Память, не молчи!

      За полукруглыми окнами, наполовину врытыми в землю, сгущались сумерки. Волосы Греты щекотали скулу, но Такко не отстранялся. Наоборот, хотелось вжаться в знакомое отзывчивое тело, снова ощутить, как оно набухает и раскрывается под пальцами.       Ещё на лестнице он подал Грете руку, чтобы не споткнулась. Она коснулась плечом и бедром, да так, что как-то само вышло обнять её за талию. Грета повернулась, вжала его в стену, провела пальцами по щекам, взъерошила волосы. Её кожа жгла сквозь слои одежды, и сорвать их хотелось так же сильно, как годы назад.       Так, боком, не разрывая объятий, они спустились в небольшую комнатку, где с потолка свисали пучки трав. Стол с лекарской посудой, очаг; как будто никаких тайных дверей, окна подвальные — если и заглянет кто сверху, ничего не разглядит. Стукнул засов. Взгляд успел выхватить ещё высокую постель с лоскутным покрывалом, а потом мир схлопнулся до серых Гретиных глаз, оказавшихся совсем близко.       Они не торопились. Было особое удовольствие в том, чтобы медленно распускать шнуровки, расстёгивать пуговицы и крючки, вслушиваясь в прерывистое дыхание друг друга. Сколько же на Грете одежды! Раньше она одевалась легче. Или он просто не замечал?       Грудь потяжелела — не накроешь ладонью, как раньше. Зато на ласку отозвалась мгновенно. Справа на боку — знакомая россыпь родинок. С тонкой талии на бёдра сбегала паутинка белых рубцов — ново, но красиво.       Он помнил, как ей нравится: он сзади, одна рука сжимает грудь, вторая — между бёдер. Грета застонала, стиснула его ладонь, направляя. Похоть и память свернулись в тугой, пульсирующий комок. Сладко, плотно, жарко! Короткой горечью отозвалась застарелая мальчишеская обида на Ардерика. Наконец можно отыграться за всё — переспать с его женой в его же доме! За то, что не верил, не оценил, не приблизил.       Грета зашипела, почти зарычала сквозь зубы, вцепилась в простынь, напряглась, как дикая кошка. Медленно, со свистом выдохнула и обмякла. Спустя мгновение Такко тоже резко отстранился и одарил своим наслаждением солому на полу. Перевёл дух и повалился рядом с Гретой. Обнял со спины — тёплую, податливую. Поморщился от щекочущих лицо волос, но отворачиваться не стал.       Очертания комнаты тонули в полумраке. Такко поглаживал плечо Греты, лопатку и выступающий позвонок под растрёпанным узлом тёмных волос. Желание разгоралось вновь.       Грета мурлыкнула, шевельнулась. Поднялась и прошла к окну, не стесняясь наготы. Прогнулась в пояснице, снова потянулась до хруста, блаженно пробормотала:       — Давненько меня не обнимали двумя руками.       — Обращайся.       — А ты, смотрю, научился вовремя вытаскивать.       — Ну так. Надо думать, настойку ты больше не пьёшь.       Грета хмыкнула, подошла к зеркалу на стене, принялась поправлять причёску. Тёмные пряди рассыпались по спине, прежде чем ловкие руки снова скрутили их в узел.       Она всегда была такой: дерзкой, быстрой, язвительной. Мгновенно заводилась и столь же быстро остывала. Теперь к нахальству красивой девчонки добавилось осознание власти. В каждом жесте, каждом движении её сильного, взрослого тела чувствовалась привычка повелевать — мужчинами, слугами, детьми.       