Глава 16
29 сентября 2015 г. в 20:39
Я проснулась от собственного сдавленного стона. В спине что-то защемило, и я неуклюже завозилась, перекатываясь с одного края кровати на другой. Во сне я начала задыхаться из-за того, что уснула, уткнувшись лицом в мокрую от своих собственных слез подушку. Лицо было раздражено, кожа стало сухой, и редкие соленые капли жгли щеки.
Я перевернулась с живота на спину, сопровождая каждое свое движение болезненными охами, и уставилась в потолок. Палата была освещена тусклым белым светом. Высохшие дорожки слез сушили кожу. Я громко шмыгнула и утерла нос ладонью. Черт, я такая дура. Сорвалась на крик, показала Дженсену, какая я слабая. Теперь он будет думать, что я сдалась.
— Рика, с тобой все в порядке?
Я вздрогнула. Я настолько была увлечена самобичеванием, что даже не заметила присутствие своего психолога в палате. Я с трудом обернулась на звук. Дженсен потирал подбородок, сидя в нескольких метрах от меня на диванчике. Его глаза были прикрыты. Я покраснела. Впервые за все время мне было неловко за свой внешний вид: заспанные заплаканные глаза, красный распухший нос, искусанные сухие губы.
— Да уж, тебя мне не хватало больше, чем твоих истерик, — горько усмехнулся он.
— Прости меня, — тихо сказала я.
После бури тоже наступает затишье. Мне было стыдно за свое поведение. Этот человек столько делал для меня, и что он получал взамен? Подростковые истерики? Душераздирающие вопли? Литры слез? Я давно переросла все это. Я натянула теплое одеяло до носа и отвернулась от Дженсена. Все тело болело как после тяжелой многочасовой тренировки. Неужели семь шагов способны приковать меня к постели на несколько часов?
Мышцы горели адским пламенем, каждое движение отдавалось глухой болью, но я была безумно рада этому. Если я чувствую, как болят мои икры, значит, есть какой-никакой прогресс. Я знала, что я не сдамся, хоть и искушение бросить все и навсегда пересесть в инвалидную коляску велико. Я не хотела стать обузой для своих родных. Черт, я еще так молода. А дети? А как же дети? Я же в глубине души всегда мечтала о щекастой малютке с изумрудными глазами.
— Да блин, — всхлипнула я себе под нос, спрятавшись под одеяло. Нет, только не слезы. Неужели я еще не все выплакала?
Бедный Дженсен. У него скоро будет нервный срыв благодаря такой нерадивой пациентке.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил он, подойдя и сев на край кровати.
— Ничего, — ответила я из своего убежища.
— Рика, хватит плакать, — погладив меня по голове сквозь плотную ткань, ласково сказал он.
— Я не плачу, — капризным голосом ответила я. Воздух под одеялом быстро нагревался от моего тяжелого дыхания. Мне стало трудно дышать, и я выбралась наружу, сев на кровати и ссутулившись.
— Хватит, малыш, — терпеливо произнес Дженсен и подсел ко мне. Мужчина приложил теплые губы к моему лбу.
Я испуганно замерла. Дженсен был так близко. Я чувствовала тепло его тела через больничную рубашку. Щеки зажгло еще сильнее, я стыдливо опустила глаза, упершись взглядом в белоснежную простыню. Мыслями я вернулась в ту ночь, когда Дженсен впервые поцеловал меня. Сердце забилось чаще. Я все еще с трудом верила в то, что мы пережили целую историю, что позади нас множество воспоминаний и событий, что, если мы случайно встретимся через пару лет, то каждый вспомнит о чем-то своем, глядя в глаза напротив.
— Я принес клубнику, — тихо сказал Дженсен. Его губы все еще были в считанных сантиметрах от моего раскрасневшегося лица. — Помнишь, когда мы с тобой поздно вечером сидели в парке, ты захотела клубнику.
Неужели он думал о том же самом? У нас есть своя история. Нам бы было чем заинтриговать своих детей. Я представила, как спустя лет шестнадцать, Дженсен усадил повзрослевшую расцветшую Джастис перед собой и начал рассказ: «Все началось тогда, когда твой папочка перебрал в баре и решил сыграть партию в бильярд, а тетя Рика поставила на его победу все свои деньги…». Или, чтобы не смущать ребенка, он бы сказал: «Все началось тогда, когда Рика впервые пришла на мой сеанс». Черт.
Меня невыносимо тянуло к нему. Руки готовы были вот-вот взлететь на его плечи. Мне так хотелось прижаться к нему всем телом, ощутить его тепло, уткнувшись лицом в его крепкую напряженную грудь. Черт, я ничего не могла с этим сделать. Я боролась со своими чувствами, боролась дни, недели, но, даже не видя его месяцами, я не переставала думать о нем ни на секунду. Я не могла выкинуть мысли о нем из своей головы.
Когда я вырвалась из этой страшной темноты, я увидела его зеленые глаза. И, клянусь богом, я бы увидела их, даже если бы Дженсена не было рядом.
