Two words

- Прости. Цзинь Лин опешил: - Что? Одно слово звучит для него словно гром средь ясного неба. Только мгновенье назад этот обрезанный рукав посмел читать ему морали о приличиях, а сейчас смотрит на него с такой невыносимой тоской, что его выворачивает наизнанку и мурашки бегут по коже. - За то, что я сказал тебе на горе Дафань. Прости. Вэй Усянь говорит и глаз не сводит. А вид его с каждой секундой всё более несчастным становиться, будто он в смертельном грехе раскаивается, но уже и не надеется на прощение. Цзинь Лину от этого жутко, да где это видано, чтоб за простые слова вот так извинялись? Не в первой ему слышать, что матери нет и некому ребёнка приличиям учить, из родственников только дяди и те, главы великих орденов и вечно в делах. Привык уже и позабыл давно. Да и разве пристало ему, наследнику клана Цзинь обижаться на какого-то сумасшедшего, потерявшего память? Уж в его извинениях он точно не нуждается! Но почему тогда от таких простых слов на душе легче становится и от неловкости взгляд невольно отвести охота. Словно за этим словом что-то большое скрывается, огромное, скрытое от него стеклянной стеной, помутневшей от времени. Цзинь Лин глазами хлопает озадаченно, а боль в глазах мужчины напротив никуда не исчезает, словно она всегда там была, но скрывается за вечной маской шута. Он мог бы забыть это. Скинуть на обманчивую ночную тьму, что ему это всё показалось и этот мужчина всё ещё просто его чудаковатый дядя обрезанный рукав, которого с позором выперли из ордена. Но теперь этот взгляд преследует его везде, при каждой встрече с ним. При свете дня и особенно, когда он в очередной раз вторгается в его личное пространство. Цзинь Лин словно приобрёл новую способность, видеть немое «прости» в каждом взгляде, улыбке, движении, прикосновении, вздохе направленном на него. И ему хочется кричать «ДА КАКОГО ЧЕРТА». Все колкости застревают в глотке, и конечности застывают от неловкости, что и пальцем не пошевелить. Этот человек ему совершенно непонятен. Всё, что он делает ему непонятно. Он вообще сам по себе НЕПОНЯТНЫЙ. И это бесит. Бесит до скрежета зубов. Бесит, что он упускает что-то колоссально важное. Причину этих невыносимых эмоций, которыми его чудак дядя невольно пугает его. Словно правда у него перед самым носом. И возможно, он не хотел бы знать эту правду. Стеклянная стена, помутневшая от времени и через которую ничего не разглядеть, разбилась вдребезги в тот день в Башне Кои. Когда он, с Суйхуа в дрожащих руках, смотрел на мужчину, что секунду назад сбегал со всех ног от разъярённых заклинателей, а теперь застыл в оцепенении. Вэй Усянь... Старейшина Илин... Этот проклятый монстр в теле его непутевого дяди. Ночной страх маленьких детей и величайшая угроза Поднебесной. Убийца его родителей, предавший дядю Цзян. Тот, кого он заранее ненавидел больше, чем кого-либо в этом мире. Тогда почему его руки дрожат? Почему сердце колотиться и бьется о грудную клетку так сильно и гулом отдаётся в ушах? Почему ноги сковало, что и шагу не ступить? Почему он всё ещё не убил его отточенным взмахом отцовского меча? - Ты и в самом деле Вэй Ин, Вэй Усянь?! Голос сквозит отчаянным гневом и нерешительностью. В карих глазах дрожит неверие, и нижняя губа подрагивает от переполняющей боли. Словно в надежде, что этот вопрос может что-то изменить, а ответ опровергнуть уже известную правду. Цзинь Лин смотрит, глаз не отводит, как и мужчина напротив. И вновь он видит всё, все чувства, что с нахлынувшим пониманием обрушиваются на бедного ребёнка. Преграды нет, и причины этой необъятной вины в глазах мужчины теперь видны как на ладони. Цзинь Лину больно. Его разрывает. Будто внутри раны от осколков разбившегося стекла кровоточат. Почему же правда приносит столько страданий? Ведь он и раньше подозревал, что он может быть Вэй Усянем, так почему он всё ещё надеется, что это лишь сон? Шутка? Иллюзия? А вдруг все ошибаются? Вдруг это чья-то злая подстава? Это ведь всего лишь сумасшедший обрезанный рукав Мо Сюаньюй, его дядя по отцу, разве может он быть Старейшиной Илина? И что, что Суйбянь вытянул, а вдруг он ненастоящий?! Разве может он быть убийцей его родителей?! Биение сердца гулко стучит в ушах. И глаза видят. Видят, как дрожат зрачки мужчины, как он хватается за дрогнувшее сердце и вновь смотрит на него с бесконечной тоской, виной, раскаянием и болью. И никаких доказательств не нужно, если преступник сам признаёт свои грехи? Цзинь Лин не помнит, как сделал это. Лишь мутная пелена из слёз и судорожные движения тела, а дальше его меч уже в теле Вэй Усяня. Он растерянно смотрит на мужчину, но его глаза лишь на мгновение вспыхивают шоком, а потом в них вновь это бесконечное «прости». Словно не он сейчас проткнул его мечом, а наоборот. И легче не становиться. Тело только больше сковывает непонятная тяжесть и боль, от чего клинок выскальзывает из дрожащих рук. И так всегда, чтобы он не делал, чтобы не говорил, сколько бы времени не прошло, а ничего не меняется После храма Гуаньинь, когда вся правда стала известна и целительное время в медитациях принесло свои плоды поутихла прежняя ненависть. Да только бестолку. Кого-то время не лечит, и никак не исчезнут эти виноватые взгляды дяди Вэй Ина, от которых холод по спине каждый раз. - Я уже давно простил тебя! Хватит так жалобно смотреть на меня, это жутко и бесит! Усянь хлопает глазами ошарашенно, когда они наедине остаются и воздух ртом глотает, как рыба, не зная, что ответить на услышанное. Цзинь Лин только руки скрещивает недовольно. Может в их смертях и была его косвенная вина, но сейчас Цзинь Лин был уверен, что Вэй Ин и сам от этого страдал не меньше и скорее сам себе руку откусит, чем причинит ему боль. Осознать это было тяжело, но вместе с этим с души будто спал здоровенный валун. Он хотел идти вперёд. Он тяжело вздыхает, и пока тёмный заклинатель взгляд отводит, ловко обхватывает его руками и к тёплому телу неловко прижимается. А Вэй Ин каменеет, в голове пустота, глаза растерянно бегают. Но вскоре Цзинь Лин чувствуют, как его обхватывает со спины сильные руки, прижимая ближе. Как Вэй Усянь утыкается носом в изгиб шеи, как дрожат его плечи в судорожных вздохах облегчения. - Спасибо. И Цзинь Лин понимает, что обрёл по-настоящему ценный навык. Научился прощать.