Грета вернулась, подняла с пола рубашку, накинула. Такко тоже с сожалением потянулся за штанами. Грета набросила на себя нижнее шерстяное платье и повернулась спиной — мол, шнуруй.       Продёргивая шёлковый шнурок в серебряные кольца, Такко невовремя вспомнил Клэр. Та тоже носила наряды только со шнуровкой сзади — чтобы было видно, как она богата, не одевается без служанок. И ей тоже нравилось, когда Такко по утрам застёгивал ей платья сам. Это странным образом сближало теснее, чем бурные ночи.       Поэтому когда Грета вдруг спросила:       — У тебя есть невеста? — он легко, не задумавшись, ответил:       — Да.       Верхнее платье у Греты было из толстого сукна и застёгивалось на костяные пуговицы. Продеть их в тугие петли было той ещё задачей. Поэтому затянувшееся молчание Такко заметил не сразу.       — И кто она?       — Какая разница? Вы вряд ли познакомитесь.       — Богатая наследница, брак с которой упрочит твоё положение?       — Да нет. Скорее наоборот.       — О, да никак ты с ней по любви?       Грета передёрнула плечами, очередная пуговица выскользнула из пальцев. Кое-как Такко справился и поспешил сам влезть в рубашку.       — Хотя нет! — Грета повернулась и встала над ним, сложив руки на груди. — Ты всё-таки не вытащил вовремя, и она ждёт от тебя ребёнка!       — Типун тебе!       — Нет, а как? Иначе как пузом тебя жениться не загнать!       Она и раньше выспрашивала Такко о его предыдущих подругах и также наcмешливо отзывалась о его способности заводить отношения. Мелькнуло что-то вроде сочувствия к Ардерику — с такой женой только и остаётся, что отсиживаться в горах или красильнях. Все мозги выклюет, язва.       — Если представить… — Грета подперла подбородок ладонью. — Просто представить… Ты бы женился на мне тогда? Сразу после войны?       Такко сдержал вздох:       — Я был бы плохим мужем, Грета. Что тогда, что сейчас. И уж точно не дал бы тебе титул соляной баронессы.       — О да, мне очень повезло, — Грета улыбалась, но как-то странно. — За власть ничего не жалко отдать, правда? Даже если это власть над клочком земли, где даже змеи не живут?       В комнате темнело. Такко почти на ощупь отыскал на полу меховую куртку, но когда поднялся, снова встретился лицом к лицу с Гретой. Она стояла вплотную, сложив руки на груди и преграждая путь к двери.       — Чего тебе ещё?       — Я не пила настойку руты, когда была с тобой.       — Что?       — Что слышал. У меня был ребёнок. От тебя. Тогда.       В полумраке её черты терялись, только белки глаз блестели тускло и жутковато. Такко, опешив, всматривался в её лицо. Эхом отозвались слова Верена «Мы тут не делаем различий между своими детьми и чужими».       — Не бойся, — криво усмехнулась Грета. — Я его не выносила.       — А, — выговорил Такко. — Мне жаль.       Тишина сгустилась — хоть режь ножом. Хотелось и правда взрезать, распороть это молчание, лишь бы Грета не стояла обвиняющей статуей.       — Ты ничего не говорила.       — Что было говорить? Я была в замке, при Элеоноре. Ты — здесь, на этом проклятом побережье. Сражался и побеждал. А когда вернулся, было уже не о чем рассказывать. Скажи же мне: сложись всё по-другому, ты бы женился на мне?       Нужно было ответить «да». Но простое слово никак не выговаривалось.       — Ты замужем за героем, выигравшим Северную войну, — сказал Такко наконец. — У тебя куча власти, денег и детей. Я бы не дал тебе и сотой доли такого счастья. Моя невеста недовольна, потому что меня никогда нет дома и…       — Да плевать на тебя! Я бы пробилась сама! — Она сгребла его за полы куртки, рванула. — Твоё имя и честолюбие — вот что мне было нужно! Ты-то без мыла лез вверх — выгрызал должности и звания, лишь бы занять местечко поближе к трону! И пробился! Только представь, как быстро там оказалась бы я! Нужно было только выйти замуж и уехать!       Она всхлипнула, отвернулась, опёрлась на резное изголовье кровати, за которое только что цеплялась с другим пылом. Такко положил ей руку на плечо и едва успел отпрянуть — кулак Греты задел бок.       — Ты забыл, как здесь темно и холодно зимой. Как воет ветер в дымоходах. Каково это — отстреливать волков, когда мужчины в горах, а остальные боятся взять арбалет! Будь проклят Север! Будь проклят ты и твоя дурная кровь!       — Я бы увёз тебя, если бы знал! Почему ты не сказала? Почему… ну… не попыталась ещё раз?       — Не увёз бы, — раздельно проговорила Грета. — Я рожала от Ардерика четыре раза! Выносила и не заметила! Ни одного выкидыша за шестнадцать лет! Меня даже не тошнило! А твоего — потеряла. Одного-единственного. Это твоя кровь виновата. Из-за тебя я не уехала. Из-за тебя выбрала Рика. Из-за тебя осталась здесь!       — Да с чего ты взяла, что я виноват?       — Потому что если это не так, значит, моя госпожа позаботилась, чтобы я скинула и осталась при ней. Во что я поверю скорее, а?       Такко растерянно смотрел, как она подошла к окну, всмотрелась, заслонясь рукой, чтобы не мешало отражение. Повернулась, тронула на столе какие-то ступки — металл чуть звякнул.       — Ну, по крайней мере теперь у тебя есть дети, — попытался он утешить.       — Ага. Кстати, хочешь задачку? Я родила четверых, у Бригитты ещё шестеро. А всего в доме живут одиннадцать. Откуда лишний? — Она вскинула голову, усмехнулась: — Знаешь, как это прекрасно — принимать ребёнка, которого твой муж сделал твоей госпоже! Я так счастлива в браке!       Она захлебнулась смехом, переходящим в плач. Осела, прижалась лбом к ножке стола. Такко опустился рядом, обнял за трясущиеся плечи. Грета плакала так же, как любила, — бурно, исступлённо, содрогаясь всем телом.       Наконец рыдания стихли. Такко осторожно разжал объятия. Пробрался к очагу, раздул угли. Когда огонь запылал, оглянулся на Грету. Она сидела на прежнем месте, обхватив руками колени и смотрела на огонь. Перевела взгляд на него и процедила сквозь зубы:       — У меня пятеро детей.       — Разумеется.       — Я счастлива с Ардериком и забочусь о нём.       Такко кивнул.       — И навсегда останусь на Севере. Всё, убирайся! Глаза бы мои тебя не видели!       Подниматься пришлось в кромешной тьме. Во дворе уже зажигали фонари. На оттаявшую за день землю снова падал мелкий снежок. Под защитой стен терпимо, но для путника хуже погоды нет — ветер режет ножом, а снег запорошит глаза. Только Такко сейчас с радостью отправился бы в путь, заночевал бы на брошенной мельнице, в руинах крепости, да где угодно! Лишь бы не в замке, лишь бы не делить с Гретой и Ардериком кров и стол.