— Я не уверена, что смогу проглотить ее, — ответила я.
Дженсен нервно хохотнул. О боже, это действительно прозвучало ужасно. Он встал с кровати и вернулся ко мне с пластиковой упаковкой. Мужчина взял ягоду и, дав мне надкусить кончик, отправил ее в рот. Рот наполнился кисло-сладким соком. Я с трудом проглотила кусочек клубники и посмотрела на него. Дженсен таранил меня взглядом.
— Что? — растерянно спросила я.
— У меня для тебя новость, — утерев губы тыльной стороной ладони, сказал он.
— Плохая или хорошая?
— Это уже тебе судить, — он пожал плечами. — В общем, твоя истерика… я понимаю, как тебе тяжело. Ты уже несколько недель не выходила из палаты. Ты даже свежим воздухом не дышишь.
— Не томи, — взволнованно ответила я. Под ложечкой засосало. Сейчас он скажет, что ему надоели мои капризы и он нанял мне сиделку. Отлично.
— В общем, я договорился с врачом. Он может отпустить тебя под мою ответственность с разрешения твоих родителей. И, короче, — он смущено потупил взгляд, — я снял тебе домик в пригороде Лос-Анджелеса. Если быть точнее, на побережье. А если быть еще точнее — у моря.
Я невольно раскрыла рот. Если бы у меня были силы, я бы запрыгала от радости, завизжала и бросилась Дженсену на шею, но в связи с обстоятельствами я не могла сделать этого. Я лишь глупо замычала, прикрыв глаза, стараясь не расплакаться. Он же делает это не просто так или не из-за чувства вины передо мной?
— Ты не рада?
— Я не знаю, что сказать, — тихо шмыгнула я. Меня переполняла любовь к Дженсену. Я никогда не смогу разлюбить его. — Блин, я реально не знаю, что сказать.
Я говорила правду: все, о чем я думала, вдруг вылетело из головы. В мыслях и на языке вертелась лишь одна фраза: «я люблю тебя». Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Черт возьми, я никогда и никого не любила так, как я люблю тебя. Люблю тебя, несмотря на всю ту боль, что ты причинил мне. Я так хочу рассказать тебе о том, как сильно я люблю тебя. Я готова отдать все, что когда-либо было у меня в этой проклятой жизни, чтобы провести с тобой один день в любви. Во взаимной любви.
— Скажи уже что-нибудь, — хмыкнул мужчина.
— Кто я тебе? Потому что я люблю тебя.
О господи. Эти несколько лет каждый божий день меня посещала эта мысль, мысль о том, что будет, если я прямо скажу ему, что люблю его. Не поцелую, не буду ходить вокруг да около, как тогда, той ночью, когда я заболела, а Дженсен принес фрукты и выпить, а скажу именно эти три слова.
Я закрыла глаза. Зачем я сказала это? Дженсен молчал. Я только что сломала свою жизнь и, похоже, потеряла единственное, что мне было дорого. Почему я не могла придержать язык за зубами? Можно было просто сказать «спасибо».
«Ты держала язык за зубами несколько лет».
Ладно, это рано или поздно должно было произойти.
Я боялась открывать глаза, боялась снова посмотреть на своего психолога, боялась его реакции. Наверное, мы больше не сможем общаться, потому что он все время будет думать о том, что мне тяжело находиться рядом с ним, и он окажется чертовски прав. Все, я не буду открывать глаза до тех пор, пока он не уйдет. Решено. Может быть, сказать, что это все из-за лекарств, которые мне колют двенадцать часов в сутки?
— Скажи уже что-нибудь! — с закрытыми глазами повторила я его слова.
Я почувствовала шершавую ладонь на своей горячей шее. Ладонь Дженсена была холодной от пластиковой упаковки замороженной клубники, и благодаря такому контрасту я ощутила настоящий разряд тока. Я не шевельнулась, но прикусила губу, чтобы не заныть. Это «да, я тоже тебя люблю» или «нет, но я, как обычно, не удержусь и поцелую тебя, чтобы ты потом неделями мучилась, вспоминая этот момент».
— Целуй, — срывающимся на хрип голосом приказала я.
Дженсен опешил, но прижался своими холодными губами к моим. Я почувствовала, как все мое нутро наполнилось горячей лавой. Я еще никогда не испытывала такого. Губы Дженсена были невыносимо сладкими. Мне хотелось ныть и стонать от наслаждения, я со всей силы сжала простынь в кулак, чтобы хоть как-то сдержать себя. Наверное, я сейчас взлечу, потому что я совершенно не чувствую свое тело — я чувствую лишь этот горячий ком, бешено пульсирующий внизу живота.
Дженсен притянул меня, опустив руки мне на бедра и прижав к себе. От него пахло клубникой. Я не знала, куда деть себя. Мне хотелось, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался, но чувствовать его губы оказалось еще невыносимее, чем сидеть в нескольких сантиметрах от него и лишь хотеть этого. Он долго целовал меня. Если бы мне нужно было описать его поцелуй максимально коротко и понятно, я бы сказала «он целовал меня с силой». Он впился в мои губы с такой силой, что иногда от его давления я даже выгибала спину назад.
