***
Мороз крепчал, а вместе с ним крепчала и Николь, спустя месяц, проведённый в стенах монастыря. Им несказанно повезло—не стали расспрашивать о цели, о происхождении, лишь попросили помогать с некоторыми церковными делами. Куро даже показалось, что те раны словно разрушили неосязаемый никин барьер в виде недоверия, потому что она стала говорить. Много, часто, почти бессвязно, она каждый вечер приходила к нему и шумела одним своим присутствием. Правда говорила она не о себе, лишь изредка роняя крупицы своего прошлого. И от того приходилось вглядываться, но это тоже было не легко. Она почти всегда покрыта рубашкой и тонкой кольчугой (Куро однажды отдолжил последнюю из интереса и удивился лёгкости металла, из которого она была сделана), руки от предплечья обёрнуты в кожу до фаланг пальцев и крепко обхвачены ремнями. Талия, если и была хоть немного заметна, всегда была спрятана под широким поясом с ворохом карманов, чехлов, цепочек, ножен. Николь больше всего была похожа на путешественника, готового в любой момент сорваться в путь. Когда она немного поправилась—Куро попросили сопровождать её в конных прогулках и следить за тренировками, которых Ника добилась с трудом. Под её сапогами рыпел мартовский снег почти в такт стуку деревянного меча—настоящий поднимать было всё ещё опасно. Она не дерётся—танцует, и так обворожительно, что он поневоле засматривается на эти бесконечные пируэты и реверансы в сторону соломенного чучела. В комнату, теперь уже общую—в целых экономии пространства—она заваливается громко, нарочно неуклюже, кидает меч на стопку одежды, с грохотом прыгает-падает на кровать, стараясь сконтролировать нервное дыхание. —Ты в поряд- Не получается. —Я не понимаю, почему мне нельзя драться с кем-нибудь кроме этого клятого чучела!—в такт последнему слову она кидает в угол комнаты свой сапог—Я же так никогда не восстановлюсь!—долетает второй и она, вдоволь прокричавшись, прожигает взглядом Куромаку, который невозмутимо чинил дужки очков. —Это дело здоровья—он бросает короткий взгляд в ответ—у тебя глубокие раны и они ещё не до конца зажили. В дуэли ты можешь неаккуратно упасть и всё придётся снова зашивать, или напорешься на что-то. И даже не дум- Его снова перебивают. —В моём детстве это никого не волновало. —Ника, нет. Я отказываюсь. —Ещё не услышал предложения и уже отвергаешь? —Три с четвертью месяца знания тебя достаточно, что бы представить твою просьбу. Я не буду сражаться с тобой. —Ты не тренировался со дня как мы сюда приехали. —Небыло необходимости. Здесь безопасно, неужели ты не понимаешь этого? Она обиженно встаёт и, забирая обувь и деревянный меч, направляется к выходу. —Когда весь мир против тебя, понятие безопасности очень размыто. Хотя тебе это, наверное, незнакомо. —Ошибаешься.—он всё же снимает с изголовья кровати свой плащ и выбегает за ней вслед—С одним условием: я буду поддаваться. Николь хихикает и бежит только быстрее. Дразнит. Его бросает в дрожь от мартвоской промёрзлости в воздухе и земле (браслет как на зло остался в комнате), хотя костёр рядом с поляной немного смягчал ситуацию. —Возьми—она протягивает меч—Я, в свою очередь, не буду спешить. Он вступает в бой неторопливо и спокойно, просчитывая каждый шаг (никино обещание это позволяло), но не атакуя—только защищаясь. Куро ходит по снегу твёрдо и уверенно, присекая чужие намерения на полпути и словно специально позволяя себе нарочито напыщенно заводить руки за спину, шагать с выверенным темпом и всё делать так чётко-ровно, словно по метроному. А Ника другая. Она прыгает, перескакивает с места на место, резко и грациозно, не просчитывает—атакует как только появляется возможность и нахально приближается с каждым следующим ударом, стараясь вкусить каждую секунду спонтанной битвы. В её глазах—отблеск пламени и жажда риска, они горели ярче с каждой случайной переглядкой, говорящей больше любых исповедей. Это не драка—это диалог, очень странный, бессловный и от того понятный только тем, кто говорит, это переговоры в качестве попытки узнать своего союзника ближе, понять, прочитать по деталям, шагам и движениям рук. Николь нарочно открытая—и Куромаку ведётся на соблазн узнать о ней больше, теряет бдительность, падает сгруппировавшись на спину и бросая в сторону оружие. На секунды продолжается бой—взглядами, сорванным дыханием и самодовольной её улыбкой. —Так неинтересно. Ты засмотрелся. —Я обещал поддаваться. Она кидает свой меч тоже куда-то в сторону и ложится рядом. —Но спасибо. Встряска никогда не помешает—она коротко бросает взгляд в его сторону—повторим, когда мне можно будет взять нормальный меч? С деревянными скучно. —Я не против. Только уже без поддаток. Куро смотрит задумчиво в небо с серой дымкой облаков. Думает. Замечает. —Там первые птицы летят. Нам тоже скоро нужно будет. И он в ожидании ответа ищет её руку среди травы и грязного снега. Находит и обхватывает своей, убеждая себя что это просто попытка согреться и никак не просьба "будь рядом". —По снегу плохо идти. Растает–и тогда в путь. А от руки действительно тепло, горячо даже, раскалённо почти до ожёга, но он держит—от холода больнее. Николь замечает, привстаёт аккуратно и тянет за собой. Обнимает. —холодно? —Уже нет. Спасибо. И на секунды всё затихает.***
Николь заливается игрывым смехом когда лезвие клинка почти упирается в шею. У неё определённо нет шансов в честной дуэли. —Ты красивый—она улыбается с неким ехидством—особенно сейчас. —Я не повторяю своих ошибок дважды.—он ухмыляется в ответ, ещё больше сужая расстояние между клинком и чужой шеей. —Ты так уверен? Она хмыкает и в одно движение отталкивает Куромаку от себя. Пользуется растерянностью—теперь он сам оказывается прижат к дереву. Солнце освещает лица рыжими отблесками. Почти как её глаза. И он смотрит метаясь между счётом веснушек на чужой щеке и розовато-оранжевой рассветной дымкой, давая себе отчёт—у него ни единого шанса. Разумным будет сдаться. —Уже нет. Ты, право, тоже красивая. —Врёшь как дышишь. Она резко откидывает меч в сторону и отбирает оружие Куромаку, бросая его где-то рядом. —И даже не думай говорить, что поддавался. —Я и не думал—он нервно ровняет дыхание—Ты забираешь слишком много внимания. —Сочту за комплимент. Николь окончательно отпускает Куро и, мягко подбирая его за руку, тащит с собой в монастырь. —После завтрака нужно будет уходить. Ты знаешь это лучше меня. Куро коротко кивает в ответ—но не смотрит и даже чуть отстаёт, срывая белые первоцветы, прорезавшиеся сквозь толщу прошлогодней травы. Они хрупкие совсем—если сравнивать с цветами вроде роз и и́рисов, но намного сильнее в своих попытках пробиться через рыхлую, но промёрзлую землю. На них лежит бремя первооткрывателей, и Куромаку часто думал об этом странном замечании деревенского травника. Он тоже в какой-то степени был нерешительным первоцветом.