Freeway

Your love is driving on a freeway, honey And every moment goes rushing by If you get close enough to touch me, baby You can take me, take me, anytime © Мелодия, текущая по крови музыкой. Танец почти на грани, словно никто не видит. И ощущение той самой свободы, которой так не хватает. Пусть не так сильно, не так безумно, как когда руки сжимают руль, а спидометр уже не справляется с летящей в космос скоростью. Но ей сейчас было хорошо. Тори всегда отдавала всю себя тому, чем увлекалась. И сейчас, чувствуя так близко чужой обжигающий взгляд, понимала все отчетливее, что не сможет отказаться от этого чувства. От ощущения риска, которое щекочет нервы, заставляя все внутри сладко замирать. Наблюдая за лидером Бантанов из-под полуопущенных ресниц, она отмечала все. Пальцы, сжимающие спинку дивана так, что вены на руках вздулись, а костяшки побелели. Стекающая по виску капля пота. Почти безумный взгляд, выражающий одновременно такую жажду обладать, что по позвоночнику цыганской ордой летели мурашки, и такое восхищение именно танцем, что хотелось расплыться ванильной лужицей от умиления. Он хотел ее. Настолько сильно, что казалось ещё немного, и задымится. И Тори не собиралась ему отказывать. Никогда ещё в ее жизни ни один мужчина не смотрел на неё ТАК, как смотрел Ким. Словно она — самое прекрасное создание во Вселенной. В животе кружились уже даже не бабочки. Казалось, что там сводный ансамбль доисторической авиации, состоящий из натуральных птеродактилей. С последним тактом, последним па танца Виктория скользнула вперёд, упираясь ладонями в колени сидящего мужчины, и замирая буквально в десятке сантиметров от него. — Ответь мне честно на один вопрос. — Собственный голос едва не подвёл ее, но Тори было важно знать, хотя она бы вряд ли смогла сейчас ответить, почему именно. — На какой? — Их глаза были так близко, что она видела мелькнувшее в его взгляде недоумение. А этот голос. Такой глубокий, что в нем хотелось утонуть. Тягучий, словно мёд, с этой чарующей хрипотцой, выдающей едва сдерживаемое внутри пламя. Она была готова продать душу Дьяволу, лишь бы слышать, как этот голос будет стонать ее имя в порыве страсти, как этот голос будет шептать ей на ухо всякие милые глупости или же откровенные пошлости. Она совершенно определенно сходила сейчас с ума, и уже даже не пыталась остановить стремительно съезжающую крышу. — Почему именно я? Почему не одна из тех, кто зарабатывает этим на жизнь, танцуя для любителей запретных наслаждений? — Тори не видела, скорее почувствовала, как мужчина сглотнул. Ее же взгляд был прикован к его глазам, в которых сейчас медленно разгорался пожар, обещающий поглотить ее целиком, не оставив после себя даже пепла, который можно было бы развеять по ветру. В этих глазах было столько эмоций, что она чувствовала себя так, словно ещё немного и просто захлебнётся в них. — Потому, что ты живая, настоящая. — Всего пять слов, казалось бы, но их оказалось достаточно для того, чтобы принять окончательное решение. Слов и того, с каким неподдельным восхищением и искренностью они были произнесены. Точка невозврата была пересечена, Рубикон остался где-то позади. Она отбросила стыд, совесть, смущение, не оставляя ничего лишнего. И просто стёрла эти несчастные сантиметры между ними, касаясь его губ в намеке на поцелуй, давая своё разрешение. Намджуну казалось, что ещё немного, и его сердце просто не выдержит происходящего. Оно и сейчас колотилось где-то в горле, отдавая барабанным грохотом крови в ушах. Он хотел надеяться на что-то большее, чем просто любоваться ею, словно прекрасной картиной какого-нибудь известного художника. Хотел, но отчаянно старался подавить эту надежду, и сейчас, когда его безумное наваждение было так близко, что между ними расстояния всего на один вдох, понимал, что не сможет отказаться. Она была слишком… Да просто слишком. Открытой, настоящей, искренней, немного наивной, огненной. И не соврал, отвечая на ее вопрос. Она была всем тем, что он так отчаянно искал в женщинах. И когда она сама коснулась его губ, тело словно прошило разрядом электрического тока такой силы, что Джун едва не кончил только от этого. А дальше все смазалось, отпечатываясь в памяти фрагментами, словно кто-то разделил киноленту на отдельные кадры, а потом склеил в произвольном порядке. Он целовал ее всю, лаская губами каждый сантиметр бархатной кожи, словно смаковал дорогое вино. Пил ее стоны, словно выдержанный виски, не упуская не капли, мешая их дыхание, стирая грань между «ты и я», оставляя только «мы». Дурея от того, насколько отзывчивая, открытая, такая «правильная», идеально подходящая именно ему. Буквально отпечатывая на обратной стороне век, на подкорке, это тонкое, хрупкое тело, так доверчиво льнущее к нему, изгибающееся в его руках. Эти разметавшиеся по темно-синей обивке белоснежные локоны, зацелованные пухлые губы, лихорадочный румянец страсти на коже. Он не спешил, решительно наступив на горло собственному желанию взять ее немедленно, присвоить и никому не отдавать. Время растягивалось карамелью, и тут же схлопывалось до точек под закрытыми веками. Воздух, густой, обжигающе горячий, как и его поцелуи, с трудом проталкивался в сведенные судорогой очередного оргазма легкие. Сердце стучало о клетку рёбер с такой силой, что казалось — ещё немного, и они просто разлетятся белыми крохотными осколками. Он творил с ее телом невообразимые вещи, заставляя всхлипывать от переполняющих душу чувств, прорастал буквально в каждую клеточку, отравляя кровь медленным ядом. Заставляя панически метаться где-то на самой дальней границе сознания одну единственную мысль — она уже не сможет отказаться от этого, никогда и ни за что. Он подводил ее к опасной грани раз за разом, и без сомнений и промедления сталкивал с обрыва эмоций. Заставлял сходить с ума, просто пробегаясь пальцами по обнаженной коже, целуя тонкие ключицы, невесомо поглаживая по судорожно поджавшемуся животу. Под закрытыми веками разлетались звездочки, а сознание отмечало происходящее вспышками. Вот с них обоих не иначе, как магией, исчезает одежда. Вот его губы скользят по шее, по ключицам, все ниже и ниже. Туда, где все скручивает морским узлом от невыносимого желания, потребности, почти жажды ощутить его всего. Вот его длинные, музыкальные, невероятно чуткие пальцы подводят ее к первой грани, и Тори с протяжным стоном добровольно шагает в бездну, выгибаясь в его руках. Вот те же губы оставляют легкий, словно касание крыльев бабочки, поцелуй на щиколотке, и продолжают свой завоевательный маршрут, оставляя за собой лишь огненный вихрь. Добираются до последнего бастиона, и она снова сдаётся без боя, позволяя творить то, что хочется. Доверяя, раскрываясь, каким-то восьмым чувством, где-то на подкорке понимая, что он не даст упасть, не даст разбиться на осколки от тех эмоций, что почти сносят крышу. Ей хочется больше, сильнее, окончательно раствориться в этом сильном, но таком невероятно нежном мужчине. С ней никто и никогда не был настолько нежен. Словно она — самое лучшее, что было, есть и будет создано в этом проклятом, очерствевшем, сером мире. И когда Намджун наконец сдаётся, соединяя их тела, ловя губами ее протяжный, почти отчаянный стон, Тори понимает, что все. Теперь ее Вселенная вращается вокруг туманности по имени Ким Намджун, только так, и никак иначе. Он — ее Вселенная. И совсем не важно, когда именно восхищение переросло во что-то большее. С чего именно все началось, и чем закончится. Не важно. Она не отпустит его… — Я смогу увидеть тебя снова? — Его голос проходится еще одной лаской по коже за ухом, в то время, как те самые пальцы, что ещё совсем недавно доводили ее до сумасшествия, рисуют абстрактные узоры на плече. Тори не сразу понимает смысл вопроса. Просто позволяет себе уткнуться носом в широкую грудь, отходя от того сумасшествия, которое совсем недавно владело ими. Ей лень даже думать, не то, что открывать рот и что-то говорить. Но в голосе Кима звучит столько скрытой надежды, что на губах сама собой расплывается улыбка. Поэтому Тори трется щекой о гладкую кожу, потом чуть приподнимает голову, чтобы встретить наполненный затаенным ожиданием взгляд. — Не здесь. И маска пока останется. — Фиг его знает, зачем она произносит именно это. Но подумать можно будет потом, в гордом одиночестве. Разложить все по полочкам, окончательно осознать, насколько же она попала, может даже устроить истерику с битьем посуды и завываниями о том, что все — жизнь потеряна, мозги тоже. Но сейчас слишком хорошо. — Могу я… — Нам не успевает договорить, поскольку девушка, так уютно лежащая в его руках, так правильно там ощущающаяся, изворачивается и устраивается так, чтобы смотреть ему в глаза. Маска на ее лице все ещё его смущает, хочется сорвать ее ко всем чертям, чтобы завершить картину, которую он уже успел нарисовать в своём воображении. Не то, чтобы ему было нужно это визуальное подтверждение. Джун верит в то, что она прекрасна. Иначе просто и быть не может. — Можешь. Меня зовут Тори. — Улыбается, словно сытая кошка, и тянется поцеловать его в кончик носа, заставляя сурового гонщика чувствовать себя так, словно внутри у него сейчас бегает и визжит от восторга