Проступки

— Допрыгался, Берия? Вышел из доверия? Маленькая старушка за столом, на лицо ужасная и явно не добрая внутри, судя по тому, как подорвавшийся Санька понуро сдулся под её укоризненным прищуром, перевела взгляд на запыхавшуюся Катю, процедила сквозь губу: — Подбирайте выражения, женщина, в школе ведь, не на базаре. И снова закопошилась в документах, сухонькими пальцами сноровисто поддевая страницы, — один в один Полевая мышь. Катя, плечистая и громогласная, уж никак не похожая, к счастью, на блаженную Дюймовочку дурашливо занесла над её прилизанным пучком кулак. Санька страдальчески скривился, заёрзал на скамейке, всем своим видом умоляя горячо любимую тётку прекратить рыть ещё глубже его могилу. То, что племяш влип основательно, как только способен влипнуть хорошист и массовик-затейник в шестом классе, Катя поняла ещё из их утреннего телефонного разговора. Санька сумбурно объяснил, что их с Космосом вызывают после уроков к директору, попросил прийти вместо мамы и ничего-ничего той не рассказывать. Тут уж мог бы не уточнять — Катя с тревогой подмечала, что Таня, подсдавшая, по правде, ещё лет семь назад, после гибели Санькиного отца, в последние пару месяцев чахла сильнее обычного. И, пусть Катя отучилась на акушера-гинеколога и заведовала болячками совсем других частей женского тела, симптомы стенокардии считывались без любого медицинского образования. Санька, вон, и тот сообразил. Катя напоследок встряхнула кулаком и смилостивилась: — Двигайся, сиделец. — Ну чего ты так долго? — Санька досадливо прикусил губу, съезжая на краешек скамейки. Катя пихнула его локтем — ну и доходяга растёт — кожа да кости и росту три вершка: — Хорошенькое дело, я к нему с обеда срываюсь, а он недовольный! Подельник твой где? Свинтил? — У Говоруна, — пробурчал Санька и хмуро потёр ушибленный бок. — Его папа точно к двум приехал, мне ждать велели. Катя шумно водрузила сумку на колени, повоевала с замком, отнести бы Тане, она уж всяко лучше на все руки со скуки мастера Гоги «молнию» вошьёт, пошуршала газетой: — Держи, узник совести, — старушка свистяще вздохнула и хлопнула по столу карандашом. Катя невозмутимо развернула фольгу и подала Саньке бутерброд с колбасой, второй, с сыром, тут же жадно откусила сама: — Фто за папафа? Шинатый? Санька пожал плечами. Бледный, потерянный, корочка на царапине за ухом местами сошла и кожа бледно-розовая под ней трогательная, детская совсем, так и хочется подуть и сказать: у кошечки боли, а у Сашеньки не боли. Подрался, зараза, дней пять назад и подрался, аккурат перед Днём Солидарности. Мамке насвистел — в футболе неудачно мяч на голову принял. Космос, каланча говорящая, охотно подтвердил — мяч, тёть Тань, мяч. Катя насмешливо смотрела на смущённых мальчишек и суетящуюся с марлей и перекисью сестру поверх ободка кружки с чаем — по случаю выходных пили дорогой, индийский — и не вставляла привычные пять копеек. От Тани пахло корвалолом так сильно, что даже запах свежего медовика перебивало. — Вдовец, — Санька подцепил ногтем отходящее лакированное покрытие подлокотника. — Помнишь, Кос месяц на уроки в пятом классе не ходил? — Вот ты сказал — так сразу вспомнила. — Катя отряхнула руки от крошек, осторожно забрала у Саньки нетронутый бутерброд, не проголодался — потом съест, когда камень на сердце на желудок давить прекратит. Горюшко. — Кто у нас папаша? — Юрий Ростиславович, — ответил Санька, так далеко забравшийся в свои мрачные думы, что едва ли вслушивался в тёткины слова, и вдруг вскинулся: — Кать, ты почему не спрашиваешь, чего я отчебучил? — Становитесь девки в кучу, — на этот раз Катя опомнилась