Я уже не могла терпеть это, когда, наконец, он оторвался от меня, дав мне передохнуть. Я сделала несколько глубоких шумных вдохов, глядя на Дженсена. Глаза мужчины, затянутые пеленой помутнения, пьяно блестели.
— Я сейчас чуть с ума не сошел, — тяжело дыша, сказал он.
— Я тоже, — я неуверенно кивнула.
— Я не знаю, что сказать тебе. То, что я испытал… это больше, чем любовь, — он смотрел прямо на меня. — Если ты хочешь это услышать, то да, я люблю тебя. Но это не так.
Я не понимала, о чем он говорит.
— Я не люблю тебя. Я схожу по тебе с ума. Да, вот это мне больше подходит, — как на духу выпалил он.
Мне радоваться или расстраиваться?
— Черт, я заберу тебя и увезу в этот дом завтра же, — все не унимался мужчина.
Что делать дальше? Как это воспринимать? Мне должно быть стыдно, потому что он женат, или мне должно быть все равно? Я ждала этого все эти месяцы и, хвала небесам, я не разочаровалась. Я притянула мужчину за воротник его черной рубашки поло и снова поцеловала его. Дженсен дрожал от моих прикосновений, я чувствовала это, блуждая руками по его широкой спине.
Мужчина издал приглушенный стон и повалил меня на кровать, прижав всем своим весом к жесткому матрацу. Я охнула, ощутив новый прилив боли в мышцах. Меня трясло, как будто за раз мне вкололи дозу всех тех лекарств, рассчитанных на полный курс моего восстановления. Я не управляла собой: дрожащие одеревенелые руки не слушались, будто приклеившись к спине Дженсена, измученные губы все еще терпели его покусывания.
Похоже, я начинаю чувствовать то же самое.
— Я не могу, — простонал мужчина мне в рот, но продолжил целовать меня.
Я целуюсь с женатым мужчиной, у которого есть ребенок, в палате, в мятой кровати и старой больничной рубашке. И меня не мучает совесть.
— Ты мне снилась, — все еще говорил он в перерывах между поцелуями. — Ты мне снилась каждую гребаную ночь после аварии. Я больше не могу с этим справляться.
— Тише, Дженсен, — прошептала я. — Тише.
— Завтра же увожу тебя. Ты поняла? Завтра же.
У мужчины словно начался приступ неизрасходованных чувств и эмоций. Но чем был вызван этот порыв? Неужели моими словами? Скорее всего, он понял, что потерял меня, когда я попала в аварию, и теперь хотел все исправить. Но как это можно исправить? Да, сейчас я поддалась ему, целую его, но я никогда не смогу быть с ним из-за Дэннил. Да, черт с ней, с Дэннил, у него ведь есть Джастис. Еще одно крохотное препятствие на пути к нашему счастью. Наверное, называть двухмесячного ребенка препятствием немного цинично.
Я хотела сказать что-нибудь еще, чтобы успокоить его, но, если честно, не могла успокоиться сама. Во мне тоже накопилось необъятное количество любви и ласки к Дженсену. Мы оба устали целоваться, но никто из нас не хотел сдаваться. Видимо, в наших головах зародилось одно и то же желание: наверстать за упущенные месяцы. Мы оба были страшно голодны.
— Ты не уйдешь, как тогда? — испуганно спросила я в какой-то момент.
— Уйду, — он виновато кивнул, —, но я вернусь завтра, клянусь тебе. Мы соберем вещи, и я увезу тебя. Хорошо? Просто… я не могу пропасть вот так. Я бы уехал с тобой прямо сейчас, но мне нужно выспаться, увидеть Джастис, поговорить с врачами, взять рекомендации, привезти сумки, попросить Лили привезти вещи из вашей квартиры…
— Я поняла, — я закивала как болванчик. Было немного обидно, но причины были вполне весомыми, поэтому я промолчала.
— На, доешь, — он протянул мне упаковку с ягодами. — Я приеду завтра. Уже поздно, — он посмотрел на наручные часы, — уже десять часов. Я вообще ждал, пока ты проснешься, чтобы сказать тебе обо всем и поехать домой.
Мужчина все еще говорил сбивчиво. У него был потрепанный вид: русые волосы спутались, губы распухли, щеки горели. Он потер виски и, подобрав с диванчика черную кожаную куртку, еще раз взглянул на меня. Я смотрела на него, приподнявшись на кровати на локтях. Он чертыхнулся и наклонился, чтобы поцеловать меня на прощанье. Я рухнула обратно на простыни.
— Завтра, — стараясь перевести дыхание, бросил он, стоя в дверях. — Все завтра. Спокойной ночи.
Я слабо улыбнулась и помахала ему рукой. Нет, эта ночь уже не будет спокойной. Похоже, ни одна моя ночь больше не будет спокойной.