Ученье

      Тот день Клод Бонифаций запомнил надолго. Хотя, если подумать, всё шло к нему очень давно. Его разбудил канцелярский работник, обыкновенно появлявшийся в начале учебного года, чтобы сообщить расписание занятий, а затем исчезнуть на год. Было совсем рано, комната была залита серым цветом от первых лучей солнца. В тот день Клод не преподавал, а потому он с большим негодованием посмотрел на работника канцелярии, сдвинув брови и подняв к носу губы. Но работник выглядел очень обеспокоенным. Он велел профессору немедленно явиться в кабинет Архимагистра Нованта, можно даже без утреннего туалета. Клод вспомнил себя ребёнком, когда мать учила его наносить пудру на лицо, скрывая рыжие пятна на щеках. Сначала получалось неаккуратно, с буграми, но отец, наблюдавший за Клодом из-за письменного стола, опустив подбородок почти к самой шее, уверял, что со временем Клод всему научится. Каждый день отец твердил сыну, что тот особенный, что его красоту нельзя увидеть, если на лице не будет пудры. Вот и сейчас, когда Клод, не собравший волосы в хвост, без магистерской мантии, но с ровным слоем пудры на щеках, шёл по коридору Цитадели, он чувствовал, как все смотрят на него. Он давно привык к этому чувству и удивился бы куда больше, если бы оно вдруг его покинуло. Проходя по этим витиеватым холлам и галереям, невозможно было не вспомнить свою бытность новицием. Клод вспоминал, как его первые соседи удивились шкатулке с пудрой. Как затем он несколько раз менял комнаты, не поладив со своими сожителями. Как в его первый год адептом в жилые помещения заехало много новых учеников, которые до этого обучались дома, и с тех пор учёба перестала приносить Клоду удовольствие. Один из таких новеньких, сын какой-то придворной особы, находил бледность Клода неестественной и говорил ему об этом, стоило им оказаться рядом. При этом он распахивал блестящие глаза и улыбался, чуть оголяя острые зубы. В тот же год Клод особо сблизился с девушкой, тоже адептом Академии. Это было в его жизни впервые, и всё говорило о том, что их опыт был особенным, не как у других. Она предпочитала сидеть и слушать, как он вслух разбирает древние тексты. В такие моменты она всегда тихо вздыхала, отводила взгляд и поджимала губы. Клод видел её стеснительность, но ощущал всю теплоту её чувств.       Перед каникулами, прямо на ступенях Цитадели, она стояла под руку с тем самым новеньким, скалящим зубы. Сама она ничего не сказала, но по её лицу было видно, что в рассказе аристократского сына не было обмана, и те вечера, те взгляды – всё было искусственно, всё было подстроено коварным шутником с самого начала. «Знай своё место, Огрешенный, – говорил он не вслух, но этим поступком. – Таким, как ты, любовь недоступна». Клод всё ещё не знал, зачем его вели к Архимагистру. Он всегда сдавал все списки и расчёты в срок и вообще всё исполнял добросовестно. Он помнил, что многим обязан Архимагистру Нованту. Но по сбивчивому дыханию и нервно-пружинистой походке канцелярского работника было совершенно очевидно, что его позвали не для похвалы. И в коридоре было так тихо. Клоду казалась странной эта тишина. Занятия уже должны были начаться, обычно в это время в кабинетах раздавались монотонные речи магистров, а взволнованные новиции то и дело слонялись от одной двери к другой, так и не успев выучить расписание. Стены у подъёма в башню Архимагистра были особенно мрачны. Как лицо разгневанного человека, на которое неровно падают тени. На скамье сидели два старших новиция. Они даже не подняли голов, когда Клод с канцелярским работником приблизились к двери. Лица их были скованы страхом. Клод не узнал их, что могло означать лишь, что они принадлежали к той породе учеников, которые не завоёвывают и не стремятся завоевать внимание профессора. Тут он догадался, с чем связан его внезапный визит, и в груди зажгло от ярости. Да, он не любил своих учеников с первого дня их учёбы, не располагал их к себе шутками и фамильярностями, как другие. А разве должен