раньше, чем старушка-секретарь Говоруна-директора издала очередной устрашающий писк, неловко закашлялась. — Ух, ёлки, не хлеб, а наждачка, а ведь в фольге лежал… Иди в баню, СанНиколаич, заработаю я с тобой язву. Санька ехидно сверкнул глазами невнятного то ли сине-зеленого, то ли зелёно-голубого цвета — он вообще от настроения и внешне менялся: то вылитая Таня — рассудительный, мягкий, над книгой про динозавров склонится, за уши не оттянешь, то — отчуждённый, дикий — зыркнет и мороз по спине, словно Николай-покойничек воскрес. Бывает и вовсе таким, как теперь, — ни туды и ни сюды, поди разбери, смеяться он собрался над Катиной оплошностью — едва не матюгнулась при ребёнке, или матом слать и равнодушную к его переживаниям тётку, и директора Говоруна, и целиком ХХVI съезд КПСС до кучи, чтоб не скучно чебучилось им там всем вместе. — Давай один, чтоб тебе меньше досталось. На этот раз Санька с аппетитом вгрызся в подзаветрившуюся докторскую и не такой уж сухой бородинский. Катя, не сдержавшись, потрепала его по короткому «ёжику» на затылке, деловито коснулась хорошо зажившей, без нагноений, царапины. Таня, небось, каждый вечер марганцовые примочки ставит. Катины подростковые боевые ранения она промывала всегда до победного — там уж и следа нет, велика беда — с велосипеда с ухажёром навернулись, а беременная Таня знай себе несётся с ваткой, не дышит, чтоб не замутило, а на Катину коленку всё равно дует. — Из-за девчонки поцапались? Санька поперхнулся и вытаращился на услужливо постучавшую его по спине Катю с изумлённой опаской. — Ты откуда.? Катя загадочно промолчала, и Санька ещё больше забеспокоился: — Она не просила, она ни при чём, я сам заварил — сам разберусь. — Только тётку с работы выдернул, а так — сам-сам, — добродушно пожурила Катя. — Эх вы, балбесы, сколько ещё таких девчонок в жизни будет? Вы ж с первого класса дружите, неужели, оно того стоит? — С кем дружим? Никогда мы с ними особо не водились, так, в «войнушку» иногда или в футбол погонять, — он замер и лицо его озарило догадкой и возмущением. — Ты что, решила, я с Косом подрался? Ну, Кать! Да мне ведь он и рассказал, что к ней пристают… — А с каких это пор Космос у нас в рыцари благородные заделался? Его, что ли, девчонка? — И ничего она не его, — Санька подобрался, кончики ушей вспыхнули. — Она вообще ничья девчонка. Мы потому и впрягались — некому больше. Катя миролюбиво хмыкнула: — Да я — чего? Заступились — молодцы, только к директору-то почему только вас, кто потерпевшие? Санька уставился в пол, пробурчал с виноватой решимостью: — Извини, Кать, это наше с Косом общее дело. Личное. — Охламоны. Симпатичная хоть? — Девчонка как девчонка. Нормальная. Ничего особенного. Катя подавила смешок — как же, нормальная, ничего особенного, а тётка никогда в его возрасте не бывала, и коль за неё в драки не бросались, то и про любовь первую не догадывается. Да она сама бросалась, и ещё как — львицей — благо грива рыжих вечно растрёпанных волос имелась. Был у них в седьмом классе новенький мальчик, ботаник-ботаником, а глаза добрые такие, щенячьи… Вася Клюев как живой перед глазами. Катя тепло усмехнулась: — Покажешь? Санька поднял было голову, задумчиво свёл брови и упрямо мотнул головой. Партизан. Это у него без вариантов от Тани — из той клещами не вытянешь — плохо ли, хорошо ли ей — молчит хомяк. Дверь кабинета приоткрылась. Санька вскочил на ноги и разочарованно сник. Не Космос — Анна Сергеевна Климова, молоденькая учительница, напуганная не меньше своих подопечных, глаза на мокром месте. — Саша, мама пришла? — тихонько спросила она и поёжилась от прицельного взгляда