Забота в платиновом контракте

Прошло несколько недель с тех пор, как я согласилась жить в их доме. Не могла не заметить изменений, которые прослеживались в общении со мной. С Мариной всё было по-прежнему – параноидальная опека и плохо скрываемая неприязнь. Ничего нового или интересного. Но с Вадимом Юрьевичем ситуация обстояла иначе. Он стал менее безразличным и отстранённым. Не скрывал лёгкой улыбки, когда встречались на завтраках. Его дура-жена была слишком глупа и слепа, чтобы обратить внимание на изменения. Оно и к лучшему. Потому что внутри через короткое время действовало чувство собственности к улыбке. Этой личной и такой необходимой улыбке. Когда он первый раз улыбнулся — было утро прошлого четверга — я даже не сразу поняла, что это не галлюцинации. Замминистр улыбается? Мне? Желает при том доброго утра и спрашивает, вкусный ли завтрак? По правде говоря, бывало и лучше, но я совру. Потому что его приподнятые уголки губ сделают лучше любую стряпню. От удивления не смогла сдержать ответной улыбки. И чувствую, как сердце застучало громче прежнего. Саш, успокойся. Он не сделал тебе комплимент, не поцеловал твою шею, не развёлся с женой – причин для такой реакции нет. Уверена? Ты видела его рот? Всегда строго сжатый, с тонкими губами, как будто хозяин заведомо выше тебя по статусу. И видела сейчас? С расслабленным подбородком и скулами, по-доброму изогнутыми губами. Это же совсем другой человек. Не тот, что предлагал больше денег за переезд. И не тот, что одним взглядом мог растворить в пыль. Обратила внимание, что не отвожу взгляд от мужчины, и с опаской посмотрела на Люду, которая мыла посуду. Она не должна заметить. Никто не должен. А как, мать твою, не заметить, когда ты пялишься на него, как на музейный экспонат? Не знаю. Стать слепым, например?! — Вадим Юрьевич, меня до вечера не будет дома. В ту же секунду меня передёрнуло. "Дома" Хах, прошло не так много времени, а ты уже зовёшь это место домом. Интересно, что — вернее, кто — стал тому причиной? — Снова нужно помочь матери? Задаёт вопрос без стороннего умысла, но мы оба знаем его контекст. Потому что Вадим Юрьевич в курсе многих вещей. Возможно, слишком многих. Осознание этого сближает и пугает. — Или, может, съездить к врачу? Ты хорошо себя чувствуешь? Слегка хмурит брови и понятия не имеет, какое у него прекрасное выражение лица. На самом деле, Виталя и правда можно было считать врачом. Правда, не в традиционном понимании: он отлично справлялся с моими душевными ранами. Находясь рядом с ним, я успешно забывала про дерьмо, которое случалось в жизни. Снова улыбнувшись, ответила: — Всё отлично, поводов для беспокойства нет. — Рад слышать. Но я отправлю водителя с тобой, чтоб не утомлять дорогой. — Поступайте, как считаете нужным, Вадим Юрьевич. Через полчаса уже ехала в машине, старательно представляя подле себя заботливого заказчика. *** Совсем скоро я занимала любимый стул на небольшой, хорошо знакомой кухне. – Кушать будешь? – Он ещё спрашивает. Конечно, Виталь, сейчас съем все твои запасы — мне ж за двоих есть надо. — Ты знаешь, мне ничего не жалко для голодающей мамочки. Несильно сжимает мои плечи и укладывает подбородок на макушку. От такой близости на секунду становится приятно, но появляется желание убраться от некогда согревающих прикосновений. Не знаю почему. Просто убрать эти руки. И, возможно, на их месте почувствовать другие. Мягкие, но сильные, наделённые властью. Такие необходимые. На столе появляется пара тарелок с жареной-тушеной картошкой и миска овощного салата. Вкусного такого, с майонезом и юшкой, в которую так здорово макать хлеб. Я улыбаюсь. Уже третий раз за день? Бью собственные рекорды. Конечно, Виталя в своём репертуаре, не может помолчать хотя бы пять минут. В последнее время я стала более разговорчивой, так что не злюсь на него как обычно. — Давай рассказывай, как прошли последние недели. Совсем забыла про своего бедного Виталика. Он скорчил грустную рожицу. Думал, меня это затронет. Как будто когда-то трогало. Но сегодня всё по-другому. Меня правда умилило его выражение лица, почти что пробудило сожаление. Почти. – Забудешь про тебя, как же. Протыкаю картошку и с нескрываемым удовольствием отправляю в рот. Она такая вкусная, что хочется мычать. Ловлю себя на мысли, что одиночество пошло на пользу приятелю — вынудило научиться хорошо готовить. – Что рассказывать? Всё отлично, как и должно быть. Кормят травой всякой — только Люда спасает ситуацию, кормит нормальной едой — Марина-идиотка сводит с ума своей помешанностью на ребенке. Живу нескучно, если ты об этом. Радует, что Аня с мамой проблем не доставляют — и на том спасибо. — А что там с твоим работадателем? Хмурю брови. Вилка с картофелем замирает в воздухе. — Ты про Вадима Юрьевича? — Я не знаю, как его зовут. Ну, тот, кто оплачивает твоё положение. — Это Вадим Юрьевич. — Хорошо, что не надо запоминать много имён. Так что с ним? Он сильно презирает тебя за деньги, которые вкладывает? — Нет. Смысл презирать ту, что вынашивает твоего ребенка? — И то правда. Я посмотрела на дурачка и рассмеялась. Вилка с очередной порцией картошки так и осталась в тарелке. *** Вернулась под утро. Конечно, предупредила и Вадима Юрьевича, и Марину. Которая, впрочем, метала искры едва ли не с рассвета. — Я тут кое-что узнала про Сашу: она нам врёт. Аня ей не сестра, и вся история с квартирой, с мамой — тоже враньё. Спускалась по ступенькам, как пьяный ребёнок. Путалась в собственных ногах, редко спотыкалась. Создавалось впечатление, что она либо пьяна – что уже вполне закономерно — либо слишком несерьёзно относилась к тому, что говорила. Вадим Юрьевич сделал глубокий вдох. — А ты зачем в её жизни копаешься? Что это тебе даст? — Ты меня вообще сейчас слышал? Аня – не её сестра, она её дочь. Раздраженный взгляд в сторону жены был брошен незамедлительно. И почему её всё так нервирует? – Она живёт у нас, как ты и хотела. Остальное зачем? Думал, что Марине станет спокойнее, если Саша будет поблизости. Оказалось наоборот. — Ну может быть потому, что она вынашивает нашего ребёнка, и явно что-то недоговаривает? Я не понимаю, почему только мне одной это кажется ненормальным?! Сделал несколько размашистых шагов в сторону супруги. Кажется, та совсем позабыла, к кому обращалась. — У неё своя жизнь, — взял за руку, несильно сжав запястье. – Мы покупаем только услугу — не человека. Она вынашивает нашего ребёнка, а ты должна только быть уверена, что с ним всё хорошо. Поцеловал в щёку на прощанье. Сдержал внутренний позыв сплюнуть на пол — такой ядовитой, чужой казалась кожа супруги. А затем услышал, как входная дверь открылась, и в дом вошла Саша. Расспрашивать сейчас про вчерашний визит было бы неуместно – не в её присутствии. Рядом послышалось негромкое: — Доброе утро. Я не сразу понял, что это сказала Саша, пока не повернулся в её сторону, заметив светлое и приветливое лицо. — Доброе, – прозвучало холоднее обычного. Ничего не мог с собой поделать. Марина выбила из колеи с самого утра, и я знал, что нельзя срываться на девушке – она того не заслужила – однако, иного быть не могло. *** Не прошло и полдня, как Марина снова решила разъесть мой мозг своей желчью. – Почему мне не сказал? Зачем ты ей вообще паспорт отдал? Устраивала истерику по телефону из-за Евы, которую я отсылал заграницу. Ещё не хватало перед женой отчитываться за свои действия... – Что за тон? Это моя дочь, и я решаю, что мне с ней делать. — Во всём, что касается семьи, мы принимаем решения вместе. Правда, ты стал забывать об этом в последнее время. Верно. Равно как и ты забыла, кто содержит тебя в достатке, и как при таком раскладе тебе следует себя вести. Для начала благодарно. Как тебе такое слово? Не знаешь? Я не удивлён. — Вместе мы принимаем решения по нам с тобой, по нашему сыну, когда он родится. А Ева — моя дочь. – Ах, так теперь значит, да? — Всегда так было. Если есть что-либо, что касалось меня или моей семьи, для тебя оно было закрыто. Ты хотела от неё избавиться, и вот её не будет рядом. В чём проблема? Устало опустил голову, потому что в мыслях сам собой напрашивался вывод. — Признай: ты её ненавидишь. — Это она меня ненавидит! Иначе просто быть не могло. – Я для неё пыталась всё сделать. Хотела стать ей матерью – ради тебя, между прочим. – Ценю. Но я принял решение и говорить об этом не вижу смысла. Почему нельзя решить всё без проблем? Почему я должен чувствовать этот привкус горечи во рту? Горечи от отвращения к человеку, который был на другом конце провода. – Сосредоточься на своём ребенке. Стань для него матерью — и всё будет хорошо. — Да-а-а, так ты меня ещё не посылал... Тебе вообще насрать на моё мнение, да? Мы всегда принимали решения вместе. Не надо мне сейчас говорить про то, кто чья дочь. Суррогатку ещё эту в больницу сам отправляешь. Не слышишь, когда я говорю, что с ней явно что-то не так. — Я слышу. Пытаюсь тебе помочь, разгрузить. – Короче, если тебе ещё важно моё мнение, я против того, чтобы Ева жила в нашем доме. Её место в психушке рядом с её матерью. — А вот об этом ты вообще не имеешь права говорить — не в таком тоне. Она улетит. Вопрос закрыт. Обрываю звонок и решаю подняться в комнату, где не давят своей отравляющей сущностью. К той, которая всё чаще улыбается, когда видит меня.