был? Разве не они должны были доказать ему, что достойны этого уважения? Но большинство из них даже не хотели этого. Уважение было для них столь естественным… ведь они с детства получали его в родительском доме. Да, как тот аристократ с острыми зубами. Но если бы тогда их учил некто, подобный нынешнему Клоду, тот юнец вёл бы себя иначе. Клод гордился, что ученики боялись его, и лишь избранные, пересиливая этот страх, показывали успехи на экзаменах. Такие потом выходили из Академии и становились великими, и в этом была заслуга Клода. К слову, как раз вчера был очередной экзамен. И эти двое осунувшихся новициев, получивших – Клод не помнил точно, но знал – оценку едва ли удовлетворительную, не нашли ничего лучше, чем спрятаться за спиной главы Академии. Архимагистр Новант стоял у полок со свитками пергамента в неестественном положении. Точнее сказать, неестественным было расположение, которое он занял в комнате. Оно намекало на то, что он расхаживал по кабинету, а затем остановился в случайный момент, слишком углубившись в свои мысли. Клода насторожило лицо его начальника. Оно не было уставшим, раздражённым или даже сердитым, каким, несомненно, должно было быть. Его лицо выражало печаль и почти скорбь, а в глазах бегал страх. Он не пошевелил ни одним мускулом, когда Клод вошёл. Работник канцелярии быстро юркнул обратно в дверь, оставив Бонифация и Нованта наедине. Архимагистр продолжал стоять на месте. Видно было, что он хотел заговорить, но что-то мешало ему. Он тяжело вздохнул, прислонил кулак ко рту и повернулся к Клоду. - Клод, я… даже не знаю, как сказать тебе это, – он зашагал по комнате, проводя рукой по столу, когда приближался к нему. – Понимаешь ли… Скажи, ты принимал вчера экзамен у старших новициев? Экзамен по истории древних? – он поднял наконец глаза на Клода, и в этих глазах была большая надежда, но в то же время какой-то грустный блеск. - Да, господин Архимагистр. Принял у каждого. Отчёт я принёс довольно поздно, может, вы не успели его просмотреть… - Скажи, все ли сдали этот экзамен? - Разумеется, нет, – не скрывая даже не раздражения, а отвращения фыркнул Клод. – Я давал шанс каждому, но кто-то просто не хотел его… - Да, да, – Архимагистру как будто доставляло физическую боль слушать своего подчинённого. – Скажи мне, Клод… Новиций Мартир был среди тех, кто не сдал экзамен? Мартир Санспрингс. - Санспрингс? О! Да, да, он был среди не сдавших. Такой бездеятельности я уже давно не наблюдал. Его как будто вообще ничего не интересует! Он… Клод замолк, видя, с какой тяжестью Архимагистр опустился в кресло, закрыв рот рукой и зажмурившись. - Архимагистр, Вам не здоровится? - Клод… – с особым трепетом в голосе сказал Архимагистр, словно утешая. – Мартира Санспрингса нашли сегодня утром на уличном тротуаре. В луже собственной крови. Он умер, Клод. Сбросился из окна. Это соседи сообщили, окно было открыто. Клод слышал Архимагистра отрывками. Он ожидал услышать сейчас что угодно, был готов отразить любые нападки в свою сторону. Но эта новость, сказанная Архимагистром с таким душевным трудом, повесившая в комнате осадок чего-то очень тяжёлого, заставила его стоять молча, лишь часто моргая. - И, слушай, мы не можем знать, что делается в головах у других, да? – уже с более привычной усталостью в голосе продолжил Архимагистр, и все его морщины чётко проступили на лбу. – Но свидетели… Его соседи говорят, как один: он был сам не свой после экзамена. Он и раньше едва справлялся, ты, наверное, знаешь, и после всегда много говорил о преподавателях, об Академии, о несправедливости… Но не в этот раз. Его товарищи сообщили, что вчера он был так молчалив… Они рассказали очень многое. Стража прибыла к месту раньше меня. Они написали срочное письмо господину и госпоже Санспрингс. Они уже едут сюда. Клод, они скоро будут тут. Архимагистр подошёл к профессору и заглянул ему в глаза. Клод всё понял. Эти слова были для него приговором, и Архимагистру не нужно было так выделять их своими