старушки, чванливое маленькое личико которой так и воссияло ликующе — полюбуйтесь, во что неопытная девица превратила выстроенный настоящим педагогом коллектив. Эх, мельчают кадры! — Здрасьте, — Катя бодро поднялась. — Я за неё. Анна Сергеевна растерянно пожала Катину ладонь и замялась: — Катерина Николаевна, здравствуйте. Рада вас видеть, — они и правда неплохо поладили с начала года, с тех пор, как бывшая классная руководительница 6 «Б» вышла на пенсию и среднячковый и в целом не проблемный класс передали практикантке Климовой. — Но Владилен Иванович просил именно Татьяну Николаевну пригласить, вопрос серьёзный… — У неё испытания на заводе, никак не оторваться — производство встанет. Я ей всё передам, в деталях, — Катя ненавязчиво ступила вперёд, закрывая Анну Сергеевну от сурового ока житейской мудрости, и та мимолетно благодарно улыбнулась. — А у вас, милочка, стало быть, работы не имеется? — ворчливо проскрежетала старушка, явно недовольная таким вероломством Кати. — Так у меня производство конвейерное! Нет меня — другие за милую душу сгодятся. Это ж как — срать и родить — нельзя погодить. Анна Сергеевна залилась густой краской и торопливо попятилась: — Ладно, пойдёмте, и так заждались. Владилен Иванович Говорухин чинно восседал за столом. Щёки его важно раздулись, едва Анна Сергеевна робко указала на Катю. — Вы — мать? — пробасил он противно так, менторски. — Мать-мать, — Катя выдвинула стул и, не дожидаясь приглашения, уселась рядом с угрюмым Космосом. — Здрасьте, тёть Кать, — заунывно протянул тот и вздрогнул — отец, не церемонясь, отвесил ему смачный подзатыльник: — Здравствуйте, Катерина Николаевна. Юрий Ростиславович моложавый, с лёгкой сединой на висках, в дорогом импортном костюме, благоухал французскими парфюмами и коньяками. «Раздолбай» одними губами проговорил он и тоже подчёркнуто вежливо кивнул Кате. — Что же вы, мамочка, не следите за сыном? — не зря его детишки Говоруном прозвали — Владилен Иванович с участливым осуждением воззрился на Катю. Ноздри его, в сетке полопавшихся сосудов, поберёг бы сердце, поменьше презентов от вдовцов-отцов принимал, затрепетали хищно. Юрий Ростиславович и Анна Сергеевна покорно застыли, ожидая неминуемой второй волны понуканий. Космос тоже зафиксировал своё длинное костлявое тело в положении, подходящем торжественной трагичности, стопа его нервно плясала по доскам пола. Санька не вёл бровью в буквальном смысле — закостенел весь. — Следила бы — так помогла обязательно тем засранцам люлей навешать. Парнишки девочку защищают, а вы их чихвостите. В повисшей тишине отчётливо скрипнули ножки стула — Космос рывком обернулся к Саньке, обжёг негодующим взглядом, и выпяченная нижняя губа его предательски затрепетала. Санька едва различило мотнул головой. — Какую девочку? — озадачился Владилен Иванович. — Юрий Ростиславович, вы отчего же ничего об этом не сказали? Анна Сергеевна? — Да вы их слушайте больше, — Юрий Ростиславович нервным каким-то, неуверенным жестом пригладил волосы. — Катерина?.. — Катя, Катя, Катерина, разрисована картина! — она и следующую фразу пропела с мелодичностью народной песни. — С девочки и надо было начинать. — Погодите-погодите! — Владилен Иванович упреждающе поднял руку. — Девочки-мальчики… Речь не о том вовсе. Детей ваших в первую очередь обвиняют в, на минуточку, подстрекательстве. Да-да, именно так! И Космос, и Саша подбивали своих товарищей из 6 «Б», вашего, между прочим, Анна Сергеевна, класса пойти на как это называется… Стрелку? Со своими товарищами из 6 «А». Ну, где это видано? Массовое побоище они учинить вздумали и не абы где, а за школьными теплицами! А