое изменилось, чтобы об этом было легко говорить.       — Она оказалась достаточно сознательной для того, чтобы свои приоритеты пересмотреть, — спокойно возражает Оджи. — С небольшой помощью со стороны.       Сейрен пытается хотя бы вымученно, натянуто улыбнуться, ибо она искренне благодарна за эти слова, но слишком большое количество противоречивых мыслей наводняет разум — и чем дольше она пытается принять то, что первый в жизни понравившийся ей парень, чёрт возьми, давно мёртв, тем сильнее пробивает на почти сардонический смех, а в уголке сознания нарастает сомнение в том, что у неё всё в порядке с головой.       Изначально спокойный тон беседы перестаёт на неё действовать — вскоре она сама ощущает, как пальцы подёргиваются, к горлу подступает тошнота, а на глаза снова наворачиваются слёзы — и она ещё наивно надеялась, что за последние дни выплакалась на многие месяцы вперёд.       Переоценила свою моральную устойчивость, как и обычно.       Удивляются они с Оджи одинаково, когда уже он рефлекторно пытается положить ей на плечо руку и после очевидного результата кладёт обратно на колени.       — Прости, — только и остаётся ему склониться в извиняющейся манере, говоря тихо и неожиданно бесстрастно. — Я не хотел, чтобы всё именно так получилось.       Раньше Сейрен не доводилось думать, что можно одновременно хотеть человека в чём-то разуверить и при этом от всей души его же обругать.       — Да брось, — отмахивается она, жмурясь от слёз, с до противного наигранной непосредственностью. — Ничего нормального всё равно бы не вышло. Не мог же ты просто взять и, скажем, воскреснуть чисто ради моего душевного спокойствия.       — Не мог, но и нарушать его никак не собирался, — отзывается он почти холодно, чуть сдвинув брови. — Хотя бы по возможности. Конечно, для этого стоило не показываться с самого начала, но не мог же я знать, что ты сможешь меня увидеть.       — Ты правда извиняешься перед человеком, который полез трогать окровавленную стену в заброшенном доме? — неровно, желчно интересуется девушка, закрыв лицо руками, и утирает глаза. — Мне ещё повезло, что это ты был.       — Ты смогла бы за себя постоять, — почти серьёзно, с едва проскальзывающим великодушием обнадёживает её Оджи, приподняв уголки рта. — Даже со страху.       Облака ненадолго заволакивают солнце, и налетевший ветер взлохмачивает Сейрен волосы, заставляя обхватить себя руками и опустить плечи.       — Ну и смогла бы, — бормочет она себе под нос, отворачивается и произносит ещё глуше, с обречённостью проигравшего, — а помочь не смогу никогда.       Оджи задумчиво заправляет за ухо золотистую прядь и посматривает в сторону, побледневший в тусклом свете.       — Возможно. Но попросить тебя кое о чём я всё равно могу.       Сейрен откидывает со лба волосы, предусмотрительно смахнув заново выступившие в уголках начинающих краснеть глаз капельки, и тогда только видит, что Оджи со скамейки уже встал — и надолго обратил взгляд в известные только ему дали прежде, чем к ней повернуться.       — Ты ведь знаешь, как долго я здесь уже нахожусь… в таком виде. И повидал я за это время очень многое. Далеко не всегда плохое, но зачастую весьма… удручающее.       В этот момент Сейрен даже благодарна за то, что восторги её успели заметно остыть — незамутнённым взглядом гораздо заметнее позиция Оджи как безмолвного, бездействующего и за многие годы научившегося далеко прятать свои истинные эмоции наблюдателя, неизбежно ставшего слегка равнодушным — и, если так можно сказать, высокомерным.       Однако глупо его в чём-то обвинять — он ведь просто не в состоянии на что-то повлиять.       Сейрен правда не понимает, каким образом ему до сих пор не опостылело столь бессмысленное бытие, а если и опостылело — как он умудряется так хорошо это скрывать.       — И пусть я понял, что всегда всё хорошо просто никогда не будет, то, что происходит в городе сейчас, и то, что произошло конкретно с тобой — одни из самых прекрасных вещей, что мне довелось наблюдать.       Сейрен не разгибается, продолжая сидеть, обхватив себя руками и ссутулившись, и, закрыв на несколько секунд, усмехается, шумно фыркнув.       — Можешь честно сказать, что по сравнению с прежней мной любое изменение будет к лучшему.       На Оджи она намеренно не смотрит, не желая сталкиваться с наверняка осуждающим взглядом.       — Не стоит своих усилий обесценивать, но раз уж ты допускаешь честность, поначалу твоя компания мне действительно казалась весьма… сомнительной.       Вроде бы и пользуется предоставленным правом, но так при этом смягчает...       Сейрен только едва-едва головой покачивает — вряд ли это входит в категорию того, на что она способна повлиять.       — Но открыто осуждать я тебя никогда не собирался уже хотя бы потому, что это было бы абсолютно бессмысленно. Прислушиваться к моему мнению тебя ничто не обязывало, да и безнаказанными твои поступки всё равно не оставались. А со временем я ещё и заметил, что человек ты сама по себе вовсе не плохой. Запутавшийся, но совестливый и способный меняться.       Сейрен даже мысленно не пытается скалиться на ремарки о скрытой в ней доброте — упомянутая совестливость доставляла немалый дискомфорт, но она же была для феи практически единственным подтверждением того, что личность она далеко не безнадёжная.       — А теперь ты, наконец, пришла к тому, к чему давно стремилась. Найти себя очень дорогого стоит, даже если это лишь начало, — и нескрываемое уважение в негромком голосе друга Сейрен отнюдь не смущает, а навевает гордости.       Солнце снова пробивается из-за облаков, и Сейрен щурится — кажется ли ей, что некоторые лучи пролегают прямиком сквозь вполне плотную и материальную на вид фигуру стоящего спиной к свету Оджи?       — И теперь, когда ты тоже стала Прикюа, я могу тебя попросить об этом лично, — с этими словами Оджи неглубоко, но с должным почтением, пропитавшим и его речь в том числе, перед ней склоняется. — Сделайте всё, что в ваших силах.       Больше отгораживаться от разговора девушка не может, ведь он настолько напрямую её касается.       Разжав руки, она выпрямляется и выжидающе молчит.       — Вы трое не можете и не должны взваливать на себя все мыслимые проблемы, но...       Оджи разгибается, но голова его всё ещё немного опущена, ресницы нависают над утратившими живой блеск глазами, а голос, преисполненный светлой печали и разбавленный зарождающейся надеждой, становится всё тише.       — ...отрадно знать, что город есть кому защитить. В кои-то веки можно быть спокойным.       Сейрен плотно сжимает подрагивающие губы и со всей серьёзностью кивает ему — тому, кто весь срок, равный его давно оборвавшейся жизни, (не)вольно вбирал все — даже мельчайшие и незначительные — горести этого спокойного, мирного города.       — Я не подведу. И, может быть, найду способ тебя освободить.       Оджи задумчиво — почти насмешливо — приподнимает брови и скрещивает на груди руки.       — А так ли это нужно?       — Тебе решать, — в тон ему отвечает Сейрен, поднимаясь на ноги и шагая вперёд. — Но не тебе отрицать, что твоё уединение определённо нарушено.       Парень сцепляет ладони за спиной и, подняв подбородок и скользнув взглядом в сторону, недвусмысленно намекает:       — В твоих силах вернуть всё на свои места.       — Ага, мечтай, — без заносчивости, но с вызовом перебивает Сейрен, уперев в бока руки. — От меня отделаться не так просто.       — Я предлагаю то, что будет лучше, — примирительно улыбается Оджи и, беззаботно качнувшись на одной ноге, шагает в сторону.       Сейрен задумчиво смотрит на его расслабленные плечи, упрямо не торопясь обрывать успевшие возникнуть привязанности.       — Решать, что лучше, будь так добр, предоставь мне.