переживаниями. Клод понимал, однако, и то, что Архимагистр хотел сказать на самом деле, но на что так и не решился. Он всё же чувствовал себя виноватым, что не оказался у тела юноши первым. Тогда не подняли бы такого шума, и у них с Клодом было бы достаточно времени, чтобы подготовиться к приезду Санспрингсов. Архимагистр Новант принял Клода Бонифация в штат, как только тот окончил курс старшего адепта. Принял целиком и с тех пор не отрекался. Да, он слышал о репутации Клода среди студентов, и прежде всего не от них самих, а от других магистров, которые часто вели беседы со своим начальником и сильнее располагали к себе, чтобы те самые студенты доверяли им свои страхи. Но Архимагстр верил Клоду искренно, без ожидания предательства. Он знал, через что пришлось пройти этому человеку и что в этом жизненном пути для него значит наука, особенно история. И он верил, что Клод обладает достаточной силой духа, чтобы обратить эту, возможно, чем-то болезненную страсть в нужное русло. Наверное, Клоду было ещё обиднее оттого, что он всё это понимал, как понимал и то, что Архимагистр теперь думает, что ошибся и что во всём этом только – его вина. Теперь и он будет считать Клода таким же Огрешенным, и, хуже того: у него будут на то все основания. - Давай, Клод. Нам надо подготовиться к приезду господина и госпожи Санспрингс, – коротко выговорил Архимагистр, вновь усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. Он жестом пригласил Клода сесть напротив. – Когда они приедут, они будут знать, что это из-за тебя их сын… вот ведь, единственный наследник покончил с собой из-за тебя. И их будет очень сложно убедить в обратном. Но давай, Клод, что ты им скажешь? Но теперь уже Клод молчал, как стыдливый новиций на экзамене, к которому сознательно не готовился, понадеявшись на природную эрудицию. Он даже потупил взгляд так же, как раздражающе делали те самые новиции. - Я не верю, чтобы у тебя не нашлось, что сказать, – продолжал Архимагистр. – Понимаешь, господин Санспрингс наверняка уже всё узнал про тебя. Ему известно, что ты… ну… - Что я Огрешенный и заслужил смерти с самого своего рождения? – Клод повторял эту фразу про себя много раз, но теперь она вырвалась наружу без его ведома. – Да, а такие, как его сыночек, значит, не заслужили? До него сотни учеников не сдавали у меня экзамен, но почему-то никто не выкидывался в окно. Это говорит лишь о его внутренней слабости, а от таких людей надо избавляться так же, как от Огрешенных. Разве нет? Разве они не ослабляют божественное Письмо так же, как… мы? Такие, как я. - Вот теперь я узнаю магистра Бонифация, – после долгой паузы сказал наконец Архимагистр, слегка улыбнувшись. – Но, как и в былые времена, я вынужден остановить тебя. Если ты скажешь так господину Санспрингсу, он, как бы это сказать, исполнит над тобой суд прямо в этой комнате. У Академии и без того хватает проблем, не надо создавать новые. Важно не чужую вину доказать, а свою невиновность. Ты говоришь, Мартир был ни в чём не заинтересован во время экзамена? Они беседовали порядком получаса, но всё без толку. Никакие их худые доводы не смогли бы убедить Санспрингсов, что до этого прыжка их сына довёл не Клод. И вот, устав выуживать пустые доказательства, они молча сидели друг против друга, стараясь не сталкиваться взглядами. Так протянулось ещё около получаса, пока в комнату не вбежал работник канцелярии. - Приехали, – объявил он и, будто опомнившись, добавил более звучным голосом. – Господин Санспрингс с супругой. В эту секунду щекотливое чувство страха пробежало по телу Клода. Он развернул лишь голову, чтобы взглянуть на одного из важнейших людей столицы как бы краем глаза.       