***

      За хлопотами по устройству мастерской незаметно наступила весна — сырая, ветреная, но всё же весна. Снег отступил перед жёсткой травой, которую тут же принялись поедать овцы и козы, пригнанные с зимних пастбищ. Наслаждаться красотами было некогда — Такко с мастерами, не покладая рук, жгли серу с селитрой, перегоняли ту же селитру с медным купоросом, часами выпаривали, чтобы добиться нужной концентрации. Проверяли, измеряя вес и объём полученных кислот. Тетради, куда Такко ещё в столице переписал таблицы плотностей и объёмов, покрылись пятнами, страницы истрепались и кое-где обгорели с краёв.       Раз в неделю нужно было принимать рыхлую породу, которая должна была связать опасную жидкость. Пепельные блоки легко дробились на куски и перемалывались в порошок. Однажды Такко из любопытства сыпанул немного под увеличительную линзу и долго не мог оторваться — порода состояла из крошечных пластинок, словно вырезанных по безупречным лекалам. Круглые, вытянутые, вогнутые, похожие на звёзды или корабли — каких только форм не творила природа! Рассмотреть удалось только самые крупные, больше попадалась мелочь. Зачем природа создавала красоту, невидимую человеческому глазу? Готовила награду тому, кто рискнёт проникнуть в её тайны?       Проводя часы за микроскопом, Такко чувствовал себя ближе к невыразимо-вечному, чем когда слушал древние сказки или заходил в заброшенные храмы. Храмы и сказки творили люди, а здесь перед ним лежала чистая красота, которая взялась ниоткуда и ушла бы вникуда, не поймай он её хитро сработанной линзой. На то, чтобы зарисовать безупречные формы, ушла целая тетрадь. Показать бы отцу-ювелиру, вот бы он поразился! Непременно наделал бы подвесок да браслетов. А маркграф бы углядел бы в красоте скрытую силу и использовал бы, обязательно! Только ему не покажешь…       Сундуки и ящики постепенно заполнялись ровными рядами пергаментных цилиндров. Такко часами взвешивал и пересчитывал их, сверяясь с таблицами, сколько положить, чтобы разбить твёрдый гранит.       — Вот это вы поработали, — улыбнулся Верен, оглядев ряды ящиков.       Он иногда заезжал по пути из красильни или когда из замка привозили еду. А сегодня явился, потому что после обеда взрывчатку собирались испытать. Со дня на день должны были прибыть Элеонора с близнецами, и следовало всё проверить — мало ли что.       — Если расчёты верны, нужно будет сделать гораздо больше, — отозвался Такко, в сотый раз перевешивая заряды и укладывая обратно. — Но вам всё равно останется куча работы на зиму.       — Справимся.       Зимой здесь и правда справлялись — бурили скважины и заполняли водой, которая, замерзая, рвала камни. Но сколько нужно было тех скважин… Вода пусть трудится, когда будут выравнивать откосы, а главную работу сделает огненная смесь.       — И ты справишься.       — А?       — Готов спорить, у тебя сейчас коленки дрожат.       — И близко нет.       Верен подошёл, положил руку на плечо. Такко выпрямился, обернулся:       — Не боишься, что я что-нибудь уроню и мы взлетим на воздух?       — Нет. Ты же сказал, что эти штуки безопасны.       Такко смотрел на Верена со смешанным чувством восхищения и недоумения. В безмятежных серых глазах не мелькало и тени сомнения. Такко всегда поражала спокойная воля, с которой друг шёл к цели, а теперь он и вовсе казался воплощением уверенности. Раз поделив мир на своих и чужих, он так и жил — бил врагов и верил друзьям. Как он так умудрялся? Неужели не видел лицемерия между Гретой и Ардериком? Не знал об обманах Элеоноры? Или закрывал на них глаза?       Иногда так и подмывало рассказать Верену, зачем явился на Север. Просто чтобы посмотреть, как невозмутимость сменится… хоть чем-нибудь! Впрочем, друг бы наверняка не поверил. Или нашёл бы, чем оправдать.       — Ты с утра молчишь, а это дрянной знак, — продолжал Верен. — Я, знаешь, не имел дело с взрывчаткой, но представить, каково тебе, могу. Задумать то, что встряхнёт Север, без права на ошибку — тут бы любой боялся. Потому и говорю: всё у тебя сладится.       — К гадалке сходил?       — Ты опытный мастер. И мой друг. Ты всегда добивался, чего хотел.       «Я же не горы приехал рвать, — саднило внутри. — Я взорву твой простой и правильный мир, когда отдам близнецам письмо Олларда и открою, кто их отец. Я хотел ударить по одной Элеоноре, а огребёшь ты и вся твоя большая семья. Одна тьма знает, как вы умудряетесь оставаться семьёй после всего, что тут творится!»       Такко отвернулся и принялся снимать гири с весов. Не было смысла перевешивать всю партию — цифры сходились один в один.       Верен из-за спины протянул руку, и Такко различил сквозь въевшиеся пятна краски тонкий шрам. Через его ладонь тянулся такой же — память о клятве, которой они обменялись сразу после падения Бор-Линге. По берегу горели погребальные костры, а они смешали кровь в знак, что их дружба проживёт вечно.       — Ничего я не добился, — с досадой бросил Такко. — Я только и делаю, что ошибаюсь. И друг я хреновый.       — Когда горный поток разделяется на два рукава, место, где они были одним, никуда не девается, — спокойно ответил Верен.       — Только летом и зимой всё пересыхает.       — Но мы-то помним бурный поток.       Такко зажмурился. Память всё чаще теряла берега, захлёстывала с головой, сбивала с ног. Заставляла бесконечно обкатывать в мыслях: можно ли было поступить иначе? Выбрать семью, друга, дом, а не замшелые тайны? А может, и сейчас не поздно?       Такко накрыл доверчиво раскрытую ладонь, позволив шрамам соприкоснуться. Стиснул, задержав дыхание. Со дня на день приедут близнецы, и больше Верен не подаст ему руки. Разжал ладонь и кивнул на ящики:       — Давай грузить.       Чем ближе подходили, тем громче грохотали буры. Дорогу наметили внизу, в стороне от конной тропы. Пока на мельнице делали заряды, здесь по склону натянули верёвки и пробурили скважины. Такко кивнул Ардерику, наблюдавшему за происходящим с уступа. Кивнул и стоящей рядом с мужем Грете — отводить глаза было бы глупо. Она ответила насмешливой улыбкой.       Заряды послушно скользнули в скважины. Мастера разматывали тонкие фитили, пропитанные селитрой. Двадцать шагов прогорит за четверть часа — времени полно, даже с поправкой на крутой склон.       Привычные команды: «Поджигай!», «Отходи!» Фитиль горел бодро, оставляя за собой дымный хвост. На мгновение воцарилась мёртвая тишина — особая, что бывает только перед взрывом.       Грохнуло так, что заложило уши. Земля под ногами дрогнула, в небо взметнулся столб пыли. По склону ударили осколки камней. Заполошно заорали птицы.       Пыль оседала мучительно медленно. Наконец в сером мареве показался провал — точно по намеченным размерам.       — Получилось! — Верен сгрёб Такко в охапку. — Я же говорил!       Мастера лупили друг друга по плечам. Грета смотрела на провал с горящими глазами, закусив губу. Ардерик невозмутимо кивнул:       — Ну, чего ждём? Закладываем ещё!       Спускаясь вниз с новой порцией зарядов, Такко не спешил. Ноги и правда дрожали, сердце било в набат. Получилось, получилось!       — Зажигай! Отходи!       Когда делали последнюю закладку, на небе высыпали бледные звёзды. В сумраке было хорошо видно, как зеленоватые огоньки фитилей ползут меж камней. Снова мгновение тишины, оглушительный грохот и столб пыли.       — Пока осядет, совсем стемнеет, — сказал Такко. — Завтра поглядим.       — А сегодня отметим, — заявил Ардерик. — Завтра прибудет баронесса с наследниками. Вот им радости будет!       — Обидятся, что начали без них, — улыбнулся Верен.       — Ничего, им тоже веселья хватит. Грета, гони всех за стол! Надо ещё прикинуть, как камни отсюда вывезти… засыпем наконец ту болотину у Рогатого холма...       Такко брёл по невидимой в темноте тропе между Вереном и мастерами, которые смеялись и обменивались шутками, а в висках стучало одно слово: завтра. Завтра приедут близнецы. Завтра явится Элеонора, возможно, с вестями от Ривелена. Завтра... Он прикрыл глаза, и под веками вспыхнули зеленоватые огни, ползущие к смертоносным зарядам.