Достать рассвет, вернуться к жизни

В больничной палате царит закатный сумрак. На единственной кровати располагается пациент, а рядом сидит, немного склонившись, женщина, держа его за руку. Тишину комнаты ничто не прерывает, хоть экран жизненоважных показателей и светится зеленой прыгающей линией — звук отключен, острого состояния нет и не предвидится. Ярко оранжевое небо было первым, что он увидел открыв глаза. Пара небольших облаков фиолетовыми росчерками плыли по нему, поддаваясь ветру. Ничего особенного в любой другой день для любого увидевшего, в это время года много таких закатов. Но не сегодня и не для него. Глазам непривычно смотреть на что-то столь яркое, и ему приходится немного прищурить их, несмотря на то, что прямые солнечные лучи даже не попадают в палату, а солнце скрывается где-то за краем окна. И все же он не может отвести взгляд от этой простой картины. Он не видел небо так давно. Чувства безопасности и покоя впервые за долгое время полностью наполняют его душу, не позволяя ни единой мысли отвлечь. Вокруг его предплечья сжимается ладонь, он вздрагивает от неожиданности и переводит взгляд на того, кто сидит рядом с ним. — Кацуки, — звучит дрогнувшим голосом. Кацуки смотрит в глаза матери, и видит, что они наполнены слезами, готовыми вот-вот пролиться. Она снова плачет из-за него. — Мам. Словно только этого и ожидая, женщина склоняется ближе к нему и заключает в объятья. Кацуки слышит всхлип над своим плечом, и стараясь успокоить, проводит ладонью по ее спине, шепотом добавляя: — Я жив. Кажется, всхлипов стало только больше от его действий. Глаза Кацуки тоже блестят влагой, объятья крепкие, теплые и родные. Он вернулся. Он жив. Все закончилось. Когда Мицуки нехотя отстраняется, то проводит рукой по волосам сына и целует в лоб, как перед сном, когда он был совсем еще маленький. Она промокает слезы на лице платком, и сжимает его ладонь в своей. — Врач просил позвать его, когда ты очнешься. Я скоро вернусь. — Объясняет она, и выходит. Кацуки не провожает ее взглядом до выхода из палаты, а снова смотрит в окно. Медленно темнеет. Спустя минуту дверь открывается, но никто не входит. Кацуки отворачивается от неба, чтобы увидеть, что же все таки происходит. В дверях стоит немного подрагивающий Изуку, уже плачущий, смотрящий на него. Едва их взгляды встречаются, он сразу произносит: — Прости. Он не двигается с места, продолжая стоять там же, где стоял. — Прости меня. — Произносит он громче. — Какого черта, Деку? Кацуки не понимает, за что тот извиняется. За обваленную на него стену здания? Разве он не сам сказал ему это сделать? Задрот всегда имел привычку брать вину за абсолютно все на себя, но Кацуки совершенно не хочется заниматься вправлением его мозгов, тем более когда все закончилось более чем удачно. Голова, конечно, в бинтах немного, да и гипс на ноге, но ничего серьезного, насколько можно судить по самочувствию. Наконец, Изуку приближается к нему ближе, но опускает свой взгляд и голову, признавая великую вину одним своим видом. Когда он достигает своей цели, падает на колени, хватаясь за его руку. — Прости меня, пожалуйста, прости. Он заходится в рыданиях. Кацуки теряет дар речи от происходящего, даже в голове становится пусто. Сказать привычное «отвали», вырвать руку и отвернуться, словно его это все не касается, не получалось. На место мыслям, что разбежались пришли другие, принося понимание — Деку говорит о той ночи, когда его утянули в портал. И это ничего не меняло. Ведь что в тот раз, что в этот, он не был виноват ни в чем. — Идиот! — звучит мягче, чем Кацуки хочет, но по-настоящему кричать со злостью нет ни сил, ни самой злости. — Нам обоим повезло, что ты тогда засунул свою геройскую натуру себе в задницу и впервые сделал все так, как тебе сказали! Изуку привычно с качановского переводит на человеческий утерянное между строк — ты не виноват. В груди уже привычная тяжесть заменяется жужжащей встревоженностью с надеждой, неужели он не винил его? Деку поднимает голову и встречается взглядом с Кацуки. — Оба бы подохли, — спокойно говорит он. Изуку понимает, что Качан действительно думал о нем в тот момент. Слезы еще сильнее подступают к глазам, и он кидается его обнимать, цепляясь, как утопающий за спасательный круг, со всеми силами. Кацуки отстраненно задумывается, есть ли что-то в его крови, раз уж он дважды меньше чем за час позволил себя обнять, так еще и не сильно против происходящего.