Мир цвета надгробного камня

      Белый резкий свет светильников вдоль бассейна раздражает даже больше тишины, прерываемой его осторожными шагами. Холодная рукоятка пистолета врезается в ладонь, но Шерлок этого вовсе не замечает и только крепче сжимает её.       Из соседнего коридора доносятся шаги — пистолет наводится спокойно-рефлекторно, но палец на курке всё-таки дрожит. Время замедляется, и три секунды растягиваются на несколько минут, в которые Холмс ждёт, внутренне сжавшись, и неотрывно смотрит на дверь.       Секунда. Тень и шум. Капля пота плавит кожу, стекая по раскалённому виску, тяжесть в груди падает надгробным камнем на лёгкие. На краю сознания мелькает на мгновение мысль, что неплохо было бы сейчас закурить, — это его почти смешит.       Две. Шаги у самой двери — почти ветер, бьющий в окна. Сорвавшийся вздох, сжатые челюсти, першащее горло — мысли бьются в конвульсиях, в горячечном бреду и припадке.       Три. Хлопок закрывающейся двери и — фигура, теряющая чёткость в едва потемневших глазах. Детектива придавливает обломками жгуче-горькой досады и слабой молящей надежды. Вера в лучшее теряется во мраке реальности, когда человек напротив заговаривает — знакомым голосом с чужими холодными нотками.       — Ну здравствуй, Шерлок.       У Джона то же лицо, взлохмаченные волосы, обычный шерстяной пиджак, но при этом всём — он другой. Со несвойственными ему паузами между словами, равнодушно-высокомерным выражением лица, напряжённым жестоким взглядом. Все те черты, что делали его человечным, вдруг исчезли. Вывод напрашивается в первые пять секунд (непростительно поздно), но Шерлок противится этой мысли, ищет другие объяснения и — не находит.       — Джон? — Холмс едва шевелит губами и почти не чувствует рук. Тело, как карамель на солнце, тает, земля пропадает из-под ног, и ощущение падения чувствует остро, оно подобно пуле, пронзающей кожу, мышцы, сердце, — и больно где-то там, в груди, кажется, примерно также.       Ватсон поворачивает голову и улыбается, отстранённо-разочарованно, с явной усмешкой. И смотрит — чёрными потухшими угольками и абсолютной пустотой. Превосходство хищника, настигшего свою жертву врасплох, — и ни капли сожаления. Как тигр не способен сопереживать своим жертвам, так и он не может — в противном случае, его хищная природа не была бы таковой, верно?       Внутренности немеют от этого взгляда, пробирает дрожь. Шерлок бледнеет.       — Закончим игру, Джеймс? — подлинное имя "друга" у него не получается выплюнуть с тем ядом, которое плещется у него в горле и прожигает его насквозь, — он лишь рычит и едва дёргает пистолетом в его сторону.       Джеймс Мориарти прекрасно сыграл свою роль. В этом сомнений не было.       Мориарти смеётся — его смех отлетает от стен, как шарик, и бьётся, ломается на осколки, как стекло. В одно мгновение он просто прекращает, как по щелчку, и возвращает взгляд к детективу.       — О нет, Шерлок, — он качает головой и улыбается. — Поверь, мы только начали.       И снова время замирает. Снятый с предохранителя пистолет, животная ярость в груди, горящие мокрые ладони — и дикий соблазн нажать на курок. И стрелять, стрелять, стрелять, пока его одежда ни обагрится и эти безумно-жуткие глаза ни закроются навечно.       Тянет выстрелить — с такой же силой, как хочется, в противовес, пустить пулю себе в висок. Абсурдно-сладкая идея пугает, но задерживается в сознании на несколько секунд дольше положенного.       Улавливая его настроение, тлеющие угли напротив едва вспыхивают и через мгновение снова затягиваются пугающей ледяной темнотой.       Холмс успевает заметить блеск чёрного металла в руке Джона за секунду до того, как два одновременных пистолетных выстрела сотрясают тишину бассейна.       Мир Шерлока Холмса темнеет на несколько оттенков — и приобретает цвет надгробного камня.