это ведь Белов и Холмогоров, не самые, надо заметить, худшие ученики. Что ж у вас, Анна Сергеевна, отстающие тогда вытворяют? Ай-ай-ай! Космос, ты ведь каких в баскетбольной секции результатов достиг! Платон Геннадьевич лично его кандидатуру рекомендовал на областные соревнования, теперь-то, никаких соревнований тебе, разумеется, а ты, Саша? От тебя мы все такого и вовсе не ожидали! — Саша-то моего обалдуя больше выгораживает, вы уж его не ругайте. Ну, Космос, ну, приедем мы домой… — Юрий Ростиславович, — Катя ободряюще потрепала в конец пригорюнившегося Космоса по колену. — Репрессии — не наш метод. Я на минуточку отлучусь, прощения просим, без меня детей не пороть. Не расходиться! — Куда это вы, товарищ Белова? — Владилен Иванович раздражённо приподнялся, круглый живот растёкся по начищенной до блеска столешнице. — Пописать, — Катя невинно заморгала, не без удовольствия наблюдая, как раздутые щеки Говоруна медленно стекают на его подбородок, а потом весь он целиком — обратно в директорское кресло. — У вас тут, в школе, писать-то можно аль до базара бегаете? Анна Сергеевна громко ахнула, и Катя ей украдкой подмигнула. *** Девочка сидела на том же бордюре под размашистым душистым кустом, только сбитых лепестков вокруг неё стало гораздо больше, как будто она здесь гадала на сирени вместо ромашки «любит — не любит». Катя, торопливо шагавшая через непривычно спокойный без малышни школьный дворик, почему-то всё больше убеждалась, что и без цветочков на этот вопрос ответит. Девочка заметила её стремительное приближение и наскоро закрутила крышку белого, с васильками, термоса. Катя, пропустив благодарности, с мягкой решимостью сжала её худенькое плечо: — Ты Сашу Белова знаешь? Девочка затравленно дёрнулась. Катя легко удержала её на месте. — По глазам вижу — знаешь. По нему тут убивалась? Девочка минут сорок назад действительно заливалась настолько горькими рыданиями, что Катя на всех парах летевшая выручать Саньку, сперва притормозила-таки напротив неё: — Эй, краса-девица? Что за потоп, «классики» посмываешь. Девочка уставилась на Катю со смесью злости — вот ещё, всякие тёетеньки в её страдания лезут — и надежды, что именно эта тетёнька как Фея-крёстная взмахнёт волшебной палочкой и утолит все печали. Волшебную палочку Катя из отделения акушерства и гинекологии как-то не прихватила, только несколько бутербродов и термос с чаем. Его-то она и выудила из сумки. — Не реви, заполошная. На вот, лучше чайку бахни. Дают — бери, не кобенься. Пока девочка, изредка всхлипывая, допивала первую «крышечку», слёзы на пухлых её щеках успели подсохнуть. — И что ж приключилось такого? — Катя, умостившись кое-как на низком бордюре, нарочито смотрела мимо на резвящуюся в сочной молодой траве мелкотню — догонялки быстро перетекли в кучу малу и довольные визги оглушали. — Из-за меня одного мальчика побить собираются, — девочка зажмурилась и вздрогнула. Катя подлила ей ещё немного. Придётся бутербродами в сухомятку давиться, но согреться бедняжке нужнее. — То есть это он из-за меня кое-кого побил, а теперь — его… — Что ж у твоего мальчика месячный план по дракам? Один раз — побил, а второй — не сдюжит? — Так в тот раз они двое-надвое, всё честно, а теперь Мишка… — она осеклась и быстро, обжигаясь, принялась глотать чай. — Вон оно чего, — Катя помрачнела. — «Тёмную», что ли, устроить хотят? И какого ляда ты тут сопли жуёшь, дурища? Беги к мальчику — предупреди! Предупреждён — вооружён. Лицо девочки снова исказила плаксивая гримаса: — Я и предупредила, только не его, а директора, ну, понимаете, чтоб они классом на класс не пошли, всем ведь попадёт… я же… я