Dead / Мертвая

Каблуки все цокали по асфальту. Туфли на высоких каблуках были нашей неотъемлемой частью. Так же, как короткие юбки и узкие джинсы. Так же, как яркий раскрас на лице – дешевой косметикой, портящей и без того проблемную кожу. Чуть дальше от меня, около ветвистого дерева испуганной стайкой собрались малолетки: школьницы, с утра отматывающие срок в школе – двенадцать безвозвратно утраченных лет, а вечером собирающиеся здесь. Они стоят на своих тоненьких ножках, пошатываясь на каблуках. Их всего несколько человек, на вечерние прогулки здесь решаются единицы, только те, у кого уже нет выбора. Которым уже нечего терять. Вообще – то, мне было нечего здесь делать – но это я поняла лишь сейчас, после того, как все закончилось. Я была небезнадежна, несмотря ни на что. Я была не так плоха, как многие в моем возрасте, словно высшие силы пытались оградить меня от невзгод. Но все же я была плоха, как ни крути. Попасть сюда – это как поставить приговор самой себе. Все равно, что сказать: «Я - конченый человек!» на весь город. Случайные прохожие, свидетели нашего падения, отводят взгляды, ускоряют шаг. Будто, посмотрев на нас, они уподобятся нам. Хотя, случайных прохожих здесь очень мало. Никто не попадает на Курфюрстенштрассе просто так. Мы, заблудшие, приходим сюда по собственной воле, но без всякого желания. Желающие полакомиться нами – извращенцы, неудачники, садисты и мазохисты, и прочие моральные уроды – знают, где нас искать. У нас всегда одно место встреч. Проезжающие на своих авто фраеры разглядывают нас, не скрывая своего жадного взгляда. От таких «смотрин» становится отчаянно мерзко и противно, и, попадая в душ, я всегда натираю тело мочалкой до красноты, словно стараясь содрать кожу, на которую все пялятся. Как чувствует себя проститутка, продающая свое тело? Она уже ничего не чувствует. Она уже мертва. - Детка, сколько? – обычный вопрос, обычное обращение. Кажется, мы все начали так общаться, обращаться друг к другу. Если я слышу где – нибудь на улице обращение «Детка», то автоматически приписываю говорящего в наши ряды. Я и сама так частенько грешу. На рынке могу сказать продавщице, женщине за пятьдесят, взвешивающей дешевые кислые яблоки: «Детка, сколько?». Из –за этого возникает море проблем, в добавок к тем, что уже прописались в моей жизни. Проблемы вроде: как заработать, да побыстрее, где найти дозу подешевле, да получше, где вмазаться побезопаснее – мои обычные спутники. Куда же без них? В мои двадцать один нужно быть куда осторожнее, ведь я совершеннолетняя, а значит, могу отвечать перед законом по всей строгости. Только, боюсь, мне придется отвечать по всей строгости на Страшном Суде скорее, чем перед нашим государственным судом. Малолетки, оказавшиеся здесь впервые, жмутся, не зная, куда деваться от стыда, когда к ним подкатывают фраера – любители девочек помоложе. «Педор*сты», - называла их Карин. Тем не менее, самым молоденьким и свеженьким платили больше всех – эти самые педер*сты были щедры. Нам же, девочкам постарше, везло меньше. Но и мы были умнее: знали большинство фраеров в лицо, знали, к кому лучше не садиться, а с кем можно потусоваться подольше – в общем, обладали по – настоящему бесценной информацией, заработанной потом и кровью. Моя жизнь была совершенно простой, ничем не выделяющейся. Если вы меня спросите: «Как же ты оказалась здесь?», я отвечу – «Просто так получилось». Получилось, и все. Мои родители, я думаю, догадываются, где я провожу вечера, хоть и не видели меня уже пару недель – время для меня вещество размытое, частенько стертое под влиянием белого порошка. Я ушла из дома, потому что там мне уже не было места. Мама, уже год знающая о моей зависимости, не смотрела мне в глаза. Сначала, конечно, были слезы, крики и попытки уберечь меня от себя самой – клиники, из которых я сбегала, врачи – шарлатаны, экстрасенсы – целители….