Память, не молчи!

      Из-под копыт летели комья снега и грязи, в ушах свистел ветер, перед глазами мелькали сосны. Сырой весенний воздух жалил лёгкие, врывался под распахнутые в скачке плащи. Два всадника мчались по узкой тропе, хлеща холёных коней и вопя во всё горло.       Впереди белел просвет, ближе, ближе… Лошади всхрапнули, последний рывок — и вынесли седоков на пустошь.       — Я первый! Иди досыпать, Эст!       — Первый враль ты! Лошади шли вровень!       — Лошади, может, и шли, а мы нет!       Вместо ответа Эстен свесился с седла и зачерпнул снега:       — Катапульты восточной стены, приготовиться! Цель — Мар! Сдохни, проклятый камнеед!       Мар увернулся, едва не сверзившись с лошади, запустил комок в ответ и не попал.       — Ничья, — объявил он. — Мир!       — Мир! — отозвался Эстен, подъезжая к брату, чтобы обнять. Заглянул ему в лицо, как в зеркало, и впечатал растопыренную перчатку, на которой налип снег.       Близнецы Эслинги были похожи друг на друга, как две капли воды. Одинаковыми были и их плащи, расшитые серебром. По низу вился узор, где сплетались родовые символы отца и матери: северный лось и южные ландыши. Одни говорили, будто лось топчет нежные цветы, другие — что это они его душат.       Братья вместе оглянулись на тропу, с которой выехали. Летом здесь тёк ручей, вода отмыла от песка извилистые корни, и они сплелись в крепкие капканы. Ступи лошадь хоть в один — лететь всаднику через голову, и хорошо, если в мягкий снег.       Где-то в лесу вязла в ледяной каше охрана, которой было приказано сопроводить близнецов с побережья в родовой замок. Но дорога оказалась хуже некуда, лошади шли с трудом. Тут бы в седле усидеть, а не глазеть друг на друга. Братья же заранее приметили ложбинку, где подтаяло сильнее. И пустились по ней вскачь, рискуя переломать коням ноги, а себе — шеи.       — Рик нам головы оторвёт, если узнает, — проговорил Эстен.       — А кто ему скажет? Охрана? Он им самим всё поотрывает за то, что упустили нас. Не ссы, братец! Рик не сунется сюда до лета. Значит, будем делать, что хотим. Как он нам говорил? Доживите до двенадцати, а там хоть с башни прыгайте!       — Потом завёл: дотяните до шестнадцати и хоть топитесь! — подхватил Эстен.       — И что теперь? Нравится вам или нет, но до совершеннолетия дожить надо! — передразнил наставника Мар. — Титул примете, а там хоть убейтесь!       — А потом он скажет, что не для того отвоёвывал Север, чтобы оставить его без правителей.       — Без него разберёмся. Он всего лишь барон, а мы — первые графы Севера! — хвастливо заявил Мар и сам поморщился от своих слов.       — Он нам вообще никто! — проворчал Эстен и тоже замолчал.       Оба были обязаны Ардерику Бор-Лингскому слишком многим, чтобы кичиться перед ним титулом. Тем более, сам наставник не проявлял к ним и тени почтения. Братья проводили у него на побережье Ледяного моря каждое лето, а в этом году остались ещё и на зиму — перевал замело слишком рано. Кровный отец успел оставить им лишь гордое имя Эслингов и почётный графский титул, да и тот полученный посмертно. Зато рядом всегда был Рик: учил обращаться с мечом и арбалетом, сажал за книги по военному делу, водил в горы и щедро раздавал подзатыльники за баловство.       Близнецы направились к замку. Лошади проваливались в глубокий снег по брюхо. Пришлось спешиться и достать притороченные к сёдлам снегоступы.       Наконец послышался плеск воды. Братья выбрались на широкую утоптанную тропу, ведущую к невысокому водопаду. Сейчас с уступа тёк тонкий ручеёк, но стоит солнцу пригреть, и он превратится в шумный поток. Неподалёку стоял огромный валун — очередной след Северной войны. Близнецы направились к нему, ведя лошадей под уздцы.       На камне был выбит герб — раскрытый циркуль над шестернёй. Над памятником высилась древняя сосна. Верхушка давно засохла, её облюбовали вороны и ястребы, но пушистые нижние ветки спускались низко. Мар задел одну капюшоном, и сосна сбросила на него шапку сырого снега.       У могилы всегда было тихо. Сюда не доносился шум из замка и деревни. Только водопад звенел по камням да ветер шумел в ветвях. Близнецы тоже молчали. Оба с детства знали легенду о маркграфе Олларде, который прогневал императора и теперь носится по пустоши со своей мёртвой свитой. Над его могилой особенно часто клубился туман и царил пронизывающий холод. Рик объяснил, что это из-за близости воды, но в деревне говорили другое.       — Как думаешь, в этом году мы его увидим? — шепнул Мар.       — Непременно, — уверенно кивнул Эстен. — Надо только чтобы туман был густой, а луна полной.       — Слушай. А если увидим, о чём мы его спросим?       Эстен на мгновение задумался:       — А с чего ты взял, что он вообще станет с нами разговаривать?       — А с чего ты взял, что мы увидим непременно его? — нашёлся Мар. — Может, другие окажутся попроще. Мало их тут бродит.       Призраки прошлого окружали близнецов с пелёнок. Сколько чаш они разбили, изображая последний пир отца, когда из его рук выпал кубок с ядом! Сколько раз разыгрывали поединок между своим мятежным дядей и Ардериком! Как старательно воссоздавали казнь мятежника — оттуда Мар и позаимствовал полюбившееся «Не ссы, брат!» А сколько крапивы и молодых берёз полегло в последнем сражении маркграфа Олларда, никто не взялся бы сосчитать. Заглянуть бы в то время, хоть одним глазком!       — А ещё я слышал, некоторые и без луны видят призраков, прямо среди бела дня, — с завистью проговорил Эстен. Огляделся и вдруг застыл с раскрытым ртом, потянувшись к мечу.       Из-за уступа медленно показался всадник — весь белый, обсыпанный снегом, даже в бороде намёрзли ледышки. Лошадь под ним была местная, низкорослая и лохматая, в её густой гриве тоже белел снег.       — Господа Эслинги! — объявил всадник, и братья радостно кинулись к нему:       — Дарвел!       — Разве можно скакать по скользкому снегу да по корням? — выговаривал стражник. — Вы госпожу Эйлин в могилу сведёте своими выходками! Я сверху всё видал! Хозяева Севера, а носитесь, будто пастухи какие!       Дарвел был для близнецов такой же частью замка, как древнее крыльцо или закоулки в подземельях. Никто не знал, сколько ему лет: он был старым, когда шла Северная война и когда мать стала баронессой Эслинг. Даже когда отец и его мятежный брат бегали в одних рубашонках — Дарвел уже присматривал за ними. Годы добавляли ему седых волос и пригибали к земле, но не сказались на сути. Он был верен Северу, замку и Эслингам и, кажется, не особо различал, кто жил сейчас, а кто лежал в курганах.       — Езжайте оба да вперёд меня, а я пригляжу! Видано ли дело скакать по такой тропе! Надо бы мне раньше выехать. Я как чуял, вы что-нибудь да выкинете!       Эстен наклонился к брату и тихо спросил:       — Он же матери не скажет?       Мар только поморщился в ответ.

***

      Три тёмные фигуры отделились от леса и направились к замку. Элеонора Эслинг смотрела на них в окно, пряча улыбку. Зима на побережье пошла мальчикам на пользу: повзрослели, вытянулись, так уверенно держатся в седле! И опять удрали от охраны. Нужно приставить к ним воинов помоложе, самых расторопных и отчаянных. Пусть не отстают от наследников ни на шаг, берегут как зеницу ока, хотя бы и ценой своих жизней.       Её кровь, её сыновья. Наследники Севера. Рождённые обманом, украденные у судьбы. Первые годы Элеонора не спала по ночам и боялась распечатывать письма: всё ждала, что тайна просочится наружу, оттает, как скелеты в горах по весне. Но время шло, из столицы приходили лишь соболезнования и приказы, и никто не являлся на порог с обвинениями. Маркграфы Эслинги росли под должным именем. А когда стало видно, что лицом и статью они пошли в неё, Элеонора вновь вздохнула с облегчением. Судьба благоволила ей.       Она бросила последний взгляд на пустошь, по которой двигались три тёмные фигурки, и повернулась на каблуках.       — Так чем вас не устраивает товар?       Торговцы переминались и мяли шапки в руках.       — Шкурки плохие. Старые.       — Никто не продаст вам шкуры свежей выделки, иначе расстанется со своей. Берите что есть или уезжайте с пустыми руками.       В лесах ещё лежали сугробы по пояс, но по оттаявшему тракту на Север уже шли ранние обозы. Элеонора точно знала, что порожняком они не уедут.       — Мы всегда брали у вас свежие шкуры, — стоял на своём торговец. Меха перед ним лежали и правда плохие, поеденные молью. Лучшие Элеонора продаст летом, ну а первые ласточки получат заваль, благо больше покупать им негде.       — Мы не охотились в этом году, чтобы сберечь поголовье, — свысока пояснила она. — А то следующей зимой вы останетесь вовсе без мехов. Северная земля сурова, но не терпит жестокого обращения.       — Сбавить бы цену, госпожа! Хоть на четверть.       — Тенрик Эслинг не одобрил бы, если бы я даром раздавала то, что должна сохранить для его сыновей. Три марки и ни медяком меньше. — Элеонора сцепила руки в чёрных траурных перчатках и чуть склонила голову. — И будьте благодарны, что я, несчастная вдова, довольствуюсь этими жалкими крохами вместо настоящей цены.       Торговцы угрюмо развязали кошели. Зазвенело серебро. Элеонора кивнула Айрис — та стояла рядом с весами, держа наготове перо, — и снова отвернулась к окну.       Через пустошь скакала запоздавшая охрана, разбрызгивая мокрый снег. Сыновья с Дарвелом уже должны въезжать во двор. Под сердцем стало тепло.       Монеты были ссыпаны в сундук, торговцы ушли. Айрис подошла, невзначай коснулась плечом:       — Рассчитались без обмана. Славно вы им обломали рога, госпожа!       — Это они ещё не знают, что при выезде заплатят пошлину в полтора раза больше обычного. Я не отдам югу ни одного лишнего медяка. Снега нынче выпало за три зимы.       — Если ещё и лето будет дождливым, посевы сгниют на корню, — кивнула Айрис.       Верная, понимающая с полуслова. Элеонора ласково улыбнулась ей и прислушалась к топоту и голосам внизу. Тиски тревоги начали разжиматься.       Ещё пять лет — и земли Олларда окончательно уйдут в казну. Пять лет — и Элеонора будет спать спокойно. Пустяки, если учесть, сколько она уже бьётся за Север. Она развязала войну, в которой мятежников вырезали под корень, она подарила бесплодному роду наследников, украденных у другого вымершего рода. Отдала Северу молодость, силу, всю себя. И заслужила победу.       Айрис зашуршала бумагами:       — О, госпожа, чуть не забыла. Вам письмо. От канцлера Ривелена. Принесли, пока вы говорили с торговцами.       Свиток тонкий, но великоват для голубиной почты. Значит, ничего срочного. Но канцлер не стал бы пачкать бумагу ради простых любезностей.       — Прислали с обозом или гонцом?       — Гонцом до Северного предела, дальше обозом.       Тогда новости всё же важные. Элеонора протянула руку, одновременно снимая с пояса узкий кинжал. Разрезала шнурок с печатью, сразу развернула свиток до середины, пропуская приветствия. Выхватила глазами знакомое имя, вчиталась... Бессознательно сжала нож и медленно подняла его.       Среди живых был только один человек, которому Оллард мог выдать тайну. Элеонора не раз жалела, что не поднесла ему кубок с аконитом. Но годы шли, а мальчишка не показывался на Севере. Получал чины в графских мастерских, несколько раз бывал в Эсхене, что-то там решал… Словом, вёл себя как непризнанный, но честолюбивый бастард.       Элеонора бдительно следила за ним и с каждым годом убеждалась: ученик Олларда и вправду возомнил себя его бастардом. А значит, не выдаст тайну близнецов, даже если знает. Иначе вмиг станет тем, кем и был — безродным выскочкой с гор. Что ж, пусть борется за проклятое, вымершее имя, пусть рискует немилостью императора! Элеоноре это только на руку.       Но сейчас его имя стояло в письме, которое Элеонора держала в руках. Совпадение? Или часть хитро продуманной игры, которую она проморгала?       — Дурные вести, госпожа?       — Нет, — Элеонора опомнилась и опустила руку с ножом. — Наоборот. Приедут с проверкой из инженерного ведомства. Там этот, Танкварт, старый знакомый Ардерика и бывший ученик маркграфа Олларда. Полагаю, мы все будем рады увидеть того, кто сражался за нашу победу.       — Но вас что-то беспокоит, госпожа.       — Меня беспокоит, что Ривелен опять лезет в мои дела! Я что, девчонка, отчитываться перед ним? Эти проверки унизительны! Прочти сама, в каком тоне он мне пишет!       Элеонора с досадой бросила свиток на стол. Айрис подобрала, пробежала глазами. Утешительно коснулась локтя:       — Потерпите, госпожа. Когда ваши сыновья примут титул, никто не посмеет лезть в дела Севера!       Элеонора передёрнула плечами:       — Пустое, Айрис. Оставь письмо и распорядись насчёт обеда. Мальчики голодны с дороги.       