же… как лучше хотела! — она шмыгнула носом и с неожиданной настойчивостью добавила: — Но я никаких имён не называла, это всё Ирка. Она со мной пошла, чтоб не так страшно было и, сволочь, вывалила всё Говоруну. Говорун это… — Директор ваш. Девочка удивлённо подняла белёсые брови, с растущим уже интересом изучая забавную рыжую тётеньку: — Да, директор. — Вот и я — к директору, — Катя, покряхтев больше, чтоб рассмешить девочку, встала. — Ой, да оставь ты этот термос, кому он сдался, допьёшь — здесь брось, обратно пойду — заберу. И прекращай Ярославну изображать. Честно мальчику своему всё расскажи. Честность — она всегда лучшее средство. Не дурак — простит. А дурак — так пусть бьют, авось научат. — Он не дурак, — тихо возразила девочка, и щёки её залил румянец алее, чем от горячего чая. — Он очень хороший. На том и разошлись. Ненадолго. — Чего притихла? Там её милёнка разве что в гос.изменщики не записали, а она тут нюни распустила. Хотела спасать — спасай. — Не пойду! — А не пойдёшь, так я тебя за космы живо оттащу, — Катя для пущего эффекта замахнулась, и девочка сжалась, втянула голову обыденным движением. Рука Катина дрогнула. И голос самую малость подсел. — Сама ведь сказала, — нерешительно напомнила она. — Нравится он тебе. Так и ты ему — тоже. Девочка с затаённой, недоверчивой радостью, прям как щенок битый, заглянула Кате в глаза: — Это он вам сказал? — Нет, ёлки-палки, сама придумала! Заняться мне больше нечем, как сказочки для всяких рёв-коров сочинять. Ты же из параллели, «а-шка», да? И это из-за Саниных разборок твои бучу подняли? — Нет там никаких «моих», — ощетинилась девочка. — Я в эту школу как в прошлом году перешла, так всё новенькая да новенькая. А недавно Мишка Якушев меня гулять начал звать и очень злился, что я не захотела. Он бы и отстал со временем, только… У меня папа ушёл. — Велика потеря. Попутного ветра в сраку такому папе! — …потому что у мамы новый мужчина завёлся. Женатый. Мишка про это узнал и как с цепи сорвался. Проходу не давал, говорил, что раз мамка такая, то и я… однажды, — она запнулась, затаила дыхание, лицо исказилось отвращением. — Однажды они меня в подъезде подкараулили, втроём, хорошо хоть тётя Маруся с Эриком погулять выходила. Эрик на них зарычал, они — кто куда. А может, забоялись, как бы тётя Маруся кого не признала, она старенькая, конечно, но они к Лёшке Соловьёву обычно всей ватагой забуряются, примелькались. — Вот же гниды! — в сердцах ругнулась Катя. — Да я бы их сама на лоскутки порвала, да такие, чтоб задницу подтереть не хватило! И что ж ты, никому не пожаловалась? — Кому? — девочка печально фыркнула. Кончик конопатого носа мило дёрнулся. — Разве что Ирке… Она мне на выходных и выболтала, что Саша Мишке шею намылил, она дружит там с одним из Якушевской шайки — Галаниным. — Хороша подружка. — Мишка ещё сильнее разошёлся, начал класс драконить, типа, «Б-ехи» берегов не чуют, проучить пора борзоту. А остальным разве много надо? Только повод дай, они ж и «В», и «Г» за людей не считают… — Эк твоя Ирка-дырка извернула всё. Ты почему её не осадила? — Да кто бы меня слушать стал? Ирка дочка физички, в КВН играет, а я — с «тройки» на «четвёрку» еле-еле. — Эйнштейн тоже на «тройки» учился, в курсе? А каким человеком вырос! Мнение своё отстаивать надо. Сейчас Говоруну заново расскажешь, без Ирок всяких, как на духу. — Про всё расскажу? — жалобно уточнила девочка, вцепилась в отпаренные кружавчики подола формы. — Про самое важное, — успокоила Катя и аккуратно отряхнула сзади её темно-коричневую юбку. — Мама дорогая, как устряпалась, а ещё советская девушка, да не вертись! Как звать-то