маленькая девочка, у которой в глазах светятся сердечки. Это настолько мило, что ему хочется сдохнуть прямо здесь и сейчас от переизбытка эмоций в организме. Мелькает мысль, что надо будет стереть это восторженное выражение с лица прежде, чем он встретится с ребятами. Иначе эти долбодятлы ему покоя не дадут со своими приколами, и ему придётся их всех прибить. А прятать шесть трупов — тот ещё геморрой… Когда девушка поднимается, начиная собирать свои вещи, Джун почти физически ощущает холод от потери контакта. Но отчасти понимает ее, это и правда не то место, в котором стоит задерживаться надолго. Тори… Виктория… Такое же прекрасное имя, как и она сама. В голове вместо мыслей розовый кисель, но ему сейчас наплевать. Намджун просто поворачивается на бок на диване, подпирает голову рукой, и с улыбкой наблюдает за стройной фигуркой, которая снова надевает на себя свой наряд, который он с таким удовольствием с неё снимал. Хочется снова притянуть ее в объятия, и не выпускать ещё долго-долго, и он ставит себе мысленную галочку осуществить этот план при следующей встрече. — Мой номер телефона. — Коварная соблазнительница, похитившая его сердце, оставляет маленький белый прямоугольник картона, и Джуну совершенно точно не хочется узнать, где именно она его скрывала до этого. В душе поют птички, цветёт весна, и хочется танцевать индийские танцы. Но он не умеет. Поэтому просто ловит изящную ладошку, и оставляет поцелуй на тыльной стороне запястья, чувствуя, как под губами заходится пульс. — До встречи, богиня. — Он видит, как она покрывается румянцем смущения, даже не смотря на маску, и практически вылетает за дверь. И про себя поражается этому контрасту. Как может в таком хрупком теле скрываться маленькая страстная тигрица, стонавшая его имя своим музыкальным голосом, и этот очаровательно смущающийся от невинного поцелуя котёнок. Совершенно крышесносное сочетание. Джун лениво одевается, подхватывает кусочек картона, чувствуя как сердце снова начинает выводить неровный бит при взгляде на цифры на нем, и прячет драгоценную информацию в нагрудный карман рубашки, тоже покидая вип-комнату. Ему нужно морально подготовиться ко встрече со своим детским садом, который наверняка уже успел напридумывать столько всего, что руки автоматически чешутся от желания придушить всех скопом. Он слишком хорошо знает своих ребят. А ещё нужно продумать место и время следующей встречи со своей прекрасной феей. И эта мысль не покидает его сознания до тех пор, пока Джун не падает за их привычный столик в общем зале, за которым из всей семерки сейчас сидят только Юнги, Джин и витающий где-то в своих инопланетных облаках Тэ. — Выглядишь словно кот, выжравший всю сметану, и не отхвативший за это пиздюлей от хозяина. — Шуга усмехается, салютуя бокалом с виски. Джин только приподнимает бровь, сцеживая усмешку в кулак. Он слишком хорошо знает Мона, чтобы нарываться так откровенно, как это делает сейчас Юнги. — Завидовать не хорошо, Сахарок. Но если ты будешь так любезен, и захлопнешь сейчас варежку, я не закопаю тебя во дворе нашей студии, в назидание потомкам. — Намджун улыбается, но это не та расслабленная улыбка, с которой он наблюдал за своим наваждением с очаровательным именем Виктория. Это та улыбка, которую он обычно дарит соперникам на гонке, после которой у них начинают трястись руки, ноги и поджилки. Та самая, с которой он рвёт их в клочья, в очередной раз подтверждая статус бессменного лидера. И Юнги невольно ёжится. Ему многое позволено, но существуют грани, которые даже его хамская натура не рискует пересекать, и скорее всего любые шутки на тему таинственной красотки, захватившей разум, сердце и остальной суповой набор его друга, будут именно такой гранью. Он невооруженным взглядом видит, что их лидер влип не на шутку, поэтому поднимает руки вверх, обещая молчать. По крайней мере, в твоём обществе. Но ведь никто не говорил, что я не смогу обсудить эту милейшую ситуацию, когда тебя не будет в пределах слышимости, о мой дорогой Бог Разрушений. Внутренний голос гаденько хихикает, предвкушающие потирая воображаемые лапки, и Юн отпивает глоток виски, глядя на уплывшего в свои мысли Намджуна. Очень хочется верить в то, что последний будет счастлив. Но это совершенно не повод отказаться от парочки подколов. Или даже не парочки, там уж как пойдёт на самом деле. Просто потому, что они все дружно так давно мечтали пристроить его в надежные руки. Потому, что он дорог им всем абсолютно любым, и хочется, чтобы у такого внутренне ранимого Джуна наконец появилась та, что примет его со всеми плюсами и минусами…