Он вошёл медленно, а за ним вплыла его супруга. Оба держали себя сдержанно и элегантно, оба были так прекрасны. Лицо господина Санспрингса не выражало ни праведного гнева, ни скорби отца, потерявшего единственного сына. Нет, по его лицу хоть сейчас можно было рисовать портрет идеального исхадемца. И всё же Клод невольно сгорбился. Он испытывал перед такими людьми необъяснимо странные чувства. Ненависть и зависть оттого, что им повезло родиться красивыми, но при этом какое-то благоговение оттого, что такая красота, красота во всём бывает возможна, и эти люди несут её с достоинством изо дня в день. Архимагистр Новант поднялся со своего кресла и поклонился, и то же сделал и Клод. Санспрингс лёгким движением сбросил с рук перчатки, положив их на стол между бумагами. То, что он забыл о жесте приветствия, говорило о том, что в душе его всё же творилось что-то тяжёлое и тёмное. - Значит, это тот самый… из-за которого мой сын покончил с собой, – предельно холодно, ровно и чётко проговорил Санспрингс, плавно повернув голову к Клоду.       Всего на секунду профессор заглянул в глаза этому человеку и тут же отвернулся. Это был не стеклянный, не окаменевший взгляд. Он был застывшим, но за этой недвижностью таилась буря, болезнь, желание убить. Будто изнутри вырывался другой человек, которому неведомы были законы этого мира.       - Я буду предельно краток, – продолжил Санспрингс, смотря теперь на Архимагистра, и тот не мог отвести взгляда по своему положению. – Условия, которые я вам предлагаю, просты до невозможности. Этот… человек убил моего наследника, теперь он должен отплатить за это собственной жизнью.       Он сказал это, даже не дёрнув бровью. И, хотя Клод ожидал услышать именно эти слова, его поразило и задело, насколько равнодушным казался Санспрингс, произнося их.       - Я даже окажу вам этим большую услугу, – брезгливо добавил достопочтенный господин.       - Я понимаю ваше… Вашу скорбь, господин Санспрингс, – заговорил Архимагистр. – Но я не считаю смерть магистра Бонифация подходящим выходом из положения.       - Не считаете? – вдруг подала голос супруга Санспрингса, до этого стоявшая будто в тени мужа. От неожиданности Клод поднял голову на эту женщину. Она была одета в чёрное, и на лице её, в отличие от мужа, читалась страдальческая печаль, но всё же не скорбь. – Наш единственный сын погиб. Из-за него! А вы не считаете…       Санспрингс остановил супругу кратким жестом руки. Он пристально посмотрел на бедную женщину, боровшуюся с подступившими слезами, пока не убедился, что она готова вновь совладать с собой.       - Я могу услышать причину, по которой вас не устраивает моё предложение? – холодно ответил он, очень по-скульптурному наклонив голову.       - Я очень сожалею о смерти Мартира. Я знал его лично, и, поверьте, потеря студента для меня больше, чем просто запись в журнале. Но смерть магистра Бонифация не исправит положения, а лишь продолжит череду насилия, свалившегося на плечи Академии и Ордена. Кроме того, она не принесёт вам никакого облегчения, но это уже лишнее…       Он говорил совсем не то, о чём они беседовали всего час назад, но Клод понимал, что не мог вмешаться – здесь у него не было права голоса, хоть и решался вопрос его жизни.       - Я вас услышал, господин Архимагистр, – кивнул Санспрингс, всё ещё образцово спокойный. – Ваша позиция мне ясна. В иное время я бы даже сказал, что она близка мне лично. К сожалению для вас, дело вышло далеко за пределы простого скандала. Речь идёт о благополучии нашего общества. Всё упирается в то, считаете ли вы себя преданным гражданином Исхадема. Этот человек совершил поступок неприемлемый, но от таких, как он, вполне ожидаемый. Он доказал своим поведением, что Огрешенные должны умерщвляться при рождении, и у этого правила не может быть исключений. Если оставить его в живых теперь, это перечеркнёт абсолютно всё. Выходит, что опасный для общества элемент не должен быть устранён сию же секунду. А тогда о какой безопасности может идти речь?       Архимагистр очень громко вздохнул и посмотрел на Клода такими глазами, будто не хотел, чтобы тот слышал то, что он скажет дальше.       - Тогда позвольте обратиться к вашим более… тонким чувствам, – начал он. – Что, если я предложу вам альтернативу? Смерть магистра Бонифация, безусловно, станет определённым посланием обществу. Однако для самого магистра это будет лишь скоропостижный обрыв жизни. Если же мы хотим, чтобы случившееся отразилось прежде всего на его сознании, – а уже это станет предупреждением для остальных – стоит сохранить господину Клоду жизнь, но лишить её всяческого смысла. Заставить страдать, выть от боли, показать, насколько он на самом деле ничтожен.       Голос Архимагистра не дрогнул, но Клод чувствовал, с каким трудом он выговаривал каждое слово. Он и сам ощутил ком в горле оттого, как прямо у него на глазах двое успешных, нормальных людей решают его судьбу.       - И что вы предлагаете? – сложив руки на груди, спросил Санспрингс.       - Я оставляю магистру Бонифацию жизнь и даже сохраняю за ним должность преподавателя, хоть и менее престижную. Все в Академии будут знать, что он совершил, а передо мной он будет в неоплачиваемом долгу. Думаю, этого будет достаточно, чтобы магистр Бонифаций понял раз и навсегда, каким бренным грузом он является для всех нас.       Архимагистр говорил так размеренно, что всё сказанное виделось единственным выходом из положения. Однако господин Санспрингс не спешил отвечать ему. Он стоял неподвижно, изучая глазами свои же перчатки на столе.       - Вы не находите это несколько неравноценным обменом? – наконец сказал он, и впервые голос его на мгновение дрогнул.       - Господин, подумайте: чего вы добьётесь, убив Клода? Мимолётное чувство восстановленной справедливости… Но так ли это на самом деле? Ваш сын… через многое прошёл, прежде чем решиться на такой страшный поступок. Неужели мгновенная смерть моего магистра может сравниться со страданиями Мартира?       Супруга Санспрингса исподлобья взглянула на мужа. Тот не смотрел на неё, но короткий и вполне ясный разговор между ними состоялся.       - Должен признать, Архимагистр, ваши слова преисполнены мудростью. Вы заслуженно занимаете этот пост. Не согласиться с Вами сейчас – значит признать узость своего сознания. – Санспрингс вздохнул. – Хорошо, но! За, если позволите так выразиться, доставленные неудобства вы будете должны мне крупную сумму денег. Я пришлю Вам счёт, когда улажу все возникшие проблемы. Настоятельно рекомендую платить не из собственного кармана и уж тем более не из казны Академии, – он указал взглядом на Бонифация.       Архимагистр и Санспрингс пожали друг другу руки прямо у носа Клода. И только госпожа Санспрингс стояла над этим рукопожатием с лицом, крайне искажённым от отвращения. Затем они направились осмотреть тело умершего. Госпожа Санспрингс настаивала, чтобы магистр Бонифаций не смел идти с ними, но её муж снова осёк её на полуслове.       Они пришли в лечебное крыло, от которого сегодня веяло липким холодом. У дверей стояло двое стражников. Из-за угла выглядывали ученики, у которых отменили занятия. Архимагистр, Клод и господа Санспрингс вошли внутрь. Одна кровать у самой стены была огорожена ширмой. За ней виднелись неясные тени лекарей и одна согнувшаяся фигура будто бы с верёвкой в руках. Когда Клод подошёл ближе, он понял, что это был могильщик, измерявший тело.       Клод Бонифаций не мог и подумать, что ему придётся когда-нибудь увидеть своего ученика в таком виде. На теле набухали синяки и всё оно казалось будто бы плоским. Руки были неестественно выгнуты, пальцы скрюченно соприкасались друг с другом. Лицо Мартира было в крови, челюсть смотрела вбок, нос сломан. Глаза были полуоткрыты, как у куклы, и закатились вверх. И всё же Клоду виделся в них какой-то животный страх, будто в последний момент мальчишка передумал делать то, на что уже решился.       