Она потерпит. Конечно, потерпит! Разве не этим она занимается уже столько лет?       — Госпожа баронесса!       — Мама!       Мар и Эстен ввалились в зал вместе и сразу кинулись обниматься. Мокрые, взъерошенные, пахнущие лошадьми и снегом, оба выше Элеоноры на полголовы. Стройные, гибкие, но в развороте плеч чувствовалась сила, а в манерах — истинно аристократическое изящество, не имеющее ничего общего с грубостью северных баронов.       — Вы раздавите меня, медведи! — Элеонора высвободилась из объятий. — И вас что, не приучили стряхивать снег внизу? Развели сырость! Совсем одичали на побережье!       С притворной строгостью она смотрела, как близнецы небрежно стягивают перчатки с узких кистей и швыряют на стол, как сбрасывают на руки слугам мокрые плащи. Настоящие южане, даром что рождены править Севером. Тенрик Эслинг, поди, ворочается в своём кургане, глядя, какие породистые красавцы носят его имя!       Негромко хлопнула дверь. Оставшись с сыновьями наедине, Элеонора сдвинула брови:       — А теперь посмотрите оба на меня. Сколько раз я запрещала носиться по тающим тропам? Сколько раз объясняла, зачем вам охрана! По-вашему, отборные воины ходят за вами от нечего делать?       Близнецы потупились.       — Вы — будущее этого края. Слышали, как зовут Ардерика в народе?       — Щит Севера, — отозвались братья.       — А вас зовут Надеждой Севера. Постарайтесь, чтобы надежда не сломала себе шею, да не в бою, а от собственной дурости!       Совсем ещё дети, мысленно вздохнула Элеонора. Шестнадцать лет назад их ровесники сражались и умирали — за них, ещё спавших у неё под сердцем. А эти два оболтуса только и ищут, как убиться. Вот и хорошо! Пусть растут, не зная, как жутко свистят стрелы над головой, как хрустят ворота под тараном. Пусть, если понадобится, за них умирают другие. Элеонора ещё раз обняла сыновей, подтолкнула к столу и звякнула в колокольчик, чтобы подавали обед.       Мар задержался у её стола. Звякнул серебром, присмотрелся к бумагам:       — О, письмо! С юга?       — Из столицы, от Ривелена, — небрежно кивнула Элеонора. — На праздник у нас будут гости.       — Проверка от инженерного ведомства… расход камней… Танкварт Велеринг… А, стой! Это не тот лучник, о котором всё время вспоминает Верен?       — А Рик морщится и закатывает глаза? — добавил Эстен, уже развалившийся за столом. — Ученик маркграфа?       — Он самый.       — Мы с ним будем состязаться в стрельбе? Мы же его обставим? Рик вечно говорит, что лучшего лучника он не видел, а потом плюётся.       — Ардерик тоже растерял последние манеры, я смотрю. Садись обедать.       Когда этот Танкварт уезжал из Эслинге — растерянный мальчишка, сжимавший полученный не по праву меч — сколько ему было? Примерно столько, сколько сейчас близнецам. Элеонора швырнула письмо в ящик:       — Мар, ради всего святого, держи вилку правой рукой. Рик совсем вас разбаловал!       — А маркграф Оллард тоже работал левой рукой, — заступился Эстен, жуя оленину.       — Быть может, но с набитым ртом даже он не разговаривал. И извольте брать пример с вашего покойного отца, графа Эслинга! Он всё делал правой рукой, как полагается!       Порой Элеоноре казалось, будто она осталась там, среди погребальных костров. Будто сама лежит в кургане, глядя в небо сквозь толщу мёрзлых камней, а по замку ходит автоматон в её платье. Сыновья, как губка, впитывали истории о войне, но для них сражения были игрой. У Элеоноры же в шкатулке с украшениями лежала цепочка за участие в Северной войне — единственная боевая награда в Империи, выданная женщине. А на правой ладони белел шрам — напоминание, как она сама убила врага.       Даже Айрис не могла разделить с Элеонорой боль тех дней. Только Ардерик, с которым они вместе бились за победу, но между ними лежали мили горных дорог и десятки неотложных дел. И, конечно, ему тоже нельзя было доверить тайну близнецов. Особенно ему!       Может, визит графского ученика — случайность. Может, у Олларда хватило порядочности не оставить дубликат письма, которое Элеонора сожгла дотла. Но если нет...        Пусть Элеонора осталась баронессой при сыновьях-маркграфах, Север принадлежал им троим. И ещё Ардерику. Горе тому, кто посмеет это оспорить.