Конечно же, мне никто не помог; себе помочь могла только я сама – если бы захотела. По – настоящему захотела. После отхода я почти всегда обессиленно рыдала, была слабыми кулаками об стены грязных уборных, где я ширялась, и каждый раз клялась, что я прекращаю, что вернусь домой, пойду учиться, найду молодого человека – умного и красивого, того, кто будет рядом со мной всегда. Но, к сожалению, всегда побеждал героин – и мои мечты так и оставались мечтами, уничтоженными порошком. Карин говорила, что я – небезнадежный случай. Она – то всегда верила, что я выберусь, начну новую жизнь. Она верила в это с таким злым отчаянием, что заражала меня своей верой, и я думала, разогревая ложку для очередной дозы: «Да, конечно, она права, и это последний раз, больше я никогда, никогда….». Карин тряслась, покрывалась холодным потом, оседала на заплеванный пол, но находила силы произносить: «Обещай мне, что завтра мы бросаем». Я мычала что – то вроде угу, и тогда, в моменты прихода, мне казалось это таким реальным. Я так четко представляла себе, как мы с Карин объявляем друзьям, что бросили, как мы с ней поступаем учиться, идем по жизни рука об руку и лишь иногда вспоминаем нашу общую самую большую ошибку в жизни, что иногда забывала, что в реальности это было сделать почти нереально. - Детка, есть время? – у нас есть время, пока не начнется ломка, до этого мы совершенно свободны. Сегодня на автопанели со мной абсолютно незнакомые мне девушки. Не новички, это заметно невооруженным глазом. Значит, раньше работали в других местах, да их погнали полицаи. Ну вот, все равно все оказываются здесь…. Сегодня я не сяду ни к одному фраеру, потому что жду совершенно особенного человека. Этот человек исчезал из моей жизни, чтобы появится в ней на день – два вот уже на протяжении нескольких лет. У него нет моего номера, у меня – его. Но, тем не менее, я уверена, что он меня найдет. Я чувствую это, я в это верю – ведь он всегда меня находит. А еще я чувствую, что у меня чуть меньше двух часов до того, как начнет ломать, а значит, мне следует поторопиться. Я полностью истощена, физически и морально. Мне нужна, чертовски нужна доза. И я ее достану, даже если мне придется ограбить старушку или прижать в уборной малолетку со спасительным порошком. Оглядываясь на моих подружек по – несчастью, я легко улыбаюсь, потому что понимаю, что все мы, стоящие здесь рядом друг с другом, рано или поздно окажемся на кладбище – так же рядом друг с другом. Может, Курфюрстенштрассе уже можно назвать кладбищем. Кладбищем людских душ. Почему – то эта мысль приносит облегчение. К полуночи нас остается все меньше и меньше. Помладше да посвежее уже давно разобрали, осталась я да пара девчонок совсем непотребного вида. Сегодня я выгляжу гораздо лучше. Обычно бывало так: мои когда – то прекрасные светлые блестящие волосы висели безжизненными патлами, немытыми уже черт знает сколько времени – я давненько не оказывалась у кого – нибудь в квартире, чтобы принять душ. Или просто не обращала на гигиену внимания. Одежду носила, какую придется, кто что из подружек даст, кому что окажется не жалко. Сегодня мои волосы были тщательно вымыты и причесаны, пахли цитрусовым шампунем. На мне были узкие донельзя джинсы, не слишком потрепанные, выглядящие симпатично на моих ногах -спичках. Сверху на мне – темно – красная вельветовая курточка, доставшаяся мне от Карин. Она – красная, поэтому на ее рукаве тяжело различить капельки крови. Крови Карин. Это было ужасно, но мне нравилась мысль, что я постоянно ношу с собой частичку Карин. И теперь, думая: «Мы обязательно бросим, Карин», я словно видела ее перед собой. Через полчаса уехала еще одна девушка – за позорные сорок евро она сегодня заработает на дозу не слишком чистого порошка. Ну и пусть не слишком качественного – вмажет себе побольше, да и разницы не будет. Когда я остаюсь одна, поднимается ночной холодный ветер. Он треплет мои волосы, задирает куртку. Но я стою и жду особенного человека, который всегда возвращался ко мне, какой бы я ни была. Понимаете, моя жизнь была кончена – я понимала это давно, уже тогда, когда ломки становились все чаще. Я совершенно ясно понимала, что у меня не будет долгой и счастливой жизни. Так же прекрасно я понимала, что виновата во всем сама. И этот особенный человек, его мимолетное присутствие в моей жизни, заставляли меня существовать дальше. Так приятно было мечтать о том, что я вдруг излечилась, он приехал и мы создали семью, настоящую семью…. Но это было невозможно. Ведь я была наркоманкой на игле, а он – гитаристом всемирно известной рок – группы.