тебя, чудо чудное? — Лена. Лена Елисеева. *** — То есть ты нам, Елисеева, пытаешься донести, что Якушев, отличник и активист, ни с того ни с сего начал тебя третировать? И ты ему повода ни разу не давала? Никак с ним не заигрывала, мальчик-то он видный, перспективный. Лена твёрдо выдержала его саркастичный взор, Катя мысленно ободряюще похлопала её по ладони, а на деле только переступила с ноги на ногу и подпёрла косяк другим плечом. После её ухода рядом с Космосом усадили Саньку. Оба вытянулись по ниточке, расправили плечи и в целом демонстрировали вид бравый, волевой — к пыткам готовы, врагу не сдаются. И держались ведь, не дрогнули до тех пор, пока в кабинет белой мышкой не скользнула Лена. Мальчишки тотчас насторожились, как будто волк из лесу на них крался, вместо худенькой, маленькой — на полголовы ниже Саньки, а уж Космосу, дай боже, на цыпочках до плеча — девочки. Лена нерешительно улыбнулась — просяще и вдохновенно Саньке и ярко, но быстро, как последний закатный лучик, — Космосу. Вояки дрогнули. Вспыхнул не залп орудий, а всего лишь мальчишечьи щёки в светлом, пока ещё мягком пушке. Юрий Ростиславович недоверчиво глянул на Лену и как-то вскользь — сконфуженно — на Космоса. — Будь моя воля, я бы этого Якушева век не видела. Владилен Иванович сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла. — И ты утверждаешь, — продолжал он с неспешным предвкушением. — Якобы твоя подруга Ира Кабанова осознанно оклеветала Белова и Холмогорова дабы, подчеркну, выгородить Якушева? Не слишком ли много вокруг тебя, Елисеева, страстей развелось? И тому ты дорогу перешла, и тому свет застила, а ты мне, голубушка, ответь, зачем нашей Ирочке клеветать? — Знамо зачем, — Катя тоже скрестила руки. Не хватало ещё вцепиться в жиденькие волосёнки над залысинами Говоруна, да хорошенько его мордой лоснящейся по столу проехаться. — Шкурный интерес, как его, Галанин. — Максим? — наигранно удивился Владилен Иванович. — И он тебя, Елисеева, донимает? Подумать только! Тебя послушать — весь класс сплошные мерзавцы да лгуны. Может, не в классе загвоздка? — Может. Я в декабре просила Анну Сергеевну меня в свой класс забрать, но ей ведь вы не разрешили, Владилен Иванович, сказали — перенабор. — Я? — слащаво-издевательский тон, избранный им для общения с Леной, никак не вязался с суровой хлёсткостью взгляда, брошенного на Анну Сергеевну: — Когда это я вам, товарищ Климова, запрещал внутренние переводы учеников производить? Никогда такого не было. Две большие разницы, как говорится, — переманивать обучающихся из коллектива коллеги и формировать дисциплину среди собственных… да, детей. Рыба ищет, где глубже, а вы, Климова, где проще? Что ж из вас за педагог вырастет? — Я не переманиваю, — Анна Сергеевна прерывисто вздохнула. — Лена помогала мне к новогоднему спектаклю костюмы шить, и мы сблизились. И я, — она прижала классный журнал к груди, словно защищаясь от пуль-упрёков, — не против её перевода. — Ещё б вы противились, — Владилен Иванович утёр губы — поздновато: брызги слюны щедро орошили бумаги перед ним. — Лариса Витальевна к каждому ребёнку в 6 «Б» персональный ключик подобрала, все наклонности выявила, да я ребяток, которых ты — ты, Елисеева, без году неделя в школе, бандитами выставляешь, лично грамотой за отличные успехи в учёбе и спорте награждал, замечательные ребята! — Да все они замечательные, — Катя оттолкнулась от двери, как малыш, впервые рискнувший прокатиться на велосипеде без поддержки взрослых. Толчок — сосущая пустота в животе — ещё немного, кажется, и проглотит изнутри прямо засосёт до косточек. Шаг вперёд и оглушительное счастье