I
Она, мать, преданно его ждет. Куда же он запропастился? Почему ее не предупредил? Не хватило сил, времени, смелости, верности, любви — чего именно? Или всего сразу? Вся жизнь всей тяжестью придавила его, и он не отыскал пути домой, не разглядел во мраке дороги, ведущей к ней? Как бы там ни было, она ждет. Как бы дать ему знать, что она примет его любым: ободранным, заблудшим, пропащим? И она верит. Нет мира, в котором бы она отказалась от веры, нет ситуации достаточно тяжелой и горестной, чтобы избавить ее от единственного, что осталось. Он убежал? Конечно, он сумел спрятаться где-нибудь. Какая-нибудь семья накормила его, приютила, дала ночлег, какая-нибудь милая женщина одела его в мужнину одежду… В своей вере она одевает его потеплее. Мальчишка усердно помогает ей с работой в лавке. Ей иногда нравится думать, что он — ее второй сыночек. Чей же он на самом деле? Может, это теперь неважно? Но и у него есть вера, и он хранит тайну о человеке, которого свято ждет. Они верят, об ином и не подумаешь — они начали новую жизнь где-то там, за морями, за реками, на чужбине, блаженной и такой далекой, что никакие мечты и воспоминания неспособны долететь до их теперешних домов. Старуха и мальчик, равно все повидавшие, лелеют одинаковую тоску. Откуда им знать — сын убил сестру, а доброта подкинула брата убиенной под опеку матери убийцы. На лице судьбы — коварная усмешка. Кто знает. Урок ли это? Мать не так одинока, а брат нашел семью в старухином лице. Они их ждут. Как только занимается рассвет или догорает заря, они прислушиваются, не раздается ли вблизи знакомый перестук шагов, не видно ли любимых глаз, не ступили ли они на обратный путь — к ним? А вдруг… вдруг они прямо сейчас бегут сюда, сердце в волнении замирает, но ожидание всегда оборачивается горьким разочарованием. Когда-то же они вернутся домой?II
Женщина с красивыми глазами вернулась, как и завещал ей муж, домой, но он не сдержал обещания. Она одна была, годы пролетали, утопали во все сметающем течении времени, и она вновь вышла замуж. У нее два живых мужа?.. Нет, первого она похоронила. Она знает — он бы вернулся домой, коли бы был жив. Ему б ничто не помешало. Жаль, невозможно вырыть ему могилу. Почему же ее лишили права посещать его, хотя бы мертвого? Разве миру было угодно, чтобы они расстались раньше срока? Ни тела, ни фотографий, ни одежды, ничего, лишь воспоминания. Он жив, но только в отражении ее красивых глаз, в звучании ее нежного голоса, когда она зовет порою в темноту: «Ты вернешься домой?»III
Он не умрет с невысказанным вопросом на устах. Богатство развращает? Запах денег одурманивает, и личину столь легко сменить? Не искали бы они глубины в том и в тех, кто напрочь одухотворенности лишен, не потеряли бы своей жизни. Бежали, пока не раздался финальный выстрел. Кто-то, правда, сложил душу на поле брани еще до встречи со смертью. Рука братская, незаметно дернувшись, опустилась, пустилась пуля вскачь, и он, пронзенный в плечо, полетел спиною вниз в водные пучины. Его научил плавать брат. Надо отметить, отлично научил. А он, в свою очередь, подсказал, как правильнее держать руку при стрельбе — и, разумеется, отменно обучил. Они оба это знают. Продажа сердца и смена личины не стирает, увы, воспоминаний. «Уплыви, — подумалось ему, когда он наводил курок на брата. — И вернись домой». Ему же, потерянному брату, дорога домой навеки под запретом.