Память, не молчи!

      Клэр ждала в спальне. С порога кинулась навстречу, потянулась за поцелуями, невероятно быстро расстёгивая свои и его пуговицы. Рассказы, разговоры — всё потом! Кровать протяжно скрипнула, с прикроватного столика полетели безделушки, что-то покатилось по полу… Жарко, узко, даже тесно — неужели была верна? И сразу — невыносимо хорошо.       Мир медленно обретал краски, выплывал из горячей пелены. Клэр прерывисто дышала, маняще прикусив губу. Глаза полузакрыты, на бледных щеках тень от ресниц. Такко дотянулся до кувшина, чудом устоявшего на столике, осушил наполовину, предложил Клэр. Она мотнула головой. Луч света скользнул по скуле, нежной шее, мелькнул на ключице, и невозможно было снова не прильнуть к шелковистой коже губами, ладонями, всем телом…       Золотистая, прекрасная, нежная, желанная. Не сдержалась, поддразнила:       — Для отпрыска Оллардов ты удивительно ненасытен!       — Ах ты!       Не разнимая объятий, Такко резко дёрнулся, увлекая Клэр с постели. Перекат, ещё один — и спину мягко огладила львиная шкура, лежавшая у камина. Такко сам привёз дорогущий подарок из очередной южной поездки. Об этом судачил весь город, а Клэр и не скрывала, что постелила шкуру в спальне. Рыжеватый мех красиво оттенял её золотистую кожу, а ещё выдерживал всё, что могла не пережить кровать.       — Поговори мне ещё! — выдохнул Такко, нависая над Клэр и раздвигая коленом её бёдра.       Она прикрыла глаза и сама двинулась ему навстречу — мучительно медленно, смакуя каждый миг, оттягивая развязку. Её рыжие кудри разметались, сплелись с львиной гривой. Такко рывком сел, подтянул Клэр к себе, приподнял, помогая устроиться на бёдрах — так плотнее, глубже, слаще. Прильнул губами к ключице, выцеловывая дорожку ниже, к упругому розовому соску. Она оплела его ногами, выгнулась, подставляя грудь под ласки, откинула голову. Из-под ресниц блестели белки глаз, между приоткрытых губ — полоска зубов. Лёгкий аромат трав, которые она добавляла в ванну, вытеснялся другим — солоноватым, терпким. Тонкие пальцы Клэр впились в его плечи, и под веками снова вспыхнуло золотым и багряным.       Впервые Такко увидел её лет пять назад на Осеннее равноденствие. Сначала приметил волосы цвета старой латуни, следом — лукавые серые глаза, щёки, усыпанные мелкими веснушками, ресницы, будто тронутые ржавчиной. Клэр было пятнадцать, она только вышла в свет и сразу оказалась просватана за вдовца-аптекаря. Такко мигом потерял к ней интерес. Увести красотку у старика легко и занятно, но ссориться с аптечным ведомством было нельзя — тогда они ещё вместе искали рецепт взрывчатой смеси.       В том же году Такко получил диплом военного инженера и уехал на запад с проверкой дорог и зданий. Добрался до Аранских гор, навестил отца. Вернулся и сразу отбыл снова, на сей раз на юг. Проверки и отчёты, всё более сложные, первые выступления перед императорским советом, первые награды… Время летело стрелой. Новые поездки и турниры, звания и награды не давали передышки. Наказ Олларда устроиться при дворе подпитывался собственным самолюбием Такко. Что может быть слаще, чем доказать, что сын аранского ювелира достоин высоких чинов?       Он увидел Клэр снова только через три года — случайно, на каком-то семейном обеде, куда пришёл осмотреть старинные часы. Оказалось, месяц назад она овдовела. Носила глубокий траур, но под полуопущенными ресницами блестел огонь.       Тем же вечером Такко был под её окнами. Ушёл он утром — уже через дверь.       