Черные солнца

Сын Николая не оставил наследников. Из забыться внезапно высунулись дальние родственники Ланцовых — и каждый явился ко мне — некоторые даже с высказанной вслух претензией или смехотворным приказом-предложением: отреки свое регентство и сделай меня королем. «Ну же — читала я в их жадных глазах, выслушивая вереницу пустых разговоров и любезных расшаркиваний — вечно молодая ведьма, проклятая святая, сделай меня своим господином. Сделай меня королем. В ответ я одарю тебя — а потом — потом посмотрим, вдруг ты ещё пригодишься…» Это было даже смешно. По какому праву они требовали у меня поддержку? Я никогда никому не клялась в верности, кроме Николая и его семьи, и делала всё для них лишь из любви и уважения, преданности нашей общей цели. Теперь же я буду стремиться к ней одна. На трон у меня были свои планы. Сначала мысли об этом были чужды — я искренне скорбела по смерти Романа, и носила траур (один бесконечный — траур, но не Алине Старковой привыкать к черному), но потом мне неожиданно пришло в голову, во время одной из множества безликих бесед с претендентами на трон — а кто имеет более весомое право занять трон, чем я? Вряд ли следующий король будет благоразумен в своих решениях и также учтив со мной, как сын моих друзей. Да и руководить делами так гораздо проще — не таясь, нося золотой кафтан гришей с гордостью… Сколько же возможностей мне было бы теперь доступно, сколько удобства я получала от дарованной власти… Предвкушение свернулось внутри обжигающим нетерпеливым клубком, прося, требуя истерично, не терпя промедления — возьми то, что принадлежит тебе по праву. Показалось, что черная знакомая тень за спиной смеялась особенно долго, положа мне на плечо холодную полупрозрачную руку. Но я давно не боюсь призраков. С недавних пор это — отрада. Стать королевой было невероятно просто — стоило лишь пожелать… Стоит признать, что стремление стать монархом так крепко овладело мной, что я не побрезговала использовать даже грязные методы — так не хотелось ждать, преклонять колено перед другими. Одних — припугнуть, других — сослать, третьих — вывести из игры навсегда. Ну не зря же меня назвали преемницей Дарклинга, верно? Пришлось даже избавиться от мальчишки-герцога, который имел претензии на моё место — он не стоил полноценной игры против него, но устроил достаточно проблем для вынесения своего приговора. Когда мне принесли его голову, нежданная жалость кольнула слабо, исподтишка, но я тут же задушила её, втоптав в самую грязь. Когда-то я делала и более ужасные вещи — к чему теперь сожаления о том, чем я стала? Это было приятно. Почти через год после смерти прежнего короля я официально стала царицей. Я улыбалась. Моё одеяние сияло роскошью — не изменяя себе, я выбрала длинный кафтан из золотой парчи, отороченный лучшими мехами и дополненный высокими удобными сапожками. На голове — сплошное величие — узкий кокошник, украшенный мелкими драгоценностями и алмазами. Мне не хотелось надевать корону Ланцовых. Под кафтаном выглядывала черная шелковая рубашка, как знак памяти о мальчике, который сидел на троне до меня. И на кафтане — тоже черный… В вечер последней примерки швея застала меня в задумчивости стоящей перед зеркалом. По моему лицу было трудно что-то прочитать и она задала вопрос: — Что-то не так с нарядом, моя суверенная? — и в тоне пугливость, вышколенная учтивость, от которой мне на мгновение даже становится тошно. — Возможно, где-то нужно убрать складку, чтобы подчеркнуть стан? Или добавить… Чего-то отчаянно не хватало. Не знаю. Обычно меня мало заботили такие вопросы, но коронация представлялась очень важным моментом. Даже не для остальных. — Да. Добавить. В зеркале мои глаза почему-то выглядели совсем темными. — Добавьте вышивку с солнцами. На плечах и спереди на груди. — Как вам будет угодно, моя суверенная. Я осторожно снимаю кафтан и кладу его на стол. Скольжу пальцами по тесьме у ворота — которая будет огибать рога на моей шее. — Они должны быть черными. Непременно — черными. Швея бледнеет. — Как прикажете. Люди всё ещё помнят твой знак, Дарклинг. Они вздрагивают, когда звучит твоё имя, но больше не боятся — Каньон ведь разрушен, и в мире теперь куда больше Заклинателей Солнца, чем было. К чему боятся темноты, верно? Я вот всё ещё боюсь. Тени подчиняются мне — также покорно, как и лучи солнца. Они стали мои союзниками, палачами, помощниками. К чему боятся собственного продолжения? Как можно боятся собственных рук или ног? Но я боюсь. Потому что в этой тьме я вижу тебя. И между нами всё меньше отличий. Сидя на троне в день коронации, мне кажется идея с вышивкой правильной. Так честнее — потому что я не только свет. Потому чтобы добиться того, что я имею, мне пришлось быть не только милосердной и доброй Алиной. Потому что я всё ещё помню тебя, Александр. Я помнила в день, когда корона увенчала голову Николая. Я помню и в день, когда сама села на трон. Гриши ликуют. Их любимейший генерал теперь сама царица. Присутствующие аристократы радуются не так — они же подавились каждым смешком, после того как сказали, что я не нужна, ведь Неморя больше нет. Всё хорошо. Только пальцы немного колет после смерти мальчишки Ланцова. Становление королевой отразилось ярким пятном в сквозящей, неверной памяти. Я помню это прекрасное, пульсирующее чувство внутри, когда я могла с предвкушением смотреть сверху вниз на тех, кто когда-то желал подчинить меня, словно я несмышленное животное или того хуже; тех, с кем я боролась; тех, перед кем склонялись остальные равкианцы. Это было приятно. Но после восшествия на трон то, что гложило меня, стоит лишь остаться наедине — то, что не давало высыпаться по ночам на лучшей перине, заставляя просыпаться в ледяном поту — стало ещё как будто больше, беспощаднее, захватывая и поглощая меня. Иногда мне казалось, что я оказалась на темных и холодных глубинах, где нет ничего светлого и живого. В Ос Альте больше не было ни единого мне дорогого человека. Были лишь — новые интриги и попытки загасить, уничтожить меня. Теперь, погружаясь всё глубже в эту грязь, я чувствую себя как прирожденный хищник, который был создан чтобы выживать. Я стала оружием ещё более страшным, чем Дарклинг. Со временем я поняла, что, наверное, мне стоило навсегда остаться тогда между телами Дарклинга и Мала — меж мужчинами, которые были мне дороги. Что-то переменилось в тот день — день, когда часть меня умерла вместе с Александром. Когда все его тени перешли ко мне. Я всё также боюсь темноты. Боюсь снов, приходящих ко мне. Ведь сон будет опять — дурной, со стонами и рыданиями, с невнятными мольбами в нем… «Алина», — шепчет увлекающий на дно тёмный вихрь, но я молчу: ведь это я когда-то заставила его замолкнуть навсегда, и напоминание об этом сжигает изнутри тяжёлым расплавленным свинцом. Интересно, Дарклингу в небытие также больно? Я думала, что смогу утопить привязанность к тебе в долге и ярости, думала, что это станет панацеей от боли, которая осталась после того дня. Но теперь это всё, что у меня осталось — и то чувство долга истлевает горелой осенней листвой, и в груди моей давно пылает чистая, незамутненная жажда снова увидеть тебя и, быть может, почувствовать твоё горячее дыхание у своего лица. Я сделаю так, что мой единственный, самый лучший, неумолимый, драгоценный враг вернется.