освобождения. — Пока девчонок в подъездах не зажимают! Анна Сергеевна и Лена вскрикнули почти на одной громкости, разве что Лена с негодованием, Анна Сергеевна — с ужасом. — Что-то я совсем запутался, — сказал Юрий Ростиславович устало. — Мне очень жаль, что Лену кто-то в классе травит, и если… информация про подъезды хотя бы на треть соответствует действительности, надо немедленно принять самые строгие меры. Только, простите, мой сын к этому какое отношение имеет? — Кто? Санька пальцами до треска впился в подлокотники стула, взгляд — в упор на Лену — краска смущения медленно стекала с её лица, чередуясь с полосами нездоровой сероватой бледности. — Саш, — чуть слышно вымолвила она. Лучше б закричал, кулаком по столу хряпнул, представляя, как вдарит так же любому её обидчику. Санька — нет, заострился весь, прокатил одним мощным рыком от горла к синюшным поджатым губам: «Кто?» Космос, обхватил его руку обеими своими, потянул вниз, что-то быстро нашептывая уголком рта. — Белов, ну-ка сядь сейчас же, вот, вот, товарищ Белова, — Владилен Иванович торжествующе раскинул руки. — Он же у вас неуправляемый, проблемный! Вы бы, Юрий Ростиславович, присмотрелись к окружению Космоса, пока не упустили парня. — Якушев, Галанин и ещё один, не из нашей школы, в моём доме живет, — Лена приблизилась к Саньке, встала по правую руку, строптиво вздёрнула подбородок. — Лёха Соловьёв, — Космос дёрнул плечом, стряхнув руку Юрия Ростиславовича, поднялся рывком — стул проехался по начищенному полу. Анна Сергеевна перехватила его у двери. — Мы с ним в драматический кружок пару лет вместе ходили, пока… Пока я не переехал к отцу. Я Лёху случайно в парке встретил, то сё, разговорились. Он и брякнул, что у него по соседству давалк… ну это… — он смущённо прикусил губу. — Доступная девушка появилась. Это я потом узнал, что он про Лену. И про то, что к ней Якушев клеится. Рассказал Саньке… Но про то, что они в подъезде… я не знал, честно. — Честное пионерское ещё скажи! Хороши, голубчики, — Владилен Иванович больше и не пытался скрыть презрения. — Один доступных девушек по знакомым выискивает, второй — кулаками без разбору чешет! Ты что ж это, Елисеева, мало того, что через пень-колоду учишься, так ещё и хвостом махать в моей школе удумала? Да я тебя выгоню, завтра, завтра же с матерью сюда, ко мне! — Завтра с матерью она в милицию пойдёт, — Катя ухватила рванувшего к директорскому столу Саньку. — Охолони, герой. Анна Сергеевна, уведите девочку. Анна Сергеевна охотно приобняла обмершую Лену. Та не плакала, зато лучистые серые глаза потухли и залились вместо слёз такой беспросветной тоской, что щемило сердце. — Товарищ Белова, — алые гневные пятна кляксами скакнули с лысины Владилена Ивановича на шею, под тугой воротник. — Вы кем себя возомнили? Климова, а ну-ка стой! — Мне мерзко вас слушать, Владилен Иванович, — Анна Сергеевна гадливо поёжилась. — И ты, Лена, его не слушай. Юрий Ростиславович наконец тоже поднялся, выступил вперёд, ненавязчиво потеснив взведённых до предела Катю и Сашу. — Ну вот что, — говорил он тихо и рассудительно. — Никто Лену отчислять не будет, и маму в школу вызывать ни к чему. У меня нет оснований не доверять своему сыну, у Катерины Николаевны, думаю, ещё меньше поводов винить Сашку. В обращении в милицию смысла не вижу — слова к делу не пришьёшь, только нервы потеряешь. Я бы рекомендовал маме Лены с такой деликатной, товарищ Говорухин, проблемой в управление народного образования обратиться. И я порекомендую, не сомневайтесь. — Ой, Юрий Ростиславович, пуганые мы, пуганые, — Владилен Иванович дёрнул-таки верхнюю пуговицу рубашки, с присвистом вдохнул. — Как бы от ваших жалоб самим не заплохело, у меня-то свидетели подстрекательств имеются, куда ваши сыночки сунутся потом с такими-то заметочками в личном деле? — Какой драки, Владилен Иванович? — Юрий Ростиславович улыбнулся, не меняя холодного выражения в прищуренных глазах. — Не было никакой драки. Вы её оперативно предотвратили. На опережение работаете. Сверх плана. *** Шаги гулко разлетались по опустевшему школьному коридору. Космос и Санька, радостные, взбудораженные, как воробьи, выпорхнули из мутной лужи директорского кабинета, встряхнулись и на перегонки мчались впереди. Катя невольно убыстрялась, и не потому что на работу безбожно опаздывала — такие мелочи её переполненное ребячливым восторгом сердце не трогали совершенно — хотелось обогнать мальчишек, затянуть матерную частушку или вернуться в кабинет Владилена Ивановича, да плюнуть на плешь ему, да и послать бы к лешему. — Видел его рожу? Говорун, а сказать-то нечего! — Санька на ходу легонько пнул Космоса, и тот с дурашливым гневом обхватил его за шею, кулаком прошёлся по макушке. — Дурак что ли, больно же! — Больно ты Якушеву сделал. — Я с ними ещё не закончил, — хмуро пробурчал Санька, кое-как выпутываясь из длинных рук друга. — Разошёлся, — Катя нахмурилась, погрозила пальцем. — Вы мне бросайте это, слышишь, Саня, иначе всё мамке расскажу, огребёшь ремнём-то! — Правильно, а то чуть что — сразу драться, — Космос улыбнулся шкодливо. — Тёть Кать, а ты что, и правда могла бы с нами псам этим навалять? — Да чтоб я сдохла! — заверила Катя, и мальчишки рассмеялись, а потом опять завозились, иногда возмущённо и смешно порыкивая друг на друга. Вдруг Космос резко выпрямился и помрачнел. — Ладно, мне пора, до вечера, Сань, тёть Кать, до свидания. Он подобрал с пола оброненный в схватке ранец, ссутулился и торопливо пошёл к выходу. Плечи его нервно подрагивали и после первого оклика отца, и после второго, но он так и не обернулся. Юрий Ростиславович, поравнявшись с Катей, тяжело вздохнул. — Спасибо, Катерина Николаевна. — Не за чем. Видите, какие герои наши, — она иронично изогнула бровь. — Оболтусы. — Теперь вижу… — он тоже как-то ссутулился, провожая сына потерянным взглядом. — Мы на машине, вас подбросить? — Сань, помчишь с ветерком? Санька мотнул головой, невежливо игнорируя взрослых, прилип к подоконнику, настойчиво высматривая кого-то в школьном дворике. Кого-то… Катя понимающе хмыкнула. — Нет, Юрий Ростиславович, мы своим ходом. Он кивнул, несколько огорчённый, словно только теперь осознал, что в машине окажется наедине с Космосом, попрощался, вручая Кате свою визитку. Деловой… Лена ютилась на колесе клумбы. Ветер игриво трепал её светлые тонкие косы, белую оторочку подола на остреньких коленях, путался в тяжёлых набухших пионах за напряжённой девичьей спиной. — Эй, — Катя легко подтолкнула застывшего Саньку. — Чего телишься? Тебя ведь ждёт. Санька глянул с вызовом, пряча на дне голубых глаз робость и смятенную очарованность: — Так уж — меня? — Или Космоса, — Катя потупила лукавый взор и придержала ожидаемо подорвавшегося с места племянника. — Тпру, Ромео, мелочь возьми, пломбира купишь. Саня, маме позвони! И чтоб домой не позже восьми! — Тётка, ты лучше всех! …Молния трещала под пальцами, не двигаясь ни вперёд, ни назад. Заела намертво и Катя в сердцах тряхнула сумкой: — Ой, Гога, гад, заскочишь ты ко мне по-соседски борщеца навернуть, ух я тебя, падлу, наверну! Добавила она и ещё пару ласковых, не сдерживая порыва широкой русской души, Санька всё равно не слышал — нёсся на всех парусах навстречу неминуемо наступавшему лету и неминуемой первой любви.