Она была моложе на четырнадцать лет — красивая молодая вдова, которая отказалась вернуться к родителям, равно как и продолжать дело покойного мужа. Купила отдельный дом, открыла собственную лавку, торговала мехами и наслаждалась свободой. Такко никогда не спрашивал, хранила ли она верность в его постоянные отъезды. А она не интересовалась, встречал ли он в чужих краях девиц красивее неё.       С Клэр можно было болтать обо всём. А ещё она не боялась скачек наперегонки и ночных прогулок. Такко быстро стал проводить в доме под острой крышей больше времени, чем в покоях придворных мастеров. Своим жильём он так и не обзавёлся: сперва не полагалось по возрасту, потом по положению, а затем начались разъезды. Так и вышло, что его дом теперь был у Клэр.       Львиный мех приятно грел. Такко грыз яблоко, глядя в потолок, а свободной рукой обнимал подругу. Её голова покоилась на его груди, пальцы прослеживали вены и шрамы на его смуглой коже.       — Ты когда-нибудь заглянешь ко мне раньше, чем к Ривелену?       — Милая, Ривелен вытащил бы меня прямо из твоей постели, не явись я к нему сразу. И весь год отпускал бы шутки насчёт моего усердия в мастерских и с тобой.       — Какой ужас. Моё доброе имя оказалось бы непоправимо запятнано!       — Тебе следовало позаботиться о своём добром имени два года назад, — в тон ей ответил Такко. — Какой позор для молодой вдовы даже не дождаться конца траура!       — Что поделать, ваша светлость были слишком настойчивы и неотразимы, стоя под моими окнами в дождь!       — Настолько, что ты сперва решила бросить мне медяк, и только потом снизошла спросить, чего ради я мокну?       Такко швырнул хвостик от яблока в камин и приподнялся на локте, глядя на подругу. Вроде ничего особенного — щёки могли бы быть меньше, кожа белее, да и нос вздёрнутый. Но внутри разливались тепло и какая-то щенячья нежность, от которой щемило в груди. Каждый раз — и неважно, не виделись они с Клэр полгода или пару часов.       Скверное чувство. Совсем не то следует испытывать, когда посвятил жизнь чужой тайне. Весь город считал, что Такко и Клэр просто делят постель, пока не кончится её траур, а его не женят на какой-нибудь придворной даме. Это было безопасно — завистников у Такко хватало, и не стоило подставлять Клэр под удар. Так было правильно — впрочем, в последнее Такко верил всё меньше.       Он смотрел на Клэр и тихонько гладил по волосам, пока её веки не дрогнули и не сомкнулись. Затем подбросил поленьев, укрыл подругу одеялом и лёг рядом.       Засыпать не имело смысла. Сквозь щели в закрытых ставнях бил солнечный свет. Ривелен наверняка уже отобедал, значит, гонца от него можно ждать в любую минуту. Или через пару часов — если у канцлера осталась хоть капля совести. Такко думал встать, но Клэр прижалась к нему так крепко, что он решил прикрыть глаза — буквально на четверть часа...       Стены Эсхенского замка сочились росой. Капли падали на пол, рождая тонкий тоскливый звон. Окна затянуло белёсой дымкой.       Такко спускался с башни, держась за скользкую стену. Закрученная против часовой стрелки лестница не уходила из-под ног, но приходилось выверять каждый шаг. Выщербленные временем ступени шатались. Или это шатался сам Такко, а лестница оставалась незыблемой, как замок?       Туман свивался в спирали, обходя невидимые фигуры. Такко чуял хозяев, но не видел. А они его — видели. Сторонились, обдавая холодом, провожали взглядами, которые ощущались как цепкие крючки.       Последняя ступень. В холле было светло и как-то по особенному прозрачно. Дверь в столовую была приоткрыта. Оттуда веяло стужей и тоже слышался плеск.       Такко оказался за порогом, не коснувшись двери. В распахнутых окнах колыхался тот же бледный туман. В огромном камине шумел водопад. Поток лился из трубы, разбивался о заботливо уложенные поленья, стекал на пол и разбегался по углам.       