Клод посмотрел в это лицо на мгновенье, представил себе, как этот адепт встаёт на подоконник, открывает окно и… Клод опустился на стул и поник головой. Он слышал тихие всхлипы госпожи Санспрингс, согнувшейся над сыном в скорбной, но всё ещё прекрасной позе. Бонифаций поднял глаза на женщину, которую ему теперь стало жалко, но был пойман взглядом её мужа. То был всё тот же холодный взгляд, неотрывно следящий за магистром, но теперь внутри уже не бился яростный, жаждущий справедливости человек. Клод невольно содрогнулся под этим взглядом: отец так легко расстался со скорбью по погибшему первенцу, лишь бы не нарушать тщательно выстроенный образ аристократа без недостатков. Могильщик, глубоко поклонившись высокопочтенному господину, болезненным шёпотом спросил что-то о захоронении, и тут Архимагистр жестом приказал профессору Бонифацию покинуть комнату.       Клод был очень глубоко ранен этим разговором, особенно тем, что говорил тогда Архимагистр Новант. Он так и не смог простить своего покровителя за его слова, хоть в глубине души и понимал, какую на самом деле услугу оказал ему Архимагистр. Но это понимание лишь усиливало жгучую обиду. На следующий день Клода снова вызвали в одинокий кабинет на вершине башни. Архимагистр был хмур и серьёзен.       - Итак, Клод, ты этого не хотел, но этот разговор должен состояться, – он говорил это, будто обращаясь к себе. – Для начала о твоей новой должности. Она всё ещё будет связана с историей. Ты будешь преподавать историю искусств.       - Искусств? Господин, ведь этот предмет…       - Сейчас я хочу, чтобы ты только слушал, – звеняще грозно прервал профессора Архимагистр. Никогда прежде он не говорил таким тоном не только с Клодом, но и вообще с кем-либо из Академии и, наверное, за её пределами тоже. – Ты будешь преподавать историю искусств, возражений не принимается. Неужели ты… – он взглянул на Клода и замолчал, отойдя к окну. – Я надеюсь, то, что произошло, заставило тебя задуматься о чём-то. Твои методы обучения уникальны. Но не надо путать профессионализм с простой человеческой чёрствостью. Мы всегда должны думать о наших учениках, потому что мы прежде всего готовим их к выходу во взрослую жизнь. Если мы не будем внимательны, если будем обращаться с ними не по-человечески, случится то, что случилось с Мартиром Санспринсом. И таких жертв будет гораздо больше. Ну что, ты хочешь что-то сказать? Про его душевную слабость? Клод, но он… сделал это именно после твоего экзамена. И не делай вид, будто ты не понимаешь, о чём я говорю.       Магистр Бонифаций, до этого действительно желавший заступиться за себя, теперь застыл на месте, расправив в стороны руки. Только его глаза бегали по комнате, переполняемые вопросом. Ещё вчера Архимагистр был на его стороне. Защищал или по крайней мере не обвинял ни в чём. Что же изменилось с тех пор?       Выйдя из кабинета Архимагистра, Клод Бонифаций понял, что. На скамье, ожидая приёма, сидел магистр Тамборин. Он преподавал словесность и, хотя не претендовал на звание лучшего, но был глубоко почитаем студентами и уважаем другими магистрами. С Клодом же их отношения были мягко сказать натянутыми. Они редко пересекались в стенах Академии, однако утомительно долгие устные экзамены Бонифация часто срывали уроки Тамборина. Встретившись с Клодом глазами, он кивнул в знак приветствия и сказал:       - Магистр, добрый день. Скажите, не мог бы я получить от вас ваши учебные материалы, если позволите? – на немой вопрос Клода Тамборин ответил, – Архимагистр поставил меня преподавать общую историю и историю древних.       Разумеется. Лекции магистра Тамборина славились своей историчностью – так уж вышло, что их с Клодом предметы вообще были похожи, – а его далеко не преклонный возраст давал ему фору перед более пожилыми претендентами.       - … И потому я считаю нужным изучить предложенную вами программу, чтобы не сбивать с толку учеников, – и затем, Клоду показалось, он как-то злорадно улыбнулся на одну сторону. – Только не позвольте себе оскорбиться, но ничего этого не случилось бы, будь вы, ну… Я хочу лишь сказать, я всегда отношусь к учащимся с уважением, и они сами выполняют все порученные им задания, даже те, кто не особо заинтересован в предмете. Нет нужды прибегать к запугиванию или…       - Я понял, магистр, – прочеканил Клод, уходя дальше по коридору. Он ничего не ответил по поводу своих записей.