Стол был накрыт, но угощение отсырело и покрылось плесенью. Серебряные блюда топорщились чёрной щетиной, пирог пошёл пятнами, в супнице плавал скользкий комок.       А в конце длинного стола стояла Агнет Оллард — единственная дочь и наследница маркграфа. Белое платье прилипло к ногам, со светлых локонов стекали крупные капли. Она обхватила себя тонкими руками, пытаясь согреться.       Ей нельзя мёрзнуть, сырость её убьёт, — звенело в мозгу. Такко рванулся к Агнет. Обнять, укрыть плащом, увести в тепло! Но ноги будто приросли к полу.       Агнет вечно будет стоять под пронизывающим дождём, потому что некому больше разжечь огонь в камине. Такко не может. Замок не примет его, замок не обмануть сплетнями, замок чует чужую кровь.       Агнет вздрогнула, и Такко потянулся к ней всем сердцем. Как тебя согреть, чем помочь? Она подняла прозрачные глаза, и в них Такко прочёл ответ: никак. Она ждала не его.       Мокрые плиты под ногами разверзлись. Поток увлёк Такко вниз, в мастерскую и дальше в подземный коридор к склепу. Воздуха не хватало, в лёгкие будто набился песок. Наконец его вышвырнуло на каменный пол усыпальницы. Вода, жадно хлюпнув, ушла в одну из пустых гробниц, и оттуда поднялся стылый туман.       Замок ждал наследников. Ждал крови подлинных Оллардов. Такко не мог утолить его голод, даже если бы выпустил всю свою кровь.       Плеск воды не привиделся — Клэр уже поднялась и умывалась за ширмой. Такко закутался в сползшее одеяло — дрова прогорели, а весеннего солнца ещё не хватало, чтобы прогреть комнату. Повернулся на бок и уставился в камин, где среди пепла алели жаркие прожилки.       Эсхен снился ему редко. Может, раз в три года. Там всегда была Агнет и всегда как-то скверно. То путалась в ежевике, то её изнутри раздирал шиповник. Теперь вот дождь. Каждый раз Такко пытался помочь. Каждый раз не справлялся.       Сны с Агнет неизменно отмечали все вехи его пути. Он видел её в год, когда закончил учиться, когда ездил в Эсхен уладить кое-какие формальности и навестил замок, когда освоился в Медных горах. Маркграф ему тоже снился, но всегда буднично, как другие мастера или, скажем, канцлер. А сны с Агнет выворачивали сердце наизнанку.       Мёртвым нет дела до живых, в это Такко твёрдо верил с детства. А живым не должно быть дела до мёртвых. Содержи могилы в порядке, да и хватит. Но не думать об Агнет не получалось. Даже самому себе Такко не смог бы ответить, ради чего так упорно пробивался наверх — чтобы исполнить последнюю волю учителя, из собственного честолюбия или чтобы хоть немного исправить несправедливость, не давшую Агнет жить.       Сейчас ей было бы двадцать пять. Иные девушки успевают выйти замуж, принести наследника и овдоветь, некоторые даже не единожды. Агнет навсегда осталось двенадцать. Столько отметила ей сердечная болезнь, которую не смогли вылечить самые искусные лекари.       Стукнула дверь, звякнуло ведро — принесли ещё воды. Такко отбросил одеяло и поднялся. Потянулся, стряхивая остатки сна, кивнул смутившемуся слуге, улыбнулся вышедшей из-за ширмы Клэр и сам пошёл мыться и одеваться.       Завтрак — по времени это был скорее обед — принесли в спальню. Клэр уже сидела за столом в просторном домашнем платье и хмуро просматривала бумаги. На полу перед ней стояла корзина с тёмными шкурками.       — Что, цены на мех падают? — Такко чмокнул подругу в золотистый пробор и сел напротив.       — Север поднимает пошлины на соболей и бобров, а шкуры присылают бросовые. Они там совсем страх потеряли! Что эта Эслинг о себе возомнила?!       — Затеяла очередную стройку и хочет денег, что же ещё. — Такко видел немало отчётов баронессы Элеоноры о строительстве то новой заставы, то мастерских, и мог только поражаться её размаху. — Что там, совсем плохо? Дай-ка взглянуть!       — Сама разберусь, — буркнула Клэр. Подняла голову, всё же улыбнулась и отложила бумаги. — Тьма с ней, с Эслинг! Расскажи лучше про Орзорум.       Позавтракать с Клэр никогда не удавалось с первого раза. Вот и сейчас она заправила за ухо непослушную рыжую прядь, взяла ещё горячую вафлю, макнула в масло и мёд, слизнула с нижней губы тягучие капли… Бёдра снова обдало жаром, и Такко со вздохом посмотрел на часы — Ривелен может прислать за ним в любую минуту. Странно, что до сих пор не вызвал. Неужели железный канцлер тоже решил прикорнуть после бессонной ночи?       — Про Орзорум можно говорить долго, — он тоже потянулся за вафлей. — Лучше расскажу тебе вечером, без спешки. А у вас что новенького?       — Все местные сплетни узнаешь на Весеннем равноденствии, — Клэр показала ему кончик языка. — Говорят, во дворце устроят нечто необыкновенное с фейерверками и акробатами! Идёт последний год траура и мне уже можно на большие праздники. Особенно если пойду не одна.       — Я через неделю еду на Север. Заодно передам привет Элеоноре и скажу, чтобы присылала тебе лучшие меха за бесценок. Уверен, ты найдёшь, с кем пойти.       Такко мысленно сделал пометку: надо и правда ввернуть что-то о Клэр, когда встретится с Элеонорой. Не с порога же он выложит… всё, что собирается.       Интересно, как изменилась баронесса за эти годы. Такко был готов иметь дело с Элеонорой, какую он видел шестнадцать лет назад, но что-то подсказывало, что на Севере он встретит совсем другую женщину.       В мастерской, которую занимал Оллард в северном замке, было тихо и непривычно холодно. Такко укладывал в плоские, выложенные бархатом ларцы пинцеты и отвёртки, тиски и грузы для весов, пока в груди не стало совсем тесно. У погребального костра потеря ощущалась остро. Здесь же давила исподволь, но отчётливо.       Заперев последний ларец, Такко отошёл к окну и достал из-за пазухи свиток, который Оллард передал ему перед последней битвой. Лёг на широкий подоконник и распутал нить, стянувшую кожаный чехол.       Верхний тонкий лист соскользнул. Под ним оказались ещё листы плотной гербовой бумаги, исписанные твёрдым и размашистым маркграфским почерком.       «Настоящим свидетельствую: находясь в здравом уме и твёрдой памяти, признаю сыновей Элеоноры Таллард, в замужестве Эслинг, своими наследниками со всеми правами и обязанностями».       Слова рассыпались на буквы, буквы — на штрихи. Такко перечитывал документ снова и снова и никак не мог уложить в голове его смысл. Оллард — угрюмый, нелюдимый — сблизился с баронессой? Её близнецы — его дети? Долгожданные наследники Эслингов, чьё рождение положило конец распрям на Севере, в действительности наследники Оллардов?       И зачем Такко это знать?       Неловко он развернул тонкий лист — тот, что лежал сверху. Здесь Оллард писал быстро: слова не помещались на строках, перо рвало бумагу.       «Танкварт, друг мой! Поручаю тебе бумаги исключительной важности. Если наш уговор с баронессой будет соблюден, от тебя ничего не потребуется. Но если Элеонора скроет правду — позаботься, чтобы наследники были представлены ко двору под настоящим именем не позднее шестнадцати лет.       Сейчас эта задача кажется тебе непосильной, но за годы всё изменится. Уехав с Ривеленом, ты многого добьёшься при дворе, в этом я не сомневаюсь.       Ты всегда умел хранить тайны, а теперь ещё и предан моему роду. Я не боюсь тебе довериться.       Я много думал, как близнецы вырастут без меня. Уверен, что кровь Оллардов возьмёт верх над любой другой. Это даёт мне силы уйти с лёгким сердцем. Порой нужно убрать старое дерево, чтобы молодые побеги пошли в рост».       В груди снова щемило. Оллард никогда не говорил с Такко так открыто. Он прикрыл глаза, и под веками встали знакомые до трещинки стены Эсхенской башни. Такко всем сердцем переживал за опустевший замок и желал, чтобы род Оллардов был продолжен.       Он вернёт замок законным владельцам, чего бы это не стоило.       Задумавшись, он не сразу заметил, что Клэр молча вернулась к бумагам. Мысленно обругал себя и накрыл её ладонь своей:       — Я вернусь к Осеннему равноденствию. Может, чуть задержусь, но к Зимнему перелому — точно! И тогда…       — Уедешь на юг. Потом снова на север, потом ещё куда-нибудь… — Она отняла руку, дёрнула узким плечом так, что платье открыло нежную ложбинку на груди, и сердито запахнулась. — Кстати, на днях заходил баронет Феликс. Ты его знаешь, он дальняя родня Виллардам.       У баронета была тысяча причин заглянуть: купить мех, заказать пошив, обсудить общие дела, да просто проведать молодую хозяйку лавки. Мало ли, нужна помощь. Но что-то в тоне Клэр не обещало добра. Она отправила в рот последний кусок вафли, тщательно вытерла руки салфеткой и подпёрла подбородок ладонью.       — Мой траур заканчивается через год. И знаешь, я, пожалуй, сыта свободой.       Такко не нашёлся с ответом и молча кивнул.       Лучшей жены, чем Клэр, ему не найти. Как и ей — лучшего мужа. С ним она не потеряет ни в деньгах, ни в свободе. Зато приобретёт поддержку, имя, положение. Станет вхожа во дворец, сядет за один стол с баронессами и графинями. Расширит своё дело, наймёт управляющего, чтобы не корпеть самой над бумагами, не переживать ночами, что и почём привезут с далёкого Севера в этом году.       А у него будет семья. Одно это слово согрело, затопило нежностью. Тридцать четыре — лучший возраст для женитьбы. И детей пора бы уже завести. Первые лет десять Такко постарается держаться от них подальше, зато потом будет учить стрелять, брать с собой в поездки, покажет им жаркий Орзорум и Ледяное море, познакомит с аранской роднёй, особенно если будет жив отец…       Но сейчас у него другая семья — призраки Эсхенского замка. Может ли он обнадёжить Клэр раньше, чем выполнит обещание, возможно, ценой своей жизни?       Такко поднялся и накинул вычищенный слугами дублет. Ривелен, верно, решил дать ему отдохнуть. Ни к чему злоупотреблять его любезностью.       Обычно Клэр сама застёгивала Такко пуговицы и шутила, что заговаривает их от придворных дам. В этот раз даже не обернулась: снова углубилась в бумаги, постукивая пальцами свободной руки по столу.       Конь был уже оседлан и нетерпеливо фыркал у коновязи. Солнце грело почти по-летнему, птицы оглушительно щебетали в ещё голых кустах. До равноденствия оставалось недели три, и можно было отсрочить поездку и сводить Клэр на это дурацкое торжество... Но так он успеет к празднику на Север, и занятая хлопотами Элеонора не успеет подготовиться к его приезду.       Клэр всё же вышла его проводить. Поправила ворот, смахнула с плеча невидимые пылинки, пригладила волосы. Такко взял её лицо в ладони:       — Вечером расскажу тебе про Орзорум. Вернусь так быстро, как только смогу.       Она улыбнулась, подставила щёку для поцелуя. Не гася улыбки, твёрдо повторила:       — Помни: мой траур заканчивается через год.       Полгода уйдёт только на подготовку свадьбы, думал Такко, лавируя на узких улицах. Значит, надо всё решить к осеннему равноденствию, край к Поминовению. Это в Эсхенском замке его ждут шестнадцать лет и подождут ещё столько же. Клэр ждать не будет. Лёд и мёд, гибель и жизнь, память и надежда. Как выбрать?       Такко коснулся цепочки медальона. Траур Клэр